Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
"ДѢЛО" наше мало-помалу набирает обороты, и мне, признаться, очень лестно, когда - уж после четвёртой главы - начинаю понемногу получать благодарные отклики. Дальше насильственным образом сжатая крепкая пружина сюжета будет, согласно законам физики, сопротивляться всё сильнее, а уж я постараюсь, чтобы облечь эту самую "физику" в добротные литературные декорации. Сегодня нас ждёт ещё парочка новых персонажей, и персонажей весьма примечательных, на которых г-ну Головину, впрочем, в провинции чрезвычайно везёт.
"ДѢЛО"
ГЛАВА 5. 1904-й
Возвращение в реальность было для Головина престранным. Во-первых, открыв глаза, он долго не мог определить, где находится: окружала его недорогая и явно состарившаяся от долгого служения хозяевам мебель. Особенно отчего-то удивили его книги: составлены в шкафу они были бессистемно, даже размеры их зачастую не совпадали друг с другом, какой-нибудь старинный фолиант in folio запросто мог соседствовать с томиком in quarto, а в славной плеяде Брокгаузов и Ефронов вообще был какой-то подвох… Чуть напрягшись, Головин скривился от саднящей боли в виске, и сообразил: второй том стоял во главе, неделикатно обойдя первый, и четвертого не было вовсе – за ним сразу шли пятый и шестой.
Во-вторых, себя капитан обнаружил лежащим под легким одеялом в чьей-то просторной сорочке и с перебинтованной головою. Потрогав повязку, он сразу припомнил обстоятельства, предшествующие столь прискорбному пробуждению, и вновь испытал острейшее чувство неловкости – теперь уже за свои действия давеча, в театре. Свалять такого дурака на глазах у всей губернии, у Вавы, наконец, упустить опаснейшего террориста, позволить этому недотепе городовому устроить стрельбу!.. Черт знает что! Наверняка уже дошло до губернатора, он, скорее всего, успел вызвать Черницына и устроить ему разнос – и за московского гостя и, заодно, за то, что шеф жандармов допустил такое разнузданное головотяпство. А самое ужасное – как на это отреагирует Асташев? Хорошо, если просто воспримет неудачную попытку собственного ареста как должное: ну, опознал кто-то по фотографическому снимку, бывает. А если насторожится, почует неладное – что тогда предпримет? Свернет всю операцию? Вряд ли, ему тоже необходимо реабилитироваться перед собственным руководством после провала покушения на покойного Плеве. Значит, предпочтет ускорить события? Вероятнее всего… Эх, как сейчас важно, чтобы Мейендорф в ярости от конфуза в театре не отменил собственное решение!
В-третьих… А, собственно, вот что: пока Головин размышлял о последствиях провала ареста Асташева, дверь приоткрылась и в странную комнату вошла улыбающаяся Вава с подносом, на котором дымилась чашка ароматнейшего кофе (наверняка Петру Алексеевичу тоже кто-то задолжал! – не мог удержаться от ехидной мысли капитан) и желтели нарезанные толсто сыр со свежей булкой.
- А я как раз вас будить собиралась: уже двенадцатый час! – сообщила она. – Боже, Евгений Львович, какой у вас дурацкий вид!
- Благодарю! – завозился под одеялом, просопев недовольно, Головин. Это, значит, его на квартиру Черницына доставили. Можно ли надеяться хотя бы, что в дурацкую рубашку на несколько размеров больше его переодевал сам Петр Алексеевич? – Как спектакль? – больше от неудобства собственного положения поинтересовался он.
- Вы какой имеете в виду? – не удержалась, чтобы не съехидничать, Вава. – Увертюра была захватывающей: крики, выстрелы, погоня… А самого «Ревизора» посмотреть так и не удалось: пришлось транспортировать израненного героя! Но вы не тревожьтесь: я этот спектакль уже видела, ничего особенного! Если настаиваете - расскажу сюжет.
Головин побагровел, чего с ним, кажется, не случалось с гимназических времен, и предпочел отмолчаться, уткнувшись в чашку с кофе.
