Интервью подготовлено в рамках проекта «List18»: беседуем с переводчиком и писателем Максом Лоутоном об издании романа «Сердца четырёх» на английском языке
List18: Привет, Макс! Спасибо большое, что нашёл время и согласился поговорить и ответить на несколько вопросов. Совсем недавно вышел твой перевод «Сердец четырёх» на английский язык. Это первая опубликованная книга, но не первый твой перевод Сорокина. Какое время заняла работа над этим переводом и легче или тяжелее он давался по сравнению с предыдущими?
Макс Лоутон: Интересный вопрос. Когда я начал переводить Сорокина, я начал с «Голубого сала». Это, конечно, было не самое мудрое решение, потому что «Голубое сало» - особенно первая его часть - очень сложное. Я понял, что надо было работать над более простыми текстами, чтобы понять суть Сорокина. У Сорокина иногда используется довольно простой язык. Например, в «Сердцах», в «Лошадином супе», в рассказах - простой, приятный, очень чистый ритм, и мне надо было это понять. Надо было понять самый простой вариант Сорокина, а потом вернуться к «Голубому салу». Так что я бы сказал, что «Сердца четырёх» конечно легче, но есть и несколько проблем для переводчика. Например, есть очень много слов без значения («знедо»). И есть персонажи, которые говорят на своём языке, иногда это комбинация украинского и русского языка. Иногда это просто очень странная версия русского языка.
Когда мы с Уиллом Селфом, известным британским автором, ужинали несколько дней назад, он спрашивал об этом, потому что он сейчас пишет статью про Сорокина.
Когда я переводил несколько моментов в «Сердцах», я написал «He said in the mix of russian and ukrainian». Да, так не написано в оригинале, но невозможно найти другой язык, который так же понятен и имеет такое же значение. Возможно, испанский язык, условно говоря, это такой же язык для американцев, как украинский для русских. Но это было бы очень неправильно, пользоваться при переводе испанскими словами. Так что такие моменты являются сложными для переводчика. Но самое сложное - персонаж в конце, он говорит на своём языке. И когда я говорил с Сорокиным, я спрашивал: Владимир, а что это значит? И он говорит: ну, это личная игра слов персонажа, я даже не знаю, что это значит.
List18: Скоба, наверное.
Макс Лоутон: Точно-точно. Так что я бы сказал, что “Сердца”, конечно, легче, чем “Теллурия”, “Голубое сало” и “Сахарный Кремль”. Есть сложности, но “Сердца” на самом деле очень хорошо переводятся. Всё потому, что структура текста очень стройная, это очень стройный текст. Мне показалось, что именно этот текст перевелся очень легко, без проблем.
List18: Первое, что бросается в глаза человеку, взявшему в руки "Сердца четырех" - это название. Существует достаточно много работ с подобными названиями, но наиболее созвучны, наверное, "Сердца трёх" Джека Лондона или - в оригинале - “Hearts of Three”. Если честно, ожидался симметричный перевод и "Сердец четырёх". Почему был выбран вариант "Their Four Hearts"?
Макс Лоутон: Мне не кажется, что Сорокин думал о Лондоне, потому что есть советский фильм, который называется “Сердца четырёх”. И для меня было важно передать ощущение от этого сходства. “Their Four Hearts” - это очень холодное, чистое, геометричное название. “Hearts of Four” для меня очень странно звучит, несмотря на то, что это английский текст. Это очень латинская конструкция, она звучит странно. Последнее предложение романа - “Their Four Hearts stopped”. Это было очень важно для меня, чтобы была параллельность между названием и заключительным предложением.
List18: Красиво, я об этом даже не подумал.
Макс Лоутон: Да, я думаю, что геометричность в этом тексте очень важна и “Hearts of Four” для меня звучит очень странно, и это неправильный перевод. Лондон имеет право использовать такое название, потому что это оригинальный текст. Но переводчик должен постоянно думать о том, что если в тексте есть что-то очень странное, читатель может подумать, что это из-за переводчика. Я думаю, что в случае “Hearts of Four” это звучит просто неправильно и переводчик Джейми Гамбрелл, которая переводила довольно много текстов Сорокина…
List18: “The Blizzard”, ещё что-то.
Макс Лоутон: Да-да. Когда она перевела кусок “Сердец”, её название для текста было “Four Stout Hearts”, потому что она хотела передать вкус “совка”.
List18: Мне очень понравилось, как ты сказал про геометричность, потому что она ощущается во всем тексте, он очень структурирован. И их ритуалы, и финальная сцена очень геометричны. И получилось закольцовывание от названия к финальной фразе. Очень красиво.
