Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Когда количество отписывающихся от канала неожиданно значительно превышает число подписавшихся, дело автора - демонстративно не замечать очевидных деструктивных процессов и просто "крутить шарманку". Что и делаю - без лишних предисловий, которые всё одно мало кто читает. Возможно, вышел кредит читательского доверия. Может быть, просто пришло время... Не станем отвлекаться на лирику, тем более, когда ожидает очередная глава повести вовсе не лирической.
"ДѢЛО"
ГЛАВА 6. 1904-й
Всё, что произошло с ним вечером этого злополучного 23 августа, Дмитрий Сиверцев склонен был приписывать скорее злому року, чем логическому завершению событий последних нескольких месяцев. Более того, поскольку волею Спешнева - после того, как последнего едва не арестовали в кофейне «Эдем», - обычные каналы связи через гостиницу «Киев» были закрыты, Сиверцев вообще оказался как-то не у дел: Борисов, ухмыляясь, сообщил ему, что теперь контакты со «старшим» будут идти через него. Сиверцев поначалу хотел было даже оскорбиться, но затем, поразмыслив, успокоился и принял эту новость с достоинством. Последнее, чем он был занят, это наем на окраине города пятикомнатного флигеля с отдельным входом: зачем – ему тоже не объяснялось, но и так было понятно – для Спешнева. Еще ему вменялось в обязанности тщательно изучать местные газеты и сообщать Борисову любые новости о Кузене. Деньги отпускались не то, чтобы изрядно, но во вполне достаточном для ведения праздной жизни количестве. «Ты нужен не для черновой работы!» - пояснял ему Борисов. – «Ни малейших подозрений ты вызывать не должен. Гуляй, транжирь, ты понадобишься после – но именно таким!» Сиверцев и не возражал, тем более, что недавно свел тесное знакомство с дочерью мирового судьи Кубасова Лизой. Ах, Лизонька! По нездоровью папаша вынужден был на лето оставаться в городе, Лиза с матерью – при нём, и это было прекрасно, иначе их знакомству не суждено было бы состояться, так как обычно летом они ездили то на воды, то в Крым.
Как раз на семь вечера они договаривались встретиться в городском саду: в кармане у Дмитрия лежал прелестно пахнущий фиалками голубенький конвертик с подтверждением свидания. Сиверцев, опьяненный предстоящим rendez-vouz, легко порхал над булыжной мостовой, помахивая тросточкой и улыбаясь, кажется, всем проходящим мимо девицам: он был упоен очарованием уходящего лета, теплом, молодостью, собственной внешностью и всех любил. Внезапно из-за угла на Колокольной на него налетел какой-то субъект, едва не сбил с ног, Сиверцев уже набрал в грудь воздуху, чтобы высказать тому всё, что думает по этому поводу, как вдруг ослеп: ему на голову кто-то ловко накинул темный мешок, он был схвачен с обеих сторон и, будучи приподнятым, перенесен в какой-то экипаж. Ошеломленный этой наглостью, Сиверцев заорал было, но получил такой чувствительный удар под ложечку, что едва не задохнулся. «Тише сиди, а то еще получишь!» - посоветовал кто-то безразличным бесцветным голосом. Обливаясь, несмотря на духоту, холодным липким потом, Дмитрий затих, мучительно пытаясь угадать – кто же его похитители? Впрочем, вариантов было немного, а именно – два. Первый – кто-то из верхнерадонежских блатных, недовольных дерзким разбоем на их территории, либо нанятые пострадавшим ювелиром Фишманом люди. Это выглядело очень скверно, даже – страшно. Как ни странно, вторая явившаяся ему мысль - о полиции - смотрелась даже предпочтительнее: по крайней мере, не убьют! Сиверцев даже сразу решил для себя, что сдаст всю троицу в обмен на смягчение своей участи, может быть, даже удастся сторговаться на полное прощение… Да, сдать всех – прекрасный выход! И черт с ними! Идти в тюрьму – глупость какая-то, это никак не возможно – идти в тюрьму!
