Итак. В этой главе мы, наконец, переходим непосредственно к событию, ставшему отправной точкой Гражданской войны в Китае - Синьхайской революции. Ранее мы уже обозначили её ключевые предпосылки. Указали на тяжелое положение масс крестьянского сельского населения Империи Цин, которое в условиях внутренней стагнации и нарастающей коллективной колонизации Поднебесной просто не могли больше существовать по-старому, до крайности обнищав в так и не пошедшей полноценно по пути индустриализации, а значит неспособной справиться с демографическим давлением стране. Немало внимания было уделено формированию одного из полюсов силы будущей революции: региональных военных клик, которые одновременно имели в своих руках мощную силовую компоненту и представляли наиболее сознательную и амбициозную часть китайской буржуазии. Однако эта страта не являлась единственным политическим авангардом в революционном процессе. Имелась и другая, сопоставимая по значению составная часть. Подобно Февральской революции 1917 в России, Синьхайская революция в Империи Цин обладала комплексной природой - и это, как и в нашей стране, едва не привело Китай к двоевластию. Напрямую в 1912 году его удалось избежать, однако в латентном виде оно сохранилось, что ещё мощно скажется на истории Поднебесной впоследствии.
Но обо всём по порядку. Второй стратой, делавшей революцию наравне с кликами, являлась китайская революционно-демократическая эмиграция. В предыдущей главе мы косвенно затронули связанные с нею сюжеты - например, когда говорили о Кан Ювэе и той части его биографии, которая последовала за поражением в политической борьбе против консерваторов во главе с Цы Си. Но он, разумеется, был не один. Неудачный итог «100 дней реформ» спровоцировал отъезд из Китая целого ряда участников преобразований императора Гуансюя, справедливо опасавшихся потерять свободу, или даже жизнь. Однако, не только их. Оставили родину и многие молодые люди, которые играли в событиях 1898 года ничтожную роль, либо вовсе не были связаны с ними напрямую, но сочувствовали идее модернизации - и теперь, когда реакционеры правили бал, не чувствовали для себя места и перспектив в стремительно ветшающей империи. А на чужбине для них - активных, пассионарных - уже была к началу XX века подготовлена почва. Так, с 1894 года функционировала за пределами державы Цин и периодически пыталась проникнуть внутрь неё организация Синчжунхой - Общество возрождения Китая. Одним из лидеров этой организации - прямой предтечи знаменитого Гоминьдана, являлся Сунь Ятсен.
Жизнь семьи будущего выдающегося политика - удивительно точное отражение тех ключевых тенденций, которые охватили китайское общество во второй половине XIX столетия. Сунь Ятсен (урождённый Сунь Дэмин - «Ясная добродетель», позднее также Сунь Вэнь) появился на свет в деревне Цуйхэн, расположенной в 40 ли (1 ли в эру династии Цин - 550-600 метров) к юго-востоку от Макао. Его предки обрабатывали там землю по меньшей мере пять поколений. Однако ко времени жизни отца Сунь Ятсена - Сунь Дачэна (1813—1888) положение цуйхэнских крестьян стало осложняться. Причина нам известна - аграрное перенаселение. Сунь Дачэн, ставший в четырнадцать лет сиротой, начал работать на семейном поле, однако доставшийся ему участок был слишком мал, чтобы успешно выращивать на нём рис. Юноша занялся отхожим промыслом в Макао, где трудился носильщиком, а затем постепенно овладел ремеслом портного. Его жена, урождённая Ян, по-прежнему жила на селе и работала в поле. Доходы Сунь Дачэна были не такими уж плохими по меркам его социального среза. Однако, по мере увеличения семьи, следующее поколение, ища себе место в жизни, всё равно не имело возможности прочно на них опереться, чтобы встать на ноги. Бесперспективность тоскливого бытования в родном Цуйхэне также была очевидна для всех Суней.
Первенец Дачена - Сунь Мэй родился в 1854 году. И уже совсем молодым он уехал в Гонолулу. Дорога была проторена: немногим ранее в эмиграцию отправились двое его дядьёв - младших братьев Дачэна. Оба они, что характерно, сгинули где-то в Калифорнии, где искали счастья во время «золотой лихорадки». Однако нового Суня в его стремлении покинуть Китай их печальная судьба не остановила. Параллельно с попыткой прорваться в общество модерна - буквально, физически уехав из страны, не чуждалась семья будущего вождя китайской революции и чудовищной архаики. Старшая из дочерей Сунь Дачэна умерла в раннем возрасте, а младшей «перевязали ноги», чтобы повысить ей шансы на удачное замужество. Речь идёт о варварской процедуре, веками практиковавшей в Поднебесной: девочкам ломали кости ступни, после чего полоской ткани привязывали к ней все пальцы ноги, кроме большого, и заставляли ходить в обуви малого размера. Из-за этого ступни значительно деформировались, иногда вовсе лишая несчастную возможности ходить. Такие изуродованные ноги традиционно назывались «золотыми лотосами». От размера ступни зависел престиж невесты, поскольку изначально считалось, что принадлежащей к высокому обществу даме не следует ходить самостоятельно. Некогда аналогичной экзекуции была подвергнута и мать Сунь Ятсена…
Самый младший из сыновей Сунь Дачэна появился на свет 12 ноября 1866. О первых тринадцати годах его жизни неизвестно ничего. Судя по всему, Сунь Ятсен помогал отцу в полевых работах, кормил свиней и ходил в горы за хворостом, а также посещал платную начальную школу. Тем временем, материальное положение семьи укрепилось. Сунь Мэй сумел открыть на острове Мауи продуктовую лавку, а потом приобрёл ферму площадью 6 акров, где работали выходцы из его родной деревни Цуйхэн. Он посылал домой достаточно средств, чтобы Дачэн мог арендовать землю и нанимать батраков. И вот младший сын в сопровождении матери 2 мая 1879 года также был отправлен за границу: они отплыли в Гонолулу из Гонконга. Британская колония произвела впечатление на мальчишку - по позднейшим воспоминаниям уже тогда у будущего революционера впервые пробудился интерес к Западу и вообще миру за пределами Китая. Но более важно иное. Сунь Ятсен ехал к брату на своеобразные «смотрины» Увидев, что он отличается хорошими способностями, Сунь Мэй за свои деньги отдал его в англиканский пансион Иолани на острове Мауи, где тот проучился три года. Сунь Ятсен успевал по предметам достаточно хорошо. Он настолько овладел английским языком, что в июле 1882 года даже получил награду за успехи в грамматике.