- Да вы не обижайтесь, Евгений Львович, я же шучу! – прыснула Вава, легко поднимаясь со стула. – Мне Петруша всегда говорит: у тебя, Вава, язык вперед головы работает! Извините, ради Бога: опять я что-то лишнее сморозила, вот характер! Правда, всё хорошо, и это замечательно, что вы у нас оказались, выспались хотя бы. Врач вас смотрел, сказал – просто сильный ушиб, главное – покой!
- Покой... – возмущенно пробурчал Головин, едва не вскочив с постели. – Да знаете ли вы, что в этот самый момент вашего братца наверняка губернатор с маслом кушает? Он у себя, кстати?
- Да, телефонировал, интересовался – как вы? – легкомысленно пожала плечами девушка. – Сказал, что к нему вице-губернатор скоро пожалует…
- Беневоленский? – хмыкнул Головин. – Чёрт… извините! Этого еще не хватало! Мне нужно одеваться и немедленно. Не могли бы вы?..
- Ах, ну да…, - спохватилась Вава, с самым комичным видом всплеснув руками. – Одежда – прямо за вами, на стуле! – и, озорно блеснув глазами, исчезла.
«Глупость какая-то!» - до сих пор краснея, думал, одеваясь, капитан. – «Транспортировать израненного героя… Увертюра… Да уж, спектакль удался на славу! И этот Беневоленский еще. Слыхал, что он – просто образчик чиновного идиота. Наверняка, это Мейендорф его натравил, сам побрезговал – даже к себе вызвать».
Внезапно ощутив зверский аппетит, Евгений Львович, уже снаряженный, присел на диван и съел весь сыр и всю булку: неизвестно еще, чем дело закончится и когда еще удастся перекусить! Булка была необычайно вкусная – прямо как у Филиппова в Москве! – и еще теплая. С некоторым сожалением Головин допил кофе и подошел к зеркалу: костюм был вычищен и отглажен, то ли Вава постаралась, то ли горничная, хорошо бы – последняя, неудобно. Взявшись было за бинт, чтобы снять его, Головин передумал - хоть какие-то извиняющие доказательства перед этим чинодралом!
Столкнувшись с Вавой в прихожей, он заученно-дежурно извинился за обстоятельства, вынуждающие его покинуть столь приятное общество, поблагодарил за заботу и, недовольный сам собою, почти выбежал из дверей. Девушка ему явно нравилась – и этим он был недоволен тоже: вот еще не доставало! И ведь, как на грех, брату её наобещал всякого – Москва, отцовская опека… Срочно разделаться с делами, так некстати обернувшимися давешним конфузом, и возвращаться – к привычному образу жизни, к дежурным служебным обязанностям!
Поймав молодого извозчика, он совершенно механически уселся в пролетку и тут только сообразил, что тот ему вроде бы знаком. Ну да, конечно, видел на площади возле губернаторского дома: Борисов, тот, что за главного у этих местечковых домотканых боевиков! Глядя в широкую спину возницы, Головин еле удержался от искушения скрутить того и препроводить прямо к Петру Алексеевичу, аж висок задергало, до чего силен был соблазн.
- Куда говорите, барин? – разбитной скороговорочкой переспросил Борисов, косясь на чудного седока во франтоватом костюме и с перевязанным лбом.
- Знаменская два, - не удержался от ехидного вызова Головин. – Жандармское управление знаешь?
- Как не знать, - в тон ему усмехнулся Борисов. – По службе туда, барин, или так – по велению души?
- А пойдем со мной – там и узнаешь, братец! – предложил Головин, всё более раздражаясь – теперь уже от беспредельной наглости человека, которому всяко суждено не позже, чем через неделю узреть мир Божий только сквозь тюремные решетки, а то и вовсе – закончить свои дни в петле.
- Это нам без надобностей, - лениво отказался тот. – У вас, видно, служба государева, а у нас – свои делишки, каждому – своё…
- Это ты верно сказал, братец, - согласился, успокаиваясь, Головин. – И воздастся каждому по делам его!