В интервью “The Untranslated” ты упомянул, что Владимир Георгиевич читает английские переводы своих произведений. Насколько активно Сорокин участвовал в работе над “Сердцами” в части консультаций, разъяснений или внесения правок в готовый перевод?
Макс Лоутон: Да, довольно активно, я бы сказал. Я постоянно общаюсь с ним. И когда у меня возникает вопрос, я просто пишу ему и он сразу отвечает. У него было много идей, но вообще он всегда хочет, чтобы я не переводил непрозрачные моменты, он хочет, чтобы они остались непрозрачными. И я думаю, что это очень важно именно в “Сердцах”, потому что это совсем непрозрачный текст. И я даже думал о “Приглашении на казнь” Набокова, потому что проблема Цинцинната Ц. именно в том, что он - непрозрачный человек. И это, конечно, метафора для тоталитарной системы. Так что Сорокин - как человек, который вырос в Советском Союзе - постоянно думает о том, что надо быть непрозрачным человеком, и для него непрозрачный язык тоже очень важен. Он всегда говорит: Макс, лучше вообще не переводить эту фразу, лучше не переводить это слово. Это не значит, что оно должно остаться на русском, но оно должно было таким же непонятным на английском, как и на русском.
Так что он очень активно участвовал, но его участие часто состоит в том, что он говорит: лучше не переводить этот момент. И когда что-то становится слишком понятным на английском, он всегда говорит: нет, это прозрачно, это плохо. Особенно в “Сердцах”, особенно в первой части “Голубого сала”.
А еще есть моменты, когда приводятся довольно-таки ясные, понятные исторические примеры, которых я просто не знаю, с которыми я не знаком. Так часто бывает, например, в “Романе”. Там очень много слов, связанных с охотой, и просто невозможно их найти в интернете. Так что я просто спрашиваю: а какой это вид охоты? Он объясняет. Но в “Сердцах” он в основном доверял мне. Иногда он говорил, что стало слишком ясно, слишком понятно, слишком прозрачно. К “Норме” у него было довольно много комментариев, просто потому, что “Норма” - это очень яркое представление Советского Союза и советского воздуха. Тут важно, чтобы всё было очень точно. А в “Сердцах” точности меньше, я так думаю.
List18: Предыдущий вопрос интересовал меня не только с точки зрения вовлечённости Сорокина в переводческий процесс, но и потому, что если он читал весь перевод, то не мог не заметить, какая редакция романа использована для данного перевода. Дело в том, что вариант, опубликованный в двухтомнике 1998 года, отличается от текста, представленного во всех остальных бумажных изданиях, причём на всех языках. И похоже именно этот вариант был взят для твоего перевода. Ты в курсе существования различных редакций “Сердец”? Это было сделано намеренно?
Макс Лоутон: Это было решение Сорокина.
List18: Он выбирал редакцию?
Макс Лоутон: Да-да, он сказал: Макс, я предпочитаю этот вариант. Иногда его тексты меняются и это сложно. У Джойса, например, в “Улиссе”, на обложке написано, какой это вариант, а с Сорокиным всегда непонятно. Например, повесть “Настя” очень, очень сильно изменилась.
List18: Там почти целой главы нет.
Макс Лоутон: Да. Сборник “Пир” в целом сильно изменился.
List18: Это очень интересно, потому что у меня есть французский, немецкий и румынский переводы. Нигде изменений нет, и только тебе он предложил сделать “режиссерскую версию”. По-моему, это важный момент, потому что в добавленных сценах иначе раскрываются биографии Штаубе и Ольги. И вообще о биографиях: герои постоянно представляются разными именами и рассказывают о себе разные истории, иногда взаимоисключающие. Как ты думаешь, можно ли проследить по тексту их реальные биографии? Можно ли считать героев достоверными рассказчиками?
Макс Лоутон: Как мне кажется, невозможно найти какой-то понятный путь через текст. Я думаю, что это просто free jazz какой-то и Сорокин играет. Есть моменты, когда персонаж говорит о себе. Например, когда Штаубе рассказывает о своих родителях и о том, как они умерли, Серёжа говорит: вы до этого сказали что-то другое. А Штаубе отвечает: нет, это было по знедо. Я думаю, что это просто игра, и эти персонажи - не просто люди, а стереотипы. Они представляют браман Советского Союза, для них не приводятся точные биографические факты, потому что они не индивидуальности.
List18: Собирательные образы.
Макс Лоутон: Да, точно.