Когда его, высадив под ручки, провели куда-то – сначала прямо, после – вниз по ступеням, потом – усадили и сняли, наконец, проклятый мешок, он ослеп. В комнате (или камере? Он никогда не бывал в камерах!) было почти темно, только за столом напротив него сидел какой-то невысокий квадратный человек (лица и одежды видно не было, лишь силуэт!), а в глаза Сиверцеву бил свет электрической лампы без абажура. Притерпевшись, Сиверцев облизал сухие губы, и, набравшись смелости, начал первым:
- По какому праву? Я – студент! Я буду жаловаться…
Силуэт ничего не ответствовал, даже не пошевелился, будто не слышал его.
- Я пить хочу! – продолжил разжижать немую тишину Сиверцев, заметив на столе контуры графина.
Силуэт протянул руку к графину, налил в стакан воды и приглашающе указал на него: бери, мол.
Привстав, Сиверцев взял стакан, уселся на недвижимый, видно, привинченный к полу стул, и, не торопясь, стал пить, думая про себя: а не запустить ли сейчас стаканом в эту круглую голову? Эх, знать бы – закрыта ли дверь? И остались ли за ней люди, что так бесцеремонно привезли его сюда? И что же этот низкорослый всё время молчит-то?
- Я требую адвоката, это – произвол…, - голос его прозвучал ломко и неуверенно, это понял даже сам Сиверцев, а от того растерялся окончательно.
Силуэт при последней фразе слегка шевельнулся, Сиверцеву даже показалось, что контуры лица чуть расширились, будто от улыбки. «Развлекается!» - распалившись, подумал Сиверцев, и, чувствуя, как горячей волной приливает к голове кровь, выкрикнул очередную глупость:
- Что вам от меня надо – в конце концов? Я – гражданин, и тоже права имею!
- Имели! – не лишенным приятности голосом уточнил силуэт. – До тех пор, пока сюда не попали. А за что попали – понимаете или вам угодно продолжать это шапито? А то у меня в соседней каморке парочка клоунов есть, развлечемся на славу, а?
- По недоразумению какому-то, конечно, - с явным облегчением, что силуэт наконец-то заговорил, автоматически ответил Сиверцев.
- А вы хотя бы понимаете, куда попали? – всё с тою же приятностью, даже несколько вкрадчиво, продолжал вопрошать неизвестный.
- В полицию? – упавшим голосом, смекнув, что едва ли с ним столь любезно беседовали бы верхнерадонежские воры, предположил Сиверцев.
- Почти угадали, Дмитрий Яковлевич, - голова силуэта качнулась, чиркнули спички, огонек, поднесенный к лицу, на секунду осветил белый жандармский мундир, золото погон, круглое лицо и короткий аккуратный бобрик прически. – Всё теперь ясно? – уже без прежней приятности, строго спросил человек, распространяя по комнате аромат хорошего табаку.
- Тем более нет! – Сиверцев отвечал упрямо, но чуть заметно дрогнувшим голосом. – Вы – жандарм?
- Начальник губернского жандармского управления штабс-капитан Черницын. Вы можете меня называть «господин штабс-капитан» либо «Ваше благородие». Итак, Дмитрий Яковлевич, вы категорически отказываетесь признавать, что у нас есть факты, обосновывающие ваше пребывание здесь?
- Еще бы! – гонористым петушком усмехнулся тот.
- Такой разумный с виду молодой человек…, - в задумчивости штабс-капитан затянулся папиросой, на секунду осветив лицо, полное недоумения и даже сочувствия к отказывающемуся признавать очевидные вещи Сиверцеву, - …а сами себя на каторгу приговариваете. Хотите на каторгу? – щедро предложил Черницын.
- Я не понимаю…, - при ярком свете лампочки было отчетливо видно, как мертвенно побледнел Сиверцев.