- Истинно так! – подтвердил, подумав, Борисов. – Приехали, барин, с вас двугривенный!
Расплачиваясь, Головин приметил стоящий у здания управления щегольской экипаж с тройкой караковой масти отменных жеребцов: видно, господин Беневоленский пожаловали. Что ж, весьма кстати! – процедил капитан сквозь сжатые челюсти и кивнул знакомому уже городовому при входе.
- Полагаю, господин Головин? – несколько надменно обратился к нему моложавый, типично англосаксонского типа, гладковыбритый и тщательнейшим – волосок к волоску – образом причесанный вице-губернатор, привольно раскинувшийся на диване в кабинете шефа жандармов. Сам Черницын, сидящий за своим столом, глазами изобразил Евгению Львовичу «ужас» и тут же сменил выражение физиономии на самое внимательное.
- Именно господин Головин, - жестко подтвердил капитан, решивший для себя, что уж с этим церемониться не станет. – И готов дать пояснения по вчерашнему инциденту.
- Присаживайтесь, - небрежным жестом Беневоленский указал ему на стоящий в углу стул. – Да, собственно, мне ваш коллега уже всё пояснил: вы оба прямо герои какие-то получились! Вот только – пардон: удивительно, что без жертв обошлось! Если бы ваш подопечный…
- Наш подопечный, господин Беневоленский, - перебил его Головин, - опаснейший государственный преступник, замышляющий публичное убийство губернатора Мейендорфа! Глубоко убежден, что вчера нам представился единственный шанс к его задержанию. До самого покушения он более не высунет и мизинца из своей норы или где он там закопался! Да удивительно вообще, что он осмелился – хотя бы и замаскировавшись – появиться в присутственном месте: он даже действовавшие еще недавно способы связи с подельниками отменил, и теперь мы «ослепли». Так ведь, Петр Алексеевич?
- Совершенно верно, - со скорбным видом кивнул Черницын. – В «Киеве» последнюю неделю корреспонденции от него не передавалось, никто из его группы туда не наведывался. Тщательнейшая слежка за всеми четырьмя ничего не дала.
- Как же, спрашивается, мы – после этого – с господином Черницыным могли не воспользоваться таким случаем? – вопросил Головин.
- Экий вы сердитый! – рассмеялся вдруг Беневоленский, отчего его лицо разом сделалось приятнее и симпатичнее. – Ну, убедили, хорошо! Постараюсь объяснить это Платону Дмитриевичу, хотя он уже с первыми петухами мне телефонировал и кричал так, что, право, я подумал, будто он – где-то поблизости. Даже за дверью на всякий случай посмотрел…, - и вице-губернатор, хрюкнув, рассмеялся собственной шутке еще раз, что привело Головина в полнейшее замешательство. Получалось, что Беневоленский как бы на его стороне, причем, более того, априори выставлял шефа в некоем комическом свете, что было уж и вовсе неожиданно. И как на это реагировать прикажете?
- Да уж, сделайте милость, Алексей Васильевич, - заметив растерянность капитана, подхватил Черницын. – А то мы с Евгением Львовичем как между Сциллой и Харибдой: с одной стороны – террорист опытнейший, с другой – губернатор, и осечки сделать никак невозможно!
- Я вам, господин капитан, так скажу, - продолжил Беневоленский, игнорируя хозяина кабинета и адресуясь только к промолчавшему Головину. – Нам ведь громкое дельце тоже сейчас нужно! Вы этих прелестников с поличным возьмите, а уж мы после этого – всех в ежовые рукавички, пикнуть не посмеют! А то, понимаешь, некоторые тут у нас либералы сопли по стене размазывают: ах, студентов исключили! ах, не слишком ли жестко?! Вы мне, Евгений Львович… я ведь не ошибся, извините?... Вы мне, Евгений Львович, создайте прецедент, но такой прецедент, чтобы я со всей ответственностью и без демократического сюсюканья впрок таких шелобанов надавал… Власть должна быть властью, а не, извините, прокисшим ревеневым киселем в ржавой кастрюльке!
- За поддержку – благодарю. За понимание – тоже, - скупо кивнул Головин. – Нам частенько ставят бюрократические препоны, заигрываясь в демократические жмурки с потенциально неустойчивым элементом. А ведь наша служба как раз и призвана беречь рачительно государственные устои… Не понимают, что Охранное отделение – вернейшие слуги Отечества. Постараюсь оправдать доверие.
- Ну и славно, - обрадовался Беневоленский. – Если что – сразу телефонируйте или даже приезжайте! Удачи, господа!
- Вот такой занятный у нас вице-губернатор…, - кашлянув, Черницын обождал, пока звуки шагов недавнего визитера затихли и осторожно посмотрел на капитана.
- Хитер у вас Алексей-то Васильевич! – куснул ус Головин. – «Дельце» ему нужно… Я так думаю, что непростую партию он затеял, при случае, готов ферзем пожертвовать, от того и одобряет нас. Кто ферзь-то – пояснять не надо?
- Да ферзь у нас один, Евгений Львович, - понимающе протянул Черницын. – Только, если что, мы-то с вами и за слонов не сойдем, пешками нас разменяют. Меня – в первую очередь…
- Не строю иллюзий на свой счет. «В случае чего», как вы это называете, наш давешний гость становится во главе губернии, всячески спихнув вину на нас и на убранного чужими руками ферзя, мне и вам – светит фронт. Мейендорфа нам не простят – даже в обмен на голову Асташева. Рад, что вы это понимаете!
- Угу! – угрюмо, чего с ним в присутствии Головина еще не случалось, откликнулся Петр Алексеевич. Он потемнел лицом и со внезапною тоскою вдруг спросил: - Господи, и откуда оно на нас вдруг свалилось? Жили себе, плохо ли, хорошо ли, но жили… В капитализм вошли – поздно, позже всех, но вошли же, черт побери! Земства, школы, больницы – пусть немного, пусть из-под палки – но есть, но – развиваются. Купцы, наконец, пожирнели, в меценатство, будто соревнуясь, ударились... Неужели – конец скоро, Евгений Львович?
Головин тоже помрачнел, не зная, что и как ответить, но нашел в себе силы признаться:
- Война добьет страну, Петр Алексеевич! Боюсь, что эта бомбочка целехонька только благодаря длине фитиля, а каков он – один Бог ведает. Хозяин нужен, хозяин, способный быть и гибким, и жестким одновременно, без этого – тысячи таких, как мы с вами не помогут, потому что Асташевых скоро будет в десятки раз больше. Когда они поймут, что Плеве и Мейендорфов можно просто стрелять и взрывать, - нас не спасет ничто! А вкус крови уж ударил им в голову…
Черницын, похоже, удивленный такой откровенностью, ничего не стал отвечать, только вздохнул, и, чтобы уйти от скользкой темы, перевел разговор на другое.
- Невтерпеж без дела сидеть, Евгений Львович. Всё про всех знаем, и – ничего… Так и хочется всех нынче же арестовать!
- Меня, кстати, сейчас один из них до управления вез! – спохватился Головин, улыбнувшись. – До чего ж наглый тип! Борисов, кажется. Я ему слово, а он…
Черницын тоже заулыбался в ответ, явно ожидая продолжения рассказа, но, увидев сосредоточенное лицо замолчавшего вдруг капитана, тоже нахмурился, не спуская с того внимательных глаз.
- А хорошая, к слову сказать, мысль…, - Головин, размышляя о чем-то, потер переносье и, придя к какому-то выводу, довольно прищелкнул пальцами. – Мы с вами, милейший мой Петр Алексеевич, вот как поступим. Дайте-ка мне характеристики каждого из нашей прелестной четверки: пожалуй, одного из них и в самом деле можно арестовать!
- Более точно описать затруднюсь, - с живостью произнес Черницын, - а, если хотите поподробнее, так могу старшего филера позвать, Сабельникова Егора Ивановича: он их уже едва не лучше отца с матерью знает!