List18: В упомянутой редакции не только появляются дополнительные отрывки, но и изменяются некоторые слова, в том числе несуществующие. В “Сердцах” вообще много придуманных слов. Из текста перевода видно, что часть таких слов ты транслитерировал, т.е. оставил, как есть, а часть перевёл. Чем ты руководствовался при переводе несуществующих слов?
Макс Лоутон: Я думаю, что это вопрос чисто интуитивный, потому что когда я вижу какое-то слово, и понимаю, что оно звучит очень по-русски, тогда его нужно переделать, потому что оно не должно звучать как русское. Такие слова должны выглядеть как непрозрачные слова, которых не существует на английском.
List18: Т.е. это что-то интуитивное.
Макс Лоутон: Да, это зависит и от моей интуиции, и от Сорокина. Когда я спрашиваю у него: что это значит, а он говорит “ничего не значит”, тогда у меня больше свободы. Но иногда у него есть представление о том, какие ассоциации слово должно вызывать. Это значит, что мне надо думать о том, как их можно передать.
List18: Вызвать такие же ассоциации у англоязычного читателя.
Макс Лоутон: В рассказе “Заседание завкома” есть слово “прорубоно”, а мой перевод это “roonthroo”, потому что это игра с понятным словом, которое становится непонятным. И Сорокин постоянно играет с буквой “о”. Почему-то эта буква очень часто появляется у него, так что иногда я просто переделываю слова с буквой “о” на английском по аналогии с тем, как он делает на русском. Но это решение чисто интуитивное, потому многое зависит и от того, как выглядит страница. Я имею в виду образ страницы. Сорокин тоже, но он пишет картины и часто думает о том, как что-то выглядит.
List18: Он - визионер.
Макс Лоутон: Да-да, визуальность этих непрозрачных слов - это очень важно. Например, “знедо” выглядит красиво и на английском.
List18: “Знедо” - одно из тех слов, которые можно попытаться понять. У тебя не было мысли: а что такое “знедо”?
Макс Лоутон: Когда Сорокин пользуется этими словами, у него это звучит чисто. И самое главное для меня - чтобы звучание было чистым. Так что я не особенно много думал о смысле этих слов. А как ты думаешь, что это значит?
List18: Там, где он говорит: это я по знедо был в Ленинграде, а на самом деле я был в другом месте - “знедо” означало для меня “по легенде”. То есть это какая-то легенда, прикрытие, по которому они работают.
Макс Лоутон: Мне кажется, что сам Сорокин не думает о смысле этих слов, он думает только о звучании. Так что для меня звучание - тоже самое главное.
List18: Он, по-моему, сказал сам, что постмодернизм - в глазах читающего. Тут, наверное, важно не то, что туда закладывал Сорокин, а как это воспринимается читателем.
Макс Лоутон: Да, точно сказано.
List18: В противовес несуществующим словам есть устоявшиеся выражения, пословицы, цитаты, отрывки из существующих художественных произведений. Например, ты адаптировал “не видать как своих ушей” - как “when pigs fly”. А много ли было случаев, когда на какую-то пословицу не находилось аналогичной в английском языке?
Макс Лоутон: Да, но Сорокин часто играет с пословицами.
List18: У него даже книга отдельная есть.
Макс Лоутон: Да, и в этом ключе я буду говорить много про непрозрачность. Если это пословица, которая существует, которую все знают, очень важно, чтобы это было понятно и англоязычному читателю. Ну, например, Певир и Волохонская - переводчики Достоевского и Толстого, довольно известные переводчики в Америке и на западе. У них есть довольно-таки интересный метод: они часто не переводят метафоры и пословицы, а просто делают сноски. Из-за этого текст звучит очень странно, сразу понятно, что это перевод. Есть какой-то очень странный привкус. Например, “devil take it” - сейчас это выражение не переводится. “Чёрт!”, “Чёрт возьми!”. Но “Чёрт возьми!” - это не “devil take it”, потому что никто в жизни так не скажет. Так не говорят, “devil take it” - это язык перевода, дословный перевод выражения. Когда пословица существует на русском и при этом она не является игрой Сорокина, тогда я нахожу аналог. И важно, чтобы он имел такое же значение и такое же звучание. Но есть пример, когда он говорит о кошке - и это очень странная пословица, которой не существует: when kitty finds a turtle… В этом случае можно дословно переводить, тут главное, чтобы звучание было нормальным. Я сейчас работаю над переводом “Нормы” и там есть стихи. Я решил, что их перевод - битва, которой не избежать. Надо всё передать: и ритм, и рифмы, и образы. Так что эти стихи - очень важный момент.
List18: Ты их будешь сам переводить?