- Да перестаньте, - добродушно качнул рукой с папиросой силуэт. – Всё вы распрекрасно понимаете. Не делайте из нас дураков, это – обидно, в конце концов. Здесь, молодой человек, не дилетанты служат, какими вы, очевидно, по самонадеянности своей нас себе представляете. Итак, повторю свой вопрос, но очень прошу – задумайтесь перед тем, как ответить! Доказательств у нас – предостаточно. Я предлагаю вам сотрудничество, но – услуга за услугу: откровенность должна быть полной! Вы с предельной честностью рассказываете мне обо всём, а я – делаю так, что вы получаете минимальное наказание… Скажем так, - совершенно мизерное! Или даже вовсе – будете свободны. Ну, так как?
На лице Сиверцева отразилась мучительная борьба с самим собою. Он лихорадочно пытался просчитать: что именно знает этот низенький вежливый человечек и насколько безвыходно его положение? За что он здесь? Если за ограбление в Верхнерадонежске – это одно, возможно, сдать Борисова и других – это выход, хотя и подлый… А вот если за подготовку к покушению на Мейендорфа… Это – каторга, если не виселица! Он вспомнил лицо Спешнева. Как он там сказал тогда, в ресторане? «За предательство наказание у нас одно…». Спешнев – страшный человек, и за ним стоит организация еще более страшных людей. «Бесы» Достоевского!
- Разумеется, о конфиденциальности исповеди можете не тревожиться! – поспешил, будто прочитав его мысли, заверить штабс-капитан. – Мы тут, уверяю, умеем хранить секреты!
- Что вы знаете? – Сиверцева даже передернуло. – Они убьют меня!
- Возможно! – невозмутимо согласился Черницын. – Но виселица убьет вас быстрее. Да вы даже в тюрьме рискуете не протянуть хотя бы недели. Знаете, как уголовные обрадуются, когда в их камере появится такой очаровательный сосед? А ведь от меня зависит, куда именно вас поселить. Могу и к политическим, там вам будет поспокойнее. Правда, на воле станет известно, что вы – у нас, тогда вы немедленно окажетесь как бы под лупой их внимания. Вот ведь дилеммочка, а?
- И в чем же моя выгода? – нашел в себе силы кривовато усмехнуться непослушными губами Сиверцев.
- Полноте, молодой человек! – штабс-капитан, судя по интонации, даже будто бы обиделся. – На базаре вы, что ли? Вы бы, Дмитрий Яковлевич, раньше торговались – с совестью и головой своими – когда Фишмана обчистили. Или – когда с другом своим Борисовым связались в институте, пропаганды пропагандировали. А то еще…, - голос Черницына стал потише, - … когда с господином Свидлером решили Его Высокопревосходительство в клочья взорвать! Судьба щедро давала вам альтернативу: стать успешным гражданином – или висельником, убийцей и вором. Вы уже могли бы заканчивать институт, через пару лет – глядишь, инженером бы стали, промышленность в стране – на пике роста, уже годам к тридцати были бы состоятельным человеком! Вы ведь любите деньги, Дмитрий Яковлевич, да? Знаю, любите… Хорошо, когда костюм добротный, шампанского в ресторане выпить, сёмужкой закусить, а? А женщины-то как на деньги падки!!! Тут уж только сам выбирай, не ошибись: среди них и плотвички попадаются, но есть и щуки! Обовьются вокруг вас, не оторвать, и денежки-то – тянут, тянут…
Сиверцев издал сквозь плотно сжатые губы неопределенный звук – то ли стон, то ли негодующее мычание. Глаза его сверкнули и тут же потухли: он понял, что проиграл, но хотел сдаться красиво, и, желательно, чтобы это было закамуфлировано, как и не предательство вовсе, а лишь констатация и без того очевидных для штабс-капитана фактов. Черницын, почувствовав, что он близок к тому, чтобы дожать арестованного, не стал торопиться.
