Прошло и два, и пять, и восемь лет, какими бы тягучими они не казались. За эти годы изменилось многое. Исчезла страна, расколовшись на части, отчего вполне себе родные республики сделались «заграницей». Провалились в небытие и «партком», и «местком», и «райком», поэтому заседания и собрания в рабочих коллективах закончились. И время советское – закончилось. Наступила новая эпоха. Теперь можно было ругать власть в открытую. Правда, властям на критику стало абсолютно наплевать: собаки лают – караван идет.
Новое время – новая мода. То, что раньше подвергалось общему порицанию, теперь только приветствовалось. Если муж уходил к молодой, то никто его за это из партии не выгонял. И выговоров не давал! Молодец, что ушел! Мужик! Еще могет! О-го-го! И вообще, у людей появилась «личная жизнь». И такая она стала личная, что все, как в сотах, отгородились друг от друга своими мини-ячейками, стенами квартир без входа и выхода, где радовались обособленно и бедовали тоже – обособленно.
Немодно помогать друг другом, интересоваться бытием друг друга. У каждого свои проблемы. Каждый крутился, как может и умеет. Папа Гена крутиться научился. Когда он повел своего нового сына Ярослава от новой жены в первый класс, их классная руководительница получила в подарок самый роскошный букет и видеодвойку. Папа Гена раскрутился до торговли компами, телевизорами, видиками и прочей техникой, благо, в технике он «рубил фишку».
В класс Ярика водили экскурсии, когда школу вдруг оккупировала очередная комиссия. Реформы, так их, растак… Работать директору некогда: проверки, за проверками, жалобы за жалобами. Выяснилось, что учитель – не Бог, а обслуживающий персонал. А персоналу положено молчать и не вякать, ибо родители имеют право и в суд подать за не достаточно хорошее качество образования. Горбыль сбился с ног: денег ни на что не хватало, зарплаты задерживали. Кто он? Тьфу! Главные теперь – вот такие папы Гены, спонсоры и благотворители. А это значило – надобно их… облизывать.
Горбыль облизывать спонсоров не хотел. Учителя смотрели на директора голодными глазами. Дети наглели с каждым днем: издевались над теми, кто плохо одет, у кого бедные папки и мамки, издевались над заслуженными педагогами, открыто хамили директору. Все то, ради чего жил Василий Петрович, рушилось на его глазах, цинично и ужасающе быстро. Горбыль поглощал сердечные капли и боролся, как мог, боясь, что когда-нибудь не выдержит новых порядков.
Мама Галя плавно опустилась на дно и не желала всплывать наверх. Ей и так было уютно среди окурков и бутылок. Она очень уютно расположилась на шее Ольги.
- Я тебя выкормила, выпоила, теперь – твоя очередь меня кормить и поить, - внушала она девушке.
И так у нее это хорошо получалось, что Оля впитала слова мамы Гали, как губка. Она взвалила на себя заботы о вечно пьяной Гале. Об ее захламленной квартире, об одинокой могиле Насти, портрет которой мама Галя запрещала убирать с пыльного телевизора.
- Мама, ну зачем тебе этот иконостас? Давай повесим портрет на стенку? – предлагала она.
- Я тебе не мама! – огрызалась Галина, - пусть так будет, - и засыпала.
Гена, несмотря на свой приличный достаток, алиментами бывшую жену не жаловал. А какой с него спрос? Официальная зарплата – гроши. Вот и алименты – грошовые. На пропой Гале едва хватало. А на хлеб – извините, не договаривались.
Оле пришлось бросать кружки и секции. Не до них. Повезло, что Горбыль еще живой был, пришла к нему, кратко обрисовав ситуацию.
- А я ведь знал, что плохо тебе. Ну что молчала? Зачем скрывала? – ругался Василий Петрович, - что же теперь делать? В интернат пойдешь?
- Не пойду, Василий Петрович, - отказывалась Оля, - смысл? Мне хотя бы школу закончить.
- А вот зря. В интернате не сладко, так ведь стипендию платить будут повышенную. Квартира, опять же…
Оля внимательно посмотрела в покрасневшие, измученные бессонницей глаза старого директора.
- Мне учиться год осталось. Доучусь. А у вас тетя Клавдия ушла, уборщица. Возьмите меня, а? Неофициально.
- Оля! – возмутился Горбыль, - так ведь там не деньги – слезы! А работы – ого-го! Руки смолоду испортишь ведь! Ты же умненькая! Тебя же комиссия отметила в прошлом году. Ведь можно в олимпийские резервы уйти! У тебя же КМС по плаванию! Почему бросила, Оля?
Оля не отводила взгляда с глаз Горбыля.
- Я не могу ее бросить, Василий Петрович. Она сопьется совсем. Продаст квартиру и на улице помрет. Да и мне хоть капельку подзаработать, чтобы денег скопить, - тихо сказала она.
Через неделю Горбыль определил Ольгу на должность уборщицы, проведя по трудовой пожилой супруги. Что ж делать – теперь все можно, как бы не противно это было. А ведь девчонке – помощь.
Ольга радовалась – очень удобно. Отсидела положенное время на уроках, вечером накинула теть Клавин халат, и пошла полы драить. В школе тихо теперь, хорошо, детских голосов не слышно – не до кружков. Правда, тренер так и не бросил курировать спортсменов, допоздна с ребятами занимался. Их осталось немного – большинство перекочевало в подвал, в новую качалку, которая заработала в их школе. Выручку с аренды подвала директор мог хоть как-то сделать скромный ремонт – драть деньги с обнищавших родителей у него не хватало совести.
Оля, не тетя Клава, здоровая девчонка, спортсменка – управлялась с трехэтажным зданием на раз-два. И все аккуратно сделает, с душой. У тети Клавы и работы поменьше было (раньше ученики сами в классах полы мыли), а мокрая вся домой приходила. Оля же наоборот, радовалась нагрузке – хоть какой-никакой, а спорт получался.
Она к своим шестнадцати годам выправилась в высокую девушку. И такую-ю-ю… В общем, подружка Светочка тайно ей завидовала – модель! Светка, сама очень хорошенькая, прямо грезила этим модельным агенством. Данные имелись, и рост, и длинные ноги, и модная худоба. Но дрябловатое тело в отсутствии физической подготовки грозило в скором времени расплыться, раздаться, чего у Ольги не предвиделось. Что бедра, что живот – как резиновые. Ольга была тренированная, упругая, и походка уверенная, и осанка прямая. Плечи, правда, широковаты, не покатые, так ведь и не в ходу были нынче округлые, покатые плечи. В модельном агентстве вешалки ценились.
Ольга о такой ерунде вовсе не думала. И о принцах на мерседесах не мечтала. Ей хотелось другого. Простой, но счастливой жизни, нормального, а не сумасшедшего достатка, и мужа тихого и доброго, и любимых, желанных детей. Она хотела держать в руках синицу и не витать в облаках в поисках мифического журавля. Их и так нынче мало.
Мерное шарканье мокрой тряпки по полу успокаивала. Помыла отмеченный участок, прополоскала тряпку, выжала. Поменяла воду в ведре – и опять – тряпку намочила, снова – шарканье. Послезавтра получка. Деньги смешные, однако, будет, чем заплатить за квартиру. Отложить немного на продукты. Да пару сотен – в копилочку. Тихо-тихо, а копится ведь. С алиментов папы Гены мало-мало, да тоже копейка остается. Да на бирже мама Галя чуток, да получит, если не проспит, и явится отметиться. Так и проживут до аванса как-нибудь.
Оля в хорошем настроении заканчивала рабочий день, здоровалась со сторожихой и, скромно опустив ресницы, проходила мимо ребят, толпившихся в раздевалки, так же торопившихся с секции домой. Ничего она к ним такого не чувствовала и нисколько не стеснялась их откровенных взглядов – сто лет в этой школе учились, привыкли друг к другу, как братья и сестры.
Правда, если бы она знала мысли и мыслишки некоторых из команды разгоряченных игрой парней, то конечно бы со стыда сгорела. А так… Пусть смотрят, дураки, за покляд денег не берут. Ее волновало совсем другое: в каком состоянии мама Галя. Дома ли она или шатается, непонятно, где. А если дома, так одна, или опять дружков из квартиры выставлять придется? Тоже, удовольствие – так себе. Алкашня, а не гости. Вонючие все, грязные, человеческий облик потерявшие. После них придется в «очередную смену» заступать: так заплевано и изгажено после маминых дружков все в доме. Особенно на кухне. А грязи Оля не терпела физически. Она даже спать лечь не могла, если в раковине оставалась хотя бы одна кружка.
Оля мечтала о собственной квартире, где кухонька будет беленькой и светлой. Где в комнате через открытое окно весенний ветерок колышет легкие занавески, а янтарный пол (никаких красок, только лак) сияет янтарно, и цветы в вазах, цветы, цветы. Простые, полевые, свежие… И чтобы кроватка детская уютно расположилась в углу, и чтобы там спал тепленький розовый мальчик. Или девочка – все равно. Оля будет любить как девочку, так и мальчика… И муж…
Она не могла представить себе мужа. Никак он не рисовался в воображении.
«Наверное, просто потому, что я не влюблена» - думала Оля, соскакивая со ступенек школьного крыльца, но когда влюблюсь, обязательно буду знать»
Вход в качалку был со стороны внутреннего дворика. Так что, можно было не прятаться и идти с гордо поднятой головой. Не увидят. Посетителей качалки Оля боялась – это не ровесники. Хотя и ровесников достаточно. Но те сами ходили, вжав голову в плечи. «Королили» здесь другие: здоровенные, похожие на быков с мясистыми загривками, мужчины. Огромные, с бритыми головами, сразу переходящими в широкие плечи, они всегда не торопясь, заходили в подвал и бряцали там железом так, что слышно было очень хорошо.
Оля однажды встретила одного из посетителей зала – горилла. И повадки горильи: постоянно нависающая осанка, готовность вступить в драку, взведенный, словно курок. Неторопливые движения обманчивы. Она сразу поняла – НЕ ВОЗНИКАТЬ. Стать невидимой. Поэтому никогда не ходила через внутренний двор, хоть ей оттуда было гораздо ближе до дома. Ну и что? Лучше – в обход, от греха подальше.
Так и сегодня она сделала: обошла сторонкой здание, нырнула на тихую аллею и направилась к дому. Оля шла и воображала, как уедет, непременно уедет отсюда в другой город. Как выучится на учителя физкультуры или повара, или преподавателя художественной лепки, или на медсестру – неважно. Как выйдет замуж за хорошего человека. Как родит двоих детей. Нет – троих, чтобы два мальчика и одна девочка. Как будет любить их и всячески баловать. Как купит новую кроватку в их спаленку. И белье постельное, с рисунками мишек: Тедди или Гамми, или Винни-Пуха…
А может. Она найдет настоящих родственников, ну остались ведь после мамы какие-нибудь родственники? Ну должно же было что-то от нее остаться? Надо, надо разыскать, чтобы хотя бы узнать, почему с родной мамой случилось такое… Столько дел, столько планов – голова пухнет… Только бы мама Галя трезвая была, а то опять выслушивать ее истерики придётся.
Оля шла по аллее, тихонько бормоча себе под нос и совсем не видела, как за ней наблюдает пара маленьких свиноподобных глазок…
Автор: Анна Лебедева