Макс Лоутон: Уже перевел. Я думаю, у меня получилось.
List18: Переводить стихи - это что-то совершенно другое?
Макс Лоутон: Это ужас на самом деле, очень сложно. Я думаю, что у меня получается довольно хорошо. Но это битва, это большая битва. Есть очень интересный пример в “Красной пирамиде” - момент с ангелом. В рассказе он “Бороул” - потому что это Зелёный Бор, Сорокин играет со словом “бор”. При переводе мы играли со словом “pine", я хотел придумать имя ангела с этим словом. Не получилось: и Pineas, и Pinneas звучали ужасно. А “Бороул” - это гениально. Поэтому надо было переделывать этот момент. В итоге получилось немного по-другому - герой говорит “A pine day!”. В этом выражении очень много пафоса. Сорокин думал, что это было здорово - оно звучало почти как британский роман. И в конце, когда герой умирает, он произносит “A pine day!” еще раз. Получилась игра слов, игра со словом “pine”. Так что когда ты переделываешь, иногда получается что-то новое.
List18: Продолжая тему переводческих нюансов: если вспомнить знаменитый перевод Лолиты, выполненный самим Набоковым, в нём встречаются моменты, говорящие об оторванности Набокова от русского языка. Например, он перевёл джинсы, как “синие ковбойские панталоны”, хотя слово “джинсы” уже было в обиходе и все бы поняли, что такое джинсы. А ведь он переводил свой собственный текст и на язык, который отлично знал. Насколько важно, по-твоему, погружение в культуру языка, с которого ты переводишь?
Макс Лоутон: Я бы сказал, что это очень важно. Если бы я не бывал в России, мне было бы очень сложно понять, что такое подъезд, например. Мир объектов в тексте - это очень важно. Без этого знания что-то получилось бы, но не настолько хорошо. Это очень странно, что Набоков не перевел слово “джинсы”. Я очень часто не перевожу название еды или название одежды, потому что это такие же культурные моменты. Ну одежда, например, косоворотка - kosovorotka можно так сказать на английском, мы знаем, что это такое. И у меня есть тест: когда что-то есть на Википедии на английском, тогда можно не переводить это слово. Когда есть понимание, что эта культурная вещь отличается от своего эквивалента в англоязычном мире (косоворотка - это хороший пример, ну или чебурек). Это интуиция и это выбор. Слово “ватник” я никогда не перевожу, особенно после “Голубого сала”. Я не знаю точно, когда начали употреблять “ватник” в переносном значении, я думаю, что это было примерно в 2005 году, и я не переводил слово “ватник” именно из за этого.
List18: Оно уже имеет другой смысл, другой подтекст.
Макс Лоутон: Да-да, например, в “Белом квадрате” есть момент, когда они говорят про ватник и когда человек носит ватник, и понятно, что есть какое-то другое значение, и этот подтекст очень важен.
List18: Да, особенно учитывая то, что Сорокин часто обращается к политической сатире, к аллюзиям в этом поле, например, в “Докторе Гарине”, в “Белом квадрате”.
Макс Лоутон: Да-да.
List18: Если вернуться к Сорокину: ты говорил, что в американской литературе нет похожих авторов, ссылаясь на то, что у вас более старомодная литература. Но примерно в одно время с "Сердцами четырёх" вышли Коровы Стокоу и "Потребитель" Майкла Джиры, "Бесконечная шутка" Уоллеса, "Тоннель" Гэсса, "Американский психопат", - это все примерно один период. Что, на твой взгляд, всё же выделяет Сорокина и делает его более "свежим", чем американские авторы?
Макс Лоутон: Сорокин радикальнее. Возьмём, например, “Американского психопата”. Это, в принципе, экстремальный текст, жёсткий, но довольно старомодный, потому что развивается из старомодной британской сатиры, такой, как Свифт. А Сорокин - у него есть это чувство метафизического холода. Я не знаю точно, как он это делает, я это чувствую. Такой простой, холодный, чистый ритм. И это связано также с его визуальностью. У него есть эта интенсивная визуальность, иногда - простой холодный язык, а иногда - очень дикий и сложный. И эта концептуальная игра с метафизическим холодом, с концептуальными языками, с простым языком, с образами политических деятелей, с образами известных писателей. Я думаю, что это очень радикальная игра.
“Радуга тяготения” - да, отличный, но в какой-то мере старомодный роман, который носит одежду постмодернизма. Хотя его история и сложная, но стиль и проза довольно старомодные. Кажется, Бунин сказал про Набокова, что он просто взял и убил всех литературных предков. Это вызывает зависть, это вызывает страх, это вызывает злобу. Я бы сказал, что Сорокин сделал то же самое в мире вообще, не только в русской традиции. Поэтому и важно, чтобы его переводили на как можно большее количество языков.