- И отчего же вам не живется как законопослушным гражданам? Отчего вы так и норовите ступить на скользкую тропинку, ведущую в пропасть? Вы хоть представляли себе, что такое Государство, - штабс-капитан так выразительно произнес последнее слово, что Сиверцев отчетливо представил себе большую букву «Г», - и что такое ваши маленькие, смешные потуги на самовыражение? Ведь это не то, что мелочь какая-то – старика-ювелира обчистить! Это ведь человека убить, да и не просто человека, а, в некотором роде, символ власти, персону, лично назначенную Его Императорским Величеством! И, в конечном итоге, - ну, убьете вы губернатора, ну, нового назначат… И что?! Вы что ж, всерьез думаете, что этим можно заставить правительство пойти на какие-то там уступки? Кому? Вам, убийце и уголовному преступнику? До чего ж вы жалки, Дмитрий Яковлевич! Не стану скрывать: участь ваша будет самая прискорбная…
- А-а-а…, - уже, не скрываясь, со звериной какой-то мукой, простонал Сиверцев. – Довольно, прошу вас, довольно… Не мучьте меня! Поймите, я готов… готов вам открыться, но я боюсь! Спешнев – страшный человек, и Борисов – такой же!
- А вы – не бойтесь, - участливо посоветовал Черницын. – Поверьте, мне не впервой раскаявшихся от их подельников прятать! Перво-наперво, вас в одиночку уютную разместим, там о вас ни единая живая душа не пронюхает: сгинул Сиверцев – да и все тут! А, когда мы вашего Свидлера, или, как вы его именовать изволите, Спешнева, поймаем, а будет это, как я мыслю, уже через несколько дней, вылетите от нас сизым голубочком. Ну, в ссылочку придется на несколько лет, это уж точно. Но я постараюсь место для вас посимпатичнее выбрать, чтобы и климат помягче, и природа попестрее, и народу всякого лишнего – поменьше. Нападение на Фишмана – на маргиналов ваших спишем, им всё одно терять уже нечего. А то, что Свидлеру помогали – ну так вы же раскаялись, и, более того, самым деятельным участием следствию помогли, это вам зачтется непременно! А уже годика через три – извольте, Дмитрий Яковлевич, вот вам новая, прекрасная, вкусная жизнь: ешьте ее, пейте ее, пишите с новой страницы и с заглавной буквы!
- Я могу на это рассчитывать? – недоверчиво сузил глаза Сиверцев.
- Я что ж вам – Кот-Баюн какой? – расстроился Черницын. – Расписку не дам, уж извините. А что слова свои держать привык – так про это все, кому надо, знают. Вот сейчас с вами поговорим по душам, и – сразу в отдельную камеру. Это – как первое подтверждение.
- Спрашивайте…, - голос Сиверцева был безжизненный, но опытный штабс-капитан уловил в нем нотку актерства: это была работа на публику. В глубине души арестованный ликовал, что у него появилась возможность отделаться так дешево, много дешевле того, что предполагалось им еще полчаса назад. Подыгрывать подобным господам Черницын умел и даже любил, выуживая таким образом из них даже больше, чем те предполагали рассказать…
… В номер Головина Петр Алексеевич постучался уже глубоко за полночь. Он оставил его несколько часов назад вместе с Вавой в ресторане: именно туда вечером телефонировал его заместитель поручик Кутейников – доложиться об успешном задержании Сиверцева. Головин, скомкав салфетку, уже вскочил из-за стола, но Черницын остановил его укоризненным взглядом, красноречиво указывая на сестру.
- Поверьте, Евгений Львович, я со всем справлюсь один!
- Да, но как-то…, - нерешительно произнес Головин, поглядывая на Ваву.
- Клянусь! – шутливо прижал руку к груди Черницын, торопливо пятясь прочь, чтобы штабс-капитан ни в коем случае не передумал.
- Вы и в самом деле собирались оставить меня здесь одну? – осведомилась Вава.
- Инерционно…, - совсем смешался капитан. – Виноват, не подумал.
- Прощаю, - вздохнула Вава. – Мужчины, наверное, все таковы: дела для них важнее, чем…
- Чем – что? – парировал Головин, найдясь, чем смутить свою языкастую спутницу.
- Чем провести вечер с понравившейся девушкой! – не покраснев, ответила на выпад Вава, бесстрашно глядя прямо в глаза Евгению Львовичу. – И не подумайте сказать, что это – не так!
Головин стушевался окончательно и, отпивая из фужера мускат, сделал вид, что вслушивается в слова песни, исполняемой и в самом деле необычайно эффектной, хотя и худой до невозможности – откуда только голосу взяться! - Тани Вороновой.
- Цыгане любят песни,
Да песни непростые,
Цыгане любят песни,
Да песни удалые…, - редким по красоте колоратурным меццо-сопрано пела Таня, задумчиво смотря куда-то поверх голов сидящих в зале. «Неудобно, подумает еще, что предпочитаю ей цыганку!» - подумал Головин, переводя взгляд на Ваву, явно ожидающую ответа.
- Вы проницательны, - усмехнулся Евгений Львович. – Но я, признаться, еще не решил, что делать с этой симпатией.
- А вы поступайте, как вам сердце велит, - благодушно посоветовала Вава. – Мне так бабушка всегда говорила: все, что в голове – это от лукавого, а что от сердца – так и делай!
- Замечательная у вас бабушка была, - совершенно серьезно, без тени лукавства, отвечал Головин. – У меня вот, сколь себя помню, никогда не было ни бабушек, ни дедушек, даже матери. Всегда только отец, да еще пара теток.
- Наверное, у вас было очень нелегкое детство! – Лучистые глаза Вавы наполнились сочувственным светом, словно плакать собралась, но чудом сдержалась. – Теперь понятно, отчего вы такой…
- Да какой же? – Головин и сам не понял, каким образом перешел к совершенно несвойственному ему кокетству.
- Будто обожженный, - трудно подобрала эпитет Вава. – Что осторожный – это понятно, издержки профессии, хотя мой брат – совсем другой. А вот почему вы всех сторонитесь – и мужчин, и даже женщин – теперь ясно. Я у кого-то читала, что корни поведения взрослого человека следует искать в его детстве.
- Прелесть какая! – не удержался, чтобы не съязвить, Головин. – Один мой знакомый сказал как-то, что банальность, произнесенная мужчиной, это признак глупости, а исходящая из уст очаровательной женщины – уже bon mot. Этот ваш «кто-то» по всей вероятности – просто напыщенный индюк, не знающий, чем бы привлечь читателя. У литератора Чехова есть недурной рассказ, в котором герой с умнейшим видом поучает всех тому, что Волга впадает в Каспийское море, а лошади кушают овес и сено. Впрочем, прошу прощения, если…
Вава, тонко затрепетав розовыми ноздрями, не стала дослушивать и, резко вскочив, побежала из зала прочь. Головину показалось, что она, всхлипнув, произнесла напоследок что-то вроде «За что?», хотя клясться сам себе в этом он не стал бы. Оборотившись по сторонам и отметив на собственной персоне любопытствующие взгляды из-за соседних столиков, капитан с самым невозмутимым видом принялся за содержимое портсигара, но только лишь, чтобы скрыть смущение и досаду. Зачем он выплеснул на Ваву последнюю свою тираду, Головин и сам не понимал. Банальности он и в самом деле терпеть не мог, но как было возможным высказать свое раздражение этой чудной девушке, да еще и в столь колком виде?!
Злой сам на себя за неудавшийся вечер, Евгений Львович покинул «Парадиз», собрался было в управление к Черницыну, но махнул рукой и, прямо держа спину, с деланым равнодушием зашагал к гостинице, где в номере много курил прямо в кровати, да так и уснул – в костюме и ботинках, так что Черницын застал его при полном параде.
Еле сдерживаясь, чтобы стереть с полного лукавства лица ликование, Петр Алексеевич кратко, но емко изложил результаты допроса Сиверцева, которые компактно уложились в два основных пункта:
- Сиверцев сознался в ограблении Фишмана, в котором, кроме него, как и предполагалось, принимали участие Борисов, Мальцев и Жидков. Этой же группой, возглавляемой Борисовым, предполагается совершить террористический акт против губернатора Мейендорфа. Через дядю Борисова – Лозовича – связались с Боевой Организацией эсеров. Для подготовки покушения в город от эсеров прибыл некто Спешнев, по фотографии опознанный Сиверцевым как Асташев. Связь со Спешневым-Асташевым действительно какое-то время держалась через гостиницу «Киев» и посредством самого Сиверцева, как самого из всех представительного и не вызывающего подозрений. Однако после неудачной попытки задержания Асташева в кафе «Эдем» обычный порядок нарушился и каким-то образом Сиверцев был отстранен от своей обычной роли. Сам Сиверцев предполагает, что осторожный Спешнев подстраховался на случай предательства со стороны первого;
- по мнению Сиверцева, которому, кажется, теперь вполне можно доверять, покушение состоится именно двадцать шестого августа на закладке памятника Александру II, т.к. это – едва ли не единственный шанс убить совершенно затворившегося в последнее время от внешнего мира Мейендорфа. Для неизвестных Сиверцеву целей по адресу Малая Купеческая дом шесть на самой окраине Борисовым было дано распоряжение снять отдельно расположенный флигель, что Сиверцев и исполнил. Так как помещение достаточно велико для Спешнева и вообще для одного человека, можно предположить, что там расположился либо штаб группы, либо склад, впрочем, не исключено, что и то, и другое.
- Более Сиверцев ничего внятного рассказать не мог, - внимательно следя за выражением лица капитана, заканчивал доклад Черницын. – Полагаю, что Асташев и в самом деле мог увязать ряд последних попыток задержать его с личностью Сиверцева как наименее стойкого из всей группы. Сам арестованный полностью раскаялся и за возможность максимально мягкого приговора готов на всё. Наши действия, Евгений Львович?
Головин отвечал не сразу. Что-то его настораживало в этом рассказе, какие-то неуловимые нюансы не давали принять решение. Взволнованно походив по номеру с заложенными за спину руками, он уселся в кресло, извлек портсигар, но курить не стал, задумчиво постукивая им по колену:
- Предположим, что Сиверцев рассказал нам правду. Если его психологический портрет таков, каким его обрисовали вы и Сабельников, то быть подсадной уткой Асташева с целью подкинуть нам дезинформацию он никак не может, для этого он слишком эмоционально неустойчив. Да и предположить, что мы решимся на арест кого-либо из группы, а именно – Сиверцева, а не, к примеру, Борисова, Асташев тоже едва ли мог. Стало быть, пункт первый – принимается: Сиверцев – наш. Дальше. Флигель на Малой Купеческой. Что там может располагаться на самом деле? Склад, лежбище Асташева или штаб? Рискну всё же предположить, что склад. Поясню. Асташев наверняка ушел в такое глубочайшее подполье, что вылезать из него не станет до самого покушения. Теперь он доверяет только Борисову. Любой переезд для него – ненужный и необязательный риск. Штаб – едва ли. Эти орлы и так преспокойно обсуждали свои делишки по прежним адресам, чего вдруг им понадобилось снимать черт-те где целый дом, тем более, что деньги на это наверняка ассигнует Асташев. Остается одно – склад. И по всей вероятности, бывают они там нечасто, чтобы лишний раз не засветить перед посторонними свои передвижения. А если им понадобился склад, то, стало быть, Мейендорфа будут взрывать, и взрывать – громко, динамита будет много. Допускаю мысль, что они решили вместе с почтеннейшим Платоном Дмитриевичем на небеса взлетят и наш недавний визитер Беневоленский, и городской голова, и все, кому по статусу на сём мероприятии быть положено. Асташев решил реабилитироваться за неудачу с Плеве перед Азефом в полной мере!
- Господи, иной раз даже не верится, что у этих людей были детство и матери! – внимательно выслушав капитана, задумчиво произнес Черницын.
- Представьте, были, - чуть брезгливо осклабился Головин. – И всё у них было как у обычных людей. Савинков Борис Викторович, один из руководителей Боевой группы, к примеру, из довольно приличной семьи, отец – товарищ прокурора. Гоц Михаил – внук московского чаеторговца Высоцкого. Швейцер Максимилиан – сын смоленского банкира. Покотилов – сын генерал-майора, потомственный дворянин. Наш голубчик Асташев: папаша – один из столпов виленского общества, крупнейший землевладелец, газету, вообразите, за собственные средства издает, правда, сугубо верноподданническую. Нет, не спорю, на одного Покотилова приходится десять таких, как ваши Мальцев и Борисов, но эти же – просто бесы! Федор Михайлович ой как прав в свое время был, не услышали его, «литературным уродом» роман называли, «клеветой». А вот же они, Петр Алексеевич, герои-то его: ради сомнительной идейки, просто, чтобы попугать правительство, готовы целые реки крови пролить, нимало не задумываясь!
- Что делать-то будем, Евгений Львович? – помолчав, хрипловато спросил Черницын.
- Я так думаю, Петр Алексеевич, - тоже не сразу отвечал Головин, - у них там и склад, и лаборатория располагается. Перевозить динамит по всей Империи – дело ненадежное и опасное, всю операцию провалить можно, Асташев не стал бы так рисковать. Вероятнее всего, они под его руководством из составляющих компонентов динамит получили.
- Гремучий студень? – уточнил штабс-капитан.
- Именно, - кивнул Головин. – Асташев, кстати, не чужд химии, а уж за последние годы, не сомневаюсь, приобрел немалый опыт в изготовлении подобных игрушек. Поступим так, Петр Алексеевич…
Головин в волнении еще раз прошелся по номеру, и, прежде чем продолжить, нервно хрустнул суставами пальцев левой руки.
- Немедленно наведайтесь по этому адресу, только, ради Бога, удостоверьтесь сперва, что там никого нет! Ничего не трогайте, просто убедитесь, что мои… наши предположения верны. Проверьте, как выглядят изделия господина Асташева. За завтрашний день нам необходимо будет изготовить такие же, но, разумеется, негодные в деле, либо обезвредить аккуратно те, что в доме. Взрыва не будет, а Асташева мы возьмем с поличным. Задействуйте всех, весь личный состав – на ноги. Флигель – под самое плотное наблюдение, но чтобы ни единая душа на глаза Борисову и его людям не попалась!
- Уже делаю, Евгений Львович, - с чувством сказал Черницын, двинувшись к дверям.
- Петр Алексеевич! – окликнул его Головин, замявшись. – Вы… передайте, пожалуйста, Варваре Алексеевне, что я… черт побери… сожалею. Ну да, сожалею и прошу ее великодушно извинить мою несдержанность.
Черницын понимающе одними только губами обозначил деликатную улыбку и скрылся.
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие выпуски "Ежемесячного литературного приложения" к циклу "Век мой, зверь мой...", постоянные циклы канала, а также много ещё чего - в новом КАТАЛОГЕ АВТОРСКОЙ ПРОЗЫ "РУССКАГО РЕЗОНЕРА" и в иллюстрированном актуальном каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый иллюстрированный каталог
"Младший брат" "Русскаго Резонера" в ЖЖ - "РУССКiЙ ДИВАНЪ" нуждается в вашем внимании