- Надежный человек? – уточнил Головин, дождавшись, пока штабс-капитан за дверью давал поручение дежурному.
- Егор Иванович? – расцвел Черницын, вновь усаживаясь. – Мастер! Вы, извините, в уборной запретесь, а он всё, что там происходит, через пять минут знать будет! За пару месяцев из деревенщины профессионала не хуже Пигмалиона вылепит. А, позвольте узнать, почему вы решили этак внезапно арест произвести? И почему только одного?
- Да вот хочу нашего господина Асташева позлить! – Евгений Львович всё еще вертел в голове свою идею со всех сторон, а потому отвечал медленно, обтачивая ее как карандаш – до совершенства. – Пусть подозревает, что мы что-то знаем: вполне возможно, это либо подтолкнет его к решительным действиям, либо, если у него еще были какие-то сомнения, заставит их отбросить. Дела-то ему откладывать тоже нельзя, вопрос чести и престижа. Или 26 августа, или – никогда: и мы должны его заставить думать именно так! Если мы одного боевика его возьмем, он занервничает. А нервничающий человек способен делать ошибки. Понимаете?
- Кажется, да…, - Черницын даже губу прикусил, присоединяясь к обдумыванию головинской идейки. – А, ей богу, недурна мысль! Только человечка тогда надо арестовать самого немудрящего, чтобы Асташев не сильно распереживался, не отменил акции!
- Вызывали, Петр Алексеевич? – в кабинете возник лысоватый, неказистого росточку и такой же внешности мужчина лет пятидесяти в неброском темно-сером сюртуке: то ли сиделец из лавки, то ли приказчик, то ли счетовод. «И рукава, кстати, протерты… Молодец, хорошая работа!» - мысленно похвалил филера Головин.
- Вызывал, Егор Иванович, присаживайся, не стесняйся, - приветливо закивал Черницын. – Это – наш коллега из Москвы, как раз по делу Свидлера и Борисова с компанией, звать его – Евгений Львович, можешь при нем всё - как на духу…
- Очень, очень…, - деликатно присаживаясь на краешек стула, закивал в ответ Сабельников, профессионально цепким взглядом пройдясь за секунду по всей фигуре Головина.
- Вот скажи нам, Егор Иванович, - продолжил Черницын, - кого из борисовской четверки ты бы первым арестовал? Задача такая: заставить Свидлера зачесаться, но дела – не отменять ни в коем случае! Понятно?
- Так точно-с, понятно, - на виске Сабельникова вспухла голубая жилка. – Так понимаю, Петр Алексеевич, вам Сиверцев надобен.
- Почему он? – резко спросил Головин.
- Человек он такой, - просто отвечал Сабельников. – Ненадежный. По вечерам с товарищами Марксов с Энгельсами читает, а сам – в рестораны с удовольствием хаживает, за девицами ухлестывает. Происхождение, опять же, - из поповичей, в церковь, бывает, наведывается, а Маркс-то их вроде как религию не жаловал. Свидлер наверняка это знает, а потому, ежели мы Сиверцева арестуем, поймет, что долго тот не продержится. И еще: на связь-то в «Киеве» именно Сиверцев выходил, корреспонденцией обменивался. Тут уж Свидлер точно маковку-то почешет, и еще как почешет…
- А почему не Борисов? – продолжал спрашивать Головин.
- Нет, - ответ Сабельникова последовал молниеносно. – Борисов – тот дерзец и упрямый, такого и на дыбе не сразу-то разговоришь. Остальные – тоже вроде него, только еще и глупы беспримерно, вряд ли много знают. Сиверцев – наш клиент, Евгений Львович, точно говорю, у меня на эту публику глаз наметанный!
- Точно – наметанный, - не без гордости за подчиненного подтвердил Черницын.
- Ну – Сиверцев так Сиверцев, - подумав немного, согласился Головин. – Только давайте так: брать его нужно непременно одного, чтобы никого из остальных троих поблизости не было, желательно, чтобы и посторонних тоже не было! Быстро хватаем, в крытый экипаж – и сюда. Сработаем?
- Сработаем, Евгений Львович, - без тени сомнения кивнул Сабельников. – Сиверцев как раз частенько один прогуливаться любит: как павлин вырядится, шляпу нацепит – и щеголяет. Еще и тросточку, бывает, захватит! Иной раз посмотришь – даже удивительно: нешто и такие революционеры бывают? Вот раньше, помню, их за версту узнать можно было: волосы – длинные, сами – с бородами все, одеты – во что Бог пошлет, глаза – голодные… Сразу видно: люди об народном благе пекутся, собою жертвуют. А этот, прости Господи, что? Пришей-пристебай, тьфу! – и Егор Иванович с презрением сплюнул на пол, правда, сразу смутился и покраснел.
- Ты, Егор Иванович, будто бы с уважением к прежним-то революционерам относишься? – спросил, посмеиваясь, Черницын.
- Я, Петр Алексеевич, ко всем пытаюсь с уважением относиться, - Сабельников держался спокойно и открыто, но без дерзости: знал – его здесь ценят, а потому и откровенность простят. – Служба такая. Чтобы подопечного лучше вести, его понять надо. Тогда и шаги его заранее просчитать можно будет.
- И что же вы поняли о старых и новых революционерах? – всерьез поинтересовался Головин.
- Прежние – крепче духом были, и в вере своей сильней, - убежденно отвечал старый филер. – А эти, новые – больше форсят, наглости в них много и жестокости, потому и крови столько стало. Вы вот спросите, наверное, - а кто в Государя Императора Александра Николаевича бомбой кинулся? А я отвечу – то не от жажды крови было, и не от форсу, а – именно, что от веры: за народ они мстили, за освобождение от крепости, но без земли, то есть – за обман! А нынешние – за что губернаторов с министрами как куропаток стреляют? Как раз из наглости своей: запугать думают, да не выйдет!
-… А интересный у вас, Петр Алексеевич, фрукт, этот Сабельников, - заметил, оставшись вдвоем со штабс-капитаном, Головин. – Служака видно, что исправный, а мысли-то у него – еще интереснее… Не дай Бог, кто другой, повыше меня, услышит!
- Время нынче такое, Евгений Львович, - в тон ему пожал плечами Черницын. – Все задаются вопросами, а вот ответы находят только либо самостоятельно, как Егор Иванович, либо не без помощи таких, как Борисов или Асташев. А в провинции поразмышлять любят… А не отужинать ли нам сегодня, господин капитан, в ресторации? У Шиповского в «Бубенце», слыхал, программа новая: цыганка Таня Воронова со всем табором! Слышно, будто то ли в Перми, то ли в Саратове шуму понаделала, стрелялся там из-за нее кто-то… Талант, говорят, уникальный, диапазон четыре октавы – запросто! Вавочку заодно выгуляем, а? – и хитро скосил темный глаз.
- Ну, уж четыре октавы – это вы, милейший Петр Алексеевич, загнули! – возмутился Головин, вновь отмечая, что предложение коллеги не вызывает у него ни отторжения, ни протеста, особенно после упоминания имени сестры. А почему бы и нет? Глядишь – а там и времечко побыстрее пробежит, с господином Сиверцевым побеседовать можно будет.
- Ну, не четыре, ну, может, три, но – голос, голос…, - продолжал гнуть свое Черницын, явно радуясь предстоящему вечеру. «Аспид коварный!» - добродушно подумал Головин. О, российская губерния! Сколь щедра ты на людей и общение…
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие выпуски "Ежемесячного литературного приложения" к циклу "Век мой, зверь мой...", постоянные циклы канала, а также много ещё чего - в гиде по публикациям на историческую тематику "РУССКIЙ ГЕРОДОТЪ" и в иллюстрированном актуальном каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый иллюстрированный каталог
"Младший брат" "Русскаго Резонера" в ЖЖ - "РУССКiЙ ДИВАНЪ" нуждается в вашем внимании