List18: Мне очень понравилось, как в одном из интервью ты описал ощущения от чтения разных авторов: Gogolian strangeness, Pushkinian lightness, Nabokovian long-windedness, Sorokinian WTFness. “WTFness” - это первое, основное, что приходит на ум при прочтении Сорокина?
Макс Лоутон: Когда ты начинаешь читать Сорокина, ты сразу говоришь: а что такое? WTF? А потом начинаются глубокие размышления, приходит ощущение метафизического или эстетического удовольствия. Но всё начинается именно с WTFness, когда ты читаешь “Норму”, “Сердца четырёх” или “Голубое сало” - почти все тексты за исключением, может быть, “Метели” (это более мягкий текст).
А “Гарин” - когда я начал читать, я подумал: а что такое, Владимир? Сорокин начинает с этого очень плохо написанного текста от лица человека, который переписывается с Гариным. Он посылает доктору эти отрывки, они странно написаны - как будто Сорокин издевается над собой, это очень радикальный язык. Неприятно читать, всё непонятно - абсолютная, тотальная непрозрачность. А потом начинается чеховский язык и всё понятно, всё приятно, но в начале Сорокин играет с непонятными-неприятными отрывками, с трешем. Это интересно, потому что похоже на инверсию “Голубого сала”. В “Голубом сале” есть отрывки из других текстов, из литературных шедевров: вот это Достоевский, вот это Толстой, вот это Набоков. Это игра с гениями. А в “Гарине” - игра с трешем.
List18: Для создания эффекта неожиданности в своих произведениях Сорокин использовал термин “бинарная бомба”, когда обычное с виду повествование превращается в то самое “Sorokin’s WTFness”. Какой из таких шокирующих поворотов тебе нравится больше всего и какая сцена в “Сердцах” показалось тебе наиболее шокирующей?
Макс Лоутон: Первый эпизод романа очень сильный. Эта история с хлебом и всё, что происходит после. Последняя фраза главы - отличная, это очень смешно. Мне очень нравится этот момент. Я помню, когда я прочитал этот эпизод в первый раз, я просто сидел и думал: боже, WTF? А самый неприятный, самый шокирующий - это эпизод с Доком и проводницей. Он довольно экстремальный и даже люди, которые читают очень много подобных шокирующих текстов, говорят: wow!
List18: Too much.
Макс Лоутон: Возможно, не too much, но то, что она рожает во время этого процесса - … Когда я исправлял текст в феврале-марте и перечитывал этот эпизод, я думал: уф, сильно. Так что самый любимый эпизод - с хлебом, а самый шокирующий - это Док и проводница.
List18: К какому жанру по-твоему всё-таки относятся “Сердца”?
Макс Лоутон: Как я уже говорил, Сорокин - более радикальный писатель, чем его американские/западные конкуренты. Есть Гийота - он очень экстремальный писатель, у него очень много насилия, очень много игр с языком и непонятных, непрозрачных слов, но это абсолютно нестройные тексты. Его тексты - просто огромные монстры без начала и без конца, в них очень много повторов. Сорокин - это, конечно, трансгрессивная литература. Именно поэтому всем надо читать Сорокина, потому что он играет с языком, создает ощущение метафизического холода, метафизической доброты.
Сорокин - сам христианин. Когда он пишет о боге - например, в конце “Ледяной трилогии” есть очень красивый момент, когда они говорят о боге - я думаю, что это на самом деле то, что Сорокин думает о важности бога. В одной из глав “Теллурии” отец возвращается домой после путешествия с Христом во время своего трипа. В этом отрывке раскрывается настоящая душа Сорокина. Как это возможно, чтобы в одном человеке были и такие ужасы, и доброта, и визуальность? Этот микс, эта комбинация, эта широта - для Сорокина нет ни одного подходящего жанра. Сорокин - это жанр. Сорокинская литература.
List18: Какой твой любимый герой в “Сердцах четырёх” и почему это именно Штаубе?
Макс Лоутон: Ну да, всё точно. Штаубе - потому что его монологи невероятно смешные. Когда Быков был в Колумбийском университете шесть месяцев назад, он прочитал лекцию про “Сердца”. И он прочитал весь монолог Штаубе, возможно, именно с “pine”. Это было очень смешно. Быков - очень интересный человек, хорошо говорит про литературу, хорошо читает монологи Штаубе.
List18: Штаубе - самый живой, самый активный из них всех. Самый харизматичный.
Макс Лоутон: Да, Штаубе и Ольга. Серёжа - это просто мальчик. Ребров не такой живой. Я бы сказал, что он просто советский мужик.
List18: Кстати, а кто писал аннотацию к английскому изданию? Здесь написано, что Ребров - стахановец, factory worker. Когда я читал, у меня сложилось впечатление, что он скорее кгбшник, спецагент. Он невзрачный, его невозможно запомнить. Он руководит всей операцией, но при этом незаметен. Ольга - яркий персонаж, Штаубе - суперяркий, Серёжа - юнга. А вот Ребров - скорее кгбшник, чем factory worker.
Макс Лоутон: Возможно. А я думаю, что так сложилось вот почему: если взять фильм “Сердца четырёх”, в нём присутствуют все главные стереотипы из соцреализма. Так что в контексте соцреализма такой человек, как Ребров, должен быть работником на заводе, а не спецагентом. Но это очень интересное замечание, что Ребров в книге - не очень понятный, незаметный человек и что незаметность означает, что он работает в КГБ.
List18: Есть книги, которые проще или сложнее переводить. Есть поэзия. Есть “Finnegans Wake”. Как ты думаешь, можно перевести всё или что-то может быть доступно только в оригинале?
Макс Лоутон: Я думаю, что все книги непереводимые. Можно сказать, что каждый текст существует на своем языке. Когда ты переводишь тексты, ты создаешь cover version, т.е. каждый перевод - это просто кавер. Мои переводы Сорокина в чём-то отличаются от его оригинальных текстов. Иногда они очень точно подражают им, иногда - менее точно. Я думаю, что я - как method actor. Это значит, что мне надо всё делать как Сорокин, но перевод всё же будет немного отличаться.
У переводчиков есть большая проблема - это их страх перед творчеством, потому, что они думают, что основное - передать смысл. Важно, чтобы были сноски, важно, чтобы всё было на 100% понятно. Но литература - это стиль, литература - это игра, особенно у Сорокина. С Тургеневым можно очень элегантно и правильно передать смысл и что-то получится, а с Сорокиным надо найти более радикальный подход. Это видно при прочтении “Теллурии”, потому что в ней 50 разных языков.
Мой подход виден именно в монологах и в диалогах, потому что Сорокин очень часто играет со звуком орального языка. И чтобы это отобразить, нельзя бояться оральности. Как у Селина. Я написал свою диссертацию в Оксфорде по Селину. И у него есть это ощущение оральности. Но то, как это получается у Селина - не то же самое, как это получается у Сорокина. Это такая же игра. При переводе надо пользоваться сленгом, надо пользоваться contractions, надо делать всё, чтобы это звучало живо и орально. Ну я знаю, что “орально” - это филологический термин, но “устно” - это не совсем то. Каждый текст непереводим, но ты, как автор, можешь найти хорошего музыканта, играющего кавер-версию, которая тебе нравится.
List18: Иногда каверы лучше, чем оригинал.
Макс Лоутон: Сорокин часто говорит - я с ним, конечно, не согласен - он говорит, что мой перевод первой части “Сала” лучше, чем в оригинале. Это, конечно, неправда, но что-то получилось. Но получается не всегда и это грустно. Иногда, чтобы передать какой-то эффект, ты разрушаешь всё здание - нельзя этого делать. И я в основном доволен тем, что я передаю очень много эффектов и здание всё ещё стоит.
List18: Да-да, однозначно стоит. Я читал перевод, получил колоссальное удовольствие.
Макс Лоутон: Спасибо.
List18: Перевод - это совместная работа писателя и переводчика. И иногда переводчика слышно в произведении - это то, о чём ты говорил. Так вот, если ты переводчик, насколько важно заглушать себя и давать звучать автору или всё-таки в некоторые моменты можно привнести что-то своё.
Макс Лоутон: Хм, я думаю, что просто невозможно заглушить себя на 100%. И после того, как выйдут мои собственные тексты, в переводах можно будет распознать моменты, когда мой голос слышен. Потому что, если ты знаешь, как я сам пишу, какая у меня личная маска в прозе, то эта маска будет видна и в моих переводах. Я надеюсь, что это будет хорошо скрыто, но думаю, что всё-таки будет видно.
Я переводил Сорокина до того, как я начал писать. Некоторые вещи я перерабатывал и в процессе перевода развивался сам. И кое-что получилось из этого развития. Например, мое чувство орального языка сформировалось таким, как оно есть, благодаря Сорокину и той работе, которую я делал.