После выпуска из школы его перевели в американский колледж Оаху, окормляемый конгрегационалистами, где младший Сунь обучался азам медицины и права. Однако Сунь Мэй был обеспокоен интересом брата к христианству, отходом от родовых культов (и даже желанием отрезать косу, что было практически равнозначно стремлению вовсе порвать с отечеством), поэтому в 1883 году отправил его обратно на малую родину. Здесь случился скандал, поскольку Сунь Дэмин с приятелем Лу Хаодуном, который прежде тоже учился у миссионеров, только в Шанхае, разгромил храм местного божества. Родителям пришлось срочно отправить сына в Гонконг. Там весной 1884 года Сунь поступил в Государственную центральную школу с обучением на английском и китайском языках. А чуть позже, 4 мая, несмотря на неодобрение отца и старшего брата, он вместе с Лу Хаодуном принял крещение у американского врача-миссионера Чарльза Роберта Хагера.
Период жизни Сунь Ятсена, начавшийся в 1884 и продлившийся свыше десятилетия, как будто не предвещал великих свершений. Вместе с тем, именно тогда, в конце 1880-х - начале 1890-х, развились и окрепли стержневые черты его личности. Во-первых, вполне искренняя вера не смогла убить в Сунь Ятсене интереса к прогрессу и связанной с ним практической деятельности. Имея возможность пойти по церковной стезе и стать священником, новый житель Гонконга предпочёл ей изучение медицины. Во-вторых, наш герой женился, однако семейная жизнь никогда не занимала по-настоящему весомого места в его сердце. В 1891 году у Сунь Ятсена родится сын Сунь Фо. И это будет его единственный ребёнок. Не удивительно, учитывая тот факт, что первая жена Сунь Ятсена - Лу Мучжень в основном проживала в деревне, появляясь в Гонконге только наездами. Зато во время обучения в Гонконгском медицинском колледже для китайцев вокруг него сформировалась устойчивая компания друзей, которая, что характерно, сама себе дала прозвище «четыре великих смутьяна». Она часто сиживала в лавке одного из них - Ян Хэлина, где дискутировала о прошлом, настоящем и будущем Китая. Не занимаясь общественной деятельностью в собственном смысле слова, Сунь Ятсен уже тогда «держал руку на пульсе» многих проблем общества Поднебесной. Имея возможность осесть в Гонконге и вести спокойную сытую жизнь в той социальной реальности, которая возникла под властью британцев и в целом его устраивала, он сохранял не только абстрактный интерес к делам Отечества, но и своего рода подвижность. Внутреннюю готовность променять своё текущее существование на нечто принципиально иное.
Конечно, огромным подспорьем для Сунь Ятсена была сохраняющаяся материальная помощь со стороны старшего брата. Сунь Мэй преуспевал - и продолжал делиться с семьёй. Отчасти по этой причине достаточно трудно обозначить ту дату, с которой Сунь Ятсен порывает с медициной и становится профессиональным политиком. Сам он считал таковой 1893 год, когда наш герой попытался добиться встречи с влиятельным чиновником Ли Хунчжаном (мы говорили о нём в предыдущей главе), чтобы вручить ему меморандум со своими предложениями реформ. Однако ещё в 1890 году Сунь Ятсен писал бывшему консулу Империи Цин в Японии и США Чжэн Цзаожу, который в тот период руководил таможенной службой Тяньцзиня. Он мог позволить себе периодически забрасывать дела в аптеке и прекращать свои занятия традиционной китайской медициной, поскольку это не оказывало немедленного губительного воздействия на его доходы - и всё благодаря Сунь Мэю. Пытался Сунь Ятсен выходить на контакт с региональными элитами приморских провинций Гуаньдун, Чжэцзян и Цзянсу. Он начинает ездить по стране. В Шанхае Лу Хаодун представил его знаменитому журналисту Ван Тао, который согласился дать ему рекомендации для Ли Хунчжана. Тем не менее, и без того довольно скромные начинания Сунь Ятсена терпят крах. Практически ориентированным новым кругам он не интересен, поскольку не обладает ни капиталом, ни вооруженной силой. Традиционные элиты смотрят на него пренебрежительно из-за крестьянского происхождения и отсутствия классического китайского образования.
Осенью 1894, так и не получив ответа от Ли Хунчжана (который едва ли вообще прочитал меморандум Сунь Ятсена), наш герой, воспользовавшись старыми связями и опубликовав свою петицