Верка была одной из того самого слоя счастливых женщин, обладавших легким характером и легкомысленным поведением. Ей все – трын-трава. От роду Вере исполнилось тридцать два года, но выглядела она намного моложе. Наверное, потому, что никогда не унывала, какие бы горести не падали на ее голову, и какие бы приключения не находились на ее пышную пятую точку.
Кругленькая и румяная, словно булочка, Верка слыла веселухой и хохотушкой. Несмотря на многочисленные любовные «любови» и достаточно «слабую мораль», Верку в поселке любили и всегда приглашали на гулянки и праздники. Бабы давно махнули на нее рукой. Что с этой гадиной поделаешь – могила исправит паразитку.
Верка пела, плясала, хороводила, отменно передразнивая то одну, то другую женщину. Кокетничала с чужими мужьями, и те нервно косили глазом на грозных супружниц: что прощалось Вере, им бы не простилось вовек.
Первого своего сынка она родила в шестнадцать. Вера, на свою беду в пятнадцать заневестилась и выглядела на все восемнадцать. Близ поселка остановилась военная часть, ну и приглядел румяную пампушку один солдатик. Уговорил, уболтал и соблазнил. Часть снялась и уехала, а «соблизненная и покинутая» Вера осталась дома.
Мамке ни словечка. Бате – ни гу-гу. Было, и было, что теперь? А вот что – через четыре месяца пузо на нос полезло! Ой, ой… И ничего-то не спрячешь, не скроешь. Мамка сначала выдрала распутную доченьку, а потом ревела белугой. Хана! Тятя приказал матери подушку под кофту спрятать, да прикидываться, будто она в тягостях. Куда там! Верка по всему поселку трепалась, как ее обрюхатили, обманули и бросили. Веры солдатам нет!
Искали вероломного служивого – куда там! Парнишка удачно дембельнулся и пропал с горизонта. Вот так Вера стала матерью одиночкой. Родила играючи. Играючи восприняла младенца. Однако, матерью была справной. Сережка всегда чистенький, умытый, сытый, при мамке. Иногда – при бабке. Если у Верки опять вспыхивала любовная любовь. Прежняя наука прошла даром. Вера влюблялась пылко и навсегда.
Так и родились друг за дружкой Митька, Колька, Андрюша. Все были названы в честь отцов. Правда, отчество Вера им давала тятино.
- Я что, кошка безродная, детей позорить? Пусть по папе моему будут. Все – память, - частила она.
У Верки был талант! Из всех мужчин на свете она вляпывалась в самых ненадежных.
- Зато красивые! – гордилась она, - посмотрите, дуры вы набитые! Какие парни у меня! Гордость страны!
Бабы только головами качали, не понимая, как Вера умудряется справляться со своей гвардией. И ведь не придерешься: ребята, не в пример папашам, росли умненькими и серьезными, обещая в будущем стать теми самыми – надежными, сильными и рукастыми!
- Ой, ты чеканутая, Вера! Ой, больная! Остепениться надо! Так и будешь валяться с геологами, да мелиораторами всякими? – сетовали они.
- Неа! Было, и прошло! Я еще рекетера не любила. Тоже – интересно!
Последней любовью Веры был… рекетер, не рекетер, а пройдоха еще тот. Миша Бубликов. Он славился своей вороватостью и наглостью. В прошлом году приглядел себе чей-то заброшенный железный гараж. Хозяина нет, ну и ладно. Миша срезал старый замок, вытащил оттуда весь металл и продал. Потом, не краснея, навесил свой замок и продал гараж приезжему мужику. Тот не успел и глазом моргнуть, как Миша тиснул у него все, чем забил ракушку покупатель.
Мужик чухнулся: ратуйте – грабят!
А Миша ему, как Шварценеггер в Красной Жаре:
- Какие будут ваши доказательства?
А никаких. Миша по селу ходит – рубаха пузырем. Ничего ему не сделается. Правда, потом исчез, уехал из села, набедкурив по-серьезному. Уехать уехал, а Верке оставил сюрприз – пятого сынка, Мишутку, судя по всему.
- Тебе очень больно было? – спросила у Веры Оля.
- Да терпимо, - ответила Вера.
- Но ты так кричала! – не верила Оля.
- Это я от злости орала! Мне день рождения, между прочим, сегодня! Вот тебе и праздник, называется! – засмеялась Вера.
- Ой! Поздравляю! – улыбнулась девушка.
- Ага.
Вера хотела еще что-то сказать, но дверь палаты распахнулась, и нянечка притащила на руках два свертка.
- Кому? – начала привычную свою игру няня.
- Ой, Тимофеевна, ты то хоть не выводи меня из себя, - огрызнулась Вера, - давай уже, который в клетку!
Няня протянула женщине младенца в клетчатом одеяльце. Вера привычно сграбастала сверток и начала его деловито вертеть, будто и не ребенок это, а сапоги какие. Будто бы Вера примеряется к товару: купить, не купить?
- Ну конечно! Мишка! Ну Мишка вылитый. Такой же шнобель пупочкой. И рыжий-то, рыжий, осподи! Ай, кто это у нас? Ай, кто это? Мишка? Ай, да Мишутка, ай да богатырь! Башка с арбуз, всю мамку порвал! Штопали мамку, как тряпку! Вот тебе и Мишка!
Няня протянула второй сверток Оле.
- Принимай дочку, Оленька! Красавица какая, смотри!
Оля неумело держала младенца и разглядывала ее глаза. Глаза девочки, пока безымянной, были серьезными, взрослыми какими-то. Оле показалось, что эта малышка все, все про нее знает, только не говорит.
Оля читала, что дети при рождении очень некрасивые – красные, сморщенные, в слизи. А тут – беленькая, чистенькая, пропорционально сложенная девочка. Губешки плотно сжаты, бровки сдвинуты. Если бы существовали такие очки, подходящие малышке по размеру, то от учительницы не отличишь. И эта учительница, уже чем-то недовольная, внимательно рассматривала Олю, как бы размышляя вслух: «Господи, у всех матери, как матери, а мне что такое досталось? Недоразумение просто!»
Оля поежилась под пристальным взглядом:
- А почему она так… смотрит?
- Знакомится с тобой, - успокаивающе бормотала нянечка, не видела тебя никогда.
А в сердце Оли кольнула непонятная обидчивая тревога. Наверное, она совсем не понравилась девочке. Наверное, у них ничего не получится… Никому Оля не нравится. А насильно люб не будешь. Оля попыталась сказать ей что-нибудь нежное, ласковое, но малышка вдруг капризно скривилась, сморщилась, повела головенкой и закряхтела, и через несколько секунд палата огласилась громким истошным воплем младенца.
- Ого! Голосистая какая! Прокурорша, одним словом, - хмыкнула Верка.
Оля не знала, как успокоить младенца. Она неловко качала девочку, уговаривала ее успокоится, но та извивалась в руках матери и истошно орала.
- Давай-ка, давай, - няня взяла крикунью, - ишь, какая! С характером!
Кажется, ничего такого не произошло. Детей унесли. Вера копошилась в передаче, которую ей только что принесли.
- Лови! – она кинула Оле румяное яблоко.
Но Оля не поймала его. Она так и застыла на месте, и руки ее свисали плетьми.
- Ты чего скуксилась? – насторожилась Вера.
Оля не ответила. Она снова легла и повернулась лицом к стене. Все, о чем она мечтала и воображала, оказалось миражом. Собственный ребенок категорически не воспринимал свою мать.
Потом прибегала Анна Алексеевна, притащила целую сумку вкусностей. Расцеловав Олю, огладив ее всю, почувствовав неладное, спросила, что случилось.
- Все хорошо. Не переживайте так. Устала немного… просто, - сказала Оля.
Вера не вмешивалась. Она грызла яблоко и посматривала в окно.
- Ладненько. Меня уж по блату пропустили. Что тебе принести, доченька?
- Да ничего не надо, - отнекивалась юная мама.
- Молокоотсос принесите, - подала голос Вера, - у Лельки такая королева, такая «фу ты, ну ты», что ее, бедную колбасит неописуемо!
В Олиных глазах закипали слезы.
- Ох, ты, Господи! – выдохнула с облегчением Анна, - ты и раскисла? Ерунда! И не такое в жизни бывает!
А вот, поди ж ты, бывает. На вечернем кормлении маленькая вредина вела себя точно также – грудь не хотела брать категорически. Когда детей унесли, Ольга, вся издерганная, не выдержала – разревелась.
- Ты что, ты что? – Вера тяжело поднялась, и бочком, утиной походкой, подобралась к Ольгиной кровати, уселась на краешек и обняла девушку. Вскоре вся ее желтоватая, безобразная на вид казенная рубаха пропиталась Ольгиными слезами.
- Я не смогу полюбить ее! – твердила Ольга, - Она – меня. А я – ее! Я думала, что будет праздник! Что у нас с ней сложится то самое. А я ее… Я ее…
- Ненавидишь? – Вера обняла лицо девушки. А потом снова прижала ее к себе, - Ой, ты дура! Ой, дурочка какая… Думаешь, я своих люблю до ус*ачки? Да мне порой кажется – придушу нафиг! Вот так вот сложу, - Верка показала характерный жест, - и обратно запихаю, чтобы нервы не трепали!
Она гладила Ольгу по голове, пока та не успокоилась. В тишине палаты матери долго разговаривали. Вера вновь улеглась на свое место, закинула руки за голову и говорила, подняв глаза к потолку:
- Все это бабские сказки! Бабские слюни! Да ты знаешь, что половина мамок после родов чувствуют себя так же, как и ты, дуреха? Это от растерянности, от незнания просто… А уж если еще такая принцесса родится… Вот ты задергалась сегодня, а доченька твоя это почувствовала. Вы же только-только одним целым были. Девочка твоя чует – нервничает мамка, боится, и сама начала психовать, переживать, бояться! А мамка – в рев! Ай, ай.
- Правда? – Оля постаралась приподняться на локте, хотя очень болели швы.
- Правда, правда. Ты молоденькая совсем. Соски пока не развиты, их развивать надо. Раздаивай вымя, как корова. Грудь-то болит?
- Болит.
- Вот и сцеживайся. Давай, покажу, как.
Вера опять присела на край койки. Часа два она учила Олю, как сцеживать молоко. Как уберечься от мастита. Как не бояться.
- Через час принесут твою невесту, и попробуем. Не бойся – возьмет грудь, как миленькая. И все будет бенч!
- Не врешь, Вера? – с надеждой спрашивала Оля.
- Верка никогда никому не врала! – стукнула себя кулачком по груди женщина.
Малышей принесли в три ночи. Ольгина дочь снова беспокойно заворочалась в руках матери.
- Брызни молоком ей на губы, - посоветовала няня.
Ольга так и сделала. «Принцесса» вдруг ухватила сосок, и Оля почувствовала, как между ней и ребенком устанавливается незримая, но крепкая связь, канал, извечно связывающий мать и дитя. Щечки дочери активно двигались, внутри Ольгиного живота томительно что-то сокращалось и тянуло. Но это было не больно, скорее всего – необычно.
Ольга осторожно погладила лобик «принцессы». Такая крошка, а реснички пушистенькие. И линия бровок наметилась. И волосики шелковистые на головке, куколочка просто! По телу разливалась теплота – Ольге не хотелось расставаться с дочерью. Вскоре крошка насытилась и тут же заснула. Оля смотрела на малюсенький носик, на раковинки миниатюрных ушек, на капризно сложенные губы…
- Нюсенька моя! – вдруг сказала она.
Верка, кормившая своего «богатыря», снова улыбнулась. Ей ли не знать, как рождается «то самое» между матерью и младенцем.
- Это ты правильно делаешь, что так королевну свою назвала! Бабке понравится!
Она, конечно, идеальной матерью не была. Да и где они, идеальные матери? Разве, что сама Богоматерь только. Но именно она, гулена и растрепа, Верка – давалка, этой ночью предотвратила еще одну жизненную трагедию Оли. Раздавила, не дала проклюнуться нелюбви еще в зародыше. Не осудила, не соврала, не унизила своей мнимой идеальностью и непогрешимостью – помогла принять и понять Оле самое себя, ни капельки не поправ сто раз попранную Ольгину душу.
Утром Анна Алексеевна принесла молокоотсос.
- Спасибо, не понадобился! – ответила Оля, - у Аньки аппетит просто зверский! Принцесса тоже мне… Обжора настоящая.
Глаза Ольги светились счастьем. В мир пришла еще одна любящая мама!
Автор: Анна Лебедева