Я начал переводить Сорокина, когда я был значительно моложе, так что сейчас трудно найти какую-то границу, потому что Макс Лоутон как стилист, писатель и переводчик родился благодаря Владимиру Сорокину и через тексты Сорокина. При переводе Литтела и будущем переводе Крахта будет возможно сказать себе: вот - это граница, Макс, нельзя её пересекать, потому что это Крахт, это не Лоутон. Но с Сорокиным это намного сложнее. Хотя наши тексты очень сильно отличаются, но моё развитие как человека, работающего в мире культуры, очень тесно связано с Сорокиным.
List18: Вышли “Сердца четырёх”. Насколько я знаю, скоро выходит “Теллурия”. Что дальше? Когда мы увидим “Голубое сало”, которое Сорокин так хвалит?
Макс Лоутон: Через два месяца будет “Теллурия” и я очень горжусь этим текстом. В “Теллурии” - фриджазовый Сорокин, который играет, и именно поэтому процесс перевода был очень свободным. Так что “Теллурия” получилась. После этого будет “Голубое сало”. Этот перевод, кстати, был одобрен в university press, не скажу, в каком. Просто до того, как мы начали работать с NYRB, перевод был одобрен целым бордом славистов. Так что я правил этот текст очень много раз.
И Dalkey Archive Press в следующем году выпустит сборник избранных “советских” рассказов. Это “Dispatches from the district committee”. К сожалению, было невозможно сохранить оригинальные сборники. Мы сделали один сборник, а потом Dalkey захотел еще один. И первый сборник, конечно, это greatest hits. Есть несколько рассказов из “Первого субботника”, “Смирнов” и “День чекиста”, так что это soviet greatest hits, условно говоря.
List18: В принципе, сборники Сорокина тематически всё-таки выверены, то есть “Первый субботник” - это практически soviet greatest hits. И вообще, сборники - это такая немножко издательская, наверное, тема.
Макс Лоутон: Ну да. Есть еще один сборник, который хотим издать, он называется “Nightingale Grove”. Это все рассказы, которые были опубликованы, но которые не входят в “Red Pyramid” и “Dispatches from the district committee”. Так что есть “Red Pyramid”, “Dispatches from the district committee” и “Nightingel Grove”, где представлены все рассказы, которые когда-либо писал Сорокин. В 2024 году будут “Норма” и “Роман”. А в 2025 году - “Тридцатая любовь Марины” и “Red Pyramid”, greatest hits. И это очень крутой сборник. Кстати, “Dispatches” будут тоже с иллюстрациями Грегори (Классена).
List18: Иллюстрации - это отдельная тема, потому что, к сожалению, есть очень мало иллюстраций Сорокина. Но Грег сделал совершенно потрясающую работу и можно любоваться книгой как отдельным альбомом.
Макс Лоутон: Я рад, что тебе нравится, потому что Грег был студентом Герхарда Рихтера. Он отличный художник, очень крутой человек. Я бы сказал, его стиль очень дикий.
List18: Как Сорокин.
Макс Лоутон: Да-да. Его иллюстрации будут и в “Dispatches”, так что я очень рад, что так получилось. Я уже перевёл “Сахарный Кремль”. Посмотрим, как получится с этим, потому что это “День опричника-2” в какой то мере. А издательство FSG “День опричника” уже опубликовало.
List18: Это как если уже издана “Метель”, то “Доктор Гарин” должен тоже выйти в том же издательстве.
Макс Лоутон: Могу это сказать, потому что никто из этого издательства не владеет русским. Сложно работать с другими издательствами, когда одно уже выпустило “Метель” и “День опричника”, потому что “Доктор Гарин” и “Сахарный кремль” - их продолжения. Мне очень сильно хотелось бы перевести “Гарина”, потому что я считаю, что “Гарин” - это один из шедевров Сорокина.
List18: Я всегда защищаю эту книгу. Есть такое мнение почему-то, что старый Сорокин - это настоящий, true Сорокин, а “Доктор Гарин” - это уже не то. Нет, это очень самобытная, очень интересная книга и она мне очень нравится.
Макс Лоутон: Я просто думаю, что “Гарин” - комбинация старого Сорокина с новым. Он пишет так же радикально, как старый Сорокин, потому что, как я уже говорил, этот треш очень странный и развитие текста очень интересное, очень радикальное. Но авторская доброта, которой раньше у него не было, появляется в “Гарине”, так что это радикальный, но и добрый текст. И это новое проявление Сорокина.
Лично зная Сорокина, могу сказать, что первая половина “Романа” или то, что происходит в “Норме” до того, как Антон находит рукопись, - это личный идеал Сорокина. Но он его всё же разрушает. Это как самокритика в какой-то мере: вот мой идеал, но надо его разрушить, потому что в контексте сегодняшнего мира такой идеал невозможен. Что-то в этом духе.
Но в “Гарине” более наивный текст. Это интересно, что Сорокин стал более наивным человеком. И хорошо, потому что это значит, что жизнь удалась. У Сорокина есть личный идеал благородного человека, благородного доктора. В “Норме”, например, когда Антон не находит стихотворение “Аршином общим не измерить”, а находит “Падёж”, это становится концом его вечного идеала, и мы узнаём, что это был только разговор между редакторами и получается двойной эффект. Первая иллюзия была, что такой дворянский образ жизни возможен, а вторая - фейк - иллюзия, потому что настоящая жизнь - это пустой разговор между редакторами в офисе. Кажется, что это возможно - быть благородным верующим человеком и в этом страшном мире. И вот месседж Гарина - довольно наивный месседж, но приятный.
List18: Как ты рассказывал, Сорокин и сам такой.
Макс Лоутон: Я бы не сказал, что он наивный. Просто он добрый, верующий человек и это очень интересно, что у него получилось написать такие страшные, жестокие шедевры. Если после прочтения “Сердец” Сорокин - шок, то после прочтения “Гарина” Сорокин не будет шоком. Мне будет очень интересно увидеть, что он напишет после “Гарина”, какой роман. В ближайшее время на английском выйдут “Violet swans” и “Гамбит вепря”. Будут 5 рассказов в итоге, два из которых будут, наверное, опубликованы на английском до их появления на русском.
List18: Интересно, приятный инсайд. Мы узнали, какие произведения Сорокина будут выходить на английском. А когда мы увидим книгу, на которой “Макс Лоутон” будет написано большими буквами? И есть ли уже планы по своим произведениям?
Макс Лоутон: У меня уже есть несколько предложений от нескольких редакторов. Жду ответа от литагента, который сейчас читает мой роман. Просто надо очень долго ждать в мире литагентов и издательств. Так что жду и надеюсь, что мой роман “Прогресс” выйдет на английском через два года примерно, это было бы хорошо. А на русском выйдет через три-четыре года, потому что это довольно такой экстремальный текст, он длиннее “Моби Дика”. Кстати, на тему внесения изменений в редакцию: в “Прогрессе” две версии: авторская (русская) и версия, которая, выйдет в Америке. Разница между ними существенная - двести страниц.
Аплодирую, что ты заметил различия между изданиями “Сердец”. Была информация в интернете, что в новом издании “Сердец” есть довольно большие изменения. У тебя есть новое издание?
List18: У меня есть все издания.
Макс Лоутон: Есть новые изменения?
List18: В новой книге изменений нет. Они появляются только в издании 1998 года, а затем снова исчезают. Поэтому это так интересно - детективный сюжет уже не внутри книги, а снаружи.
Макс Лоутон: Кто-то написал в интернете, что будут убраны все моменты, связанные с детьми, с сексом, с педофилией. Кто-то просто подумал, что это стало нелегально.
List18: Если убирать провокационные моменты из книг Сорокина, наверно, их не нужно издавать.
Макс Лоутон: Мы сейчас ищем журнал для “Насти”, потому что “Настя” - это шедевр. В New York Times вышла статья о “Насте”, это должно было облегчить поиск журнала для её публикации, но оказывается, что не совсем. Мне очень нравится конец “Насти”. Этот образ кала - это очень красиво. Так что я надеюсь, что мы найдем журнал.
Кстати, “Лошадиный суп” получил большую премию О. Генри. Это первый перевод с русского, который её получил. Это очень здорово, потому что, после того, как я начал переводить “Голубое сало” и понял, что надо было переводить более простые тексты, я перевел “Лошадиный суп”, “Настю” и “Сердца”.
List18: Твой перевод получил О. Генри? Поздравляю! Сорокин с твоей помощью начинает прокладывать свой путь в англоязычном мире, а это очень важно.
Макс Лоутон: Да, мой перевод. Спасибо.
List18: Большое спасибо, Макс, за это огромное количество информации. Было очень интересно. Я надеюсь увидеть и твои новые переводы, и твою книгу.
Макс Лоутон: Спасибо тебе!
Переводчик: Макс Лоутон
Художник: Грегори Классен
YouTube-канал совместного проекта "List18"
Телеграм-канал Loft Ravengo
Телеграм-канал Тени на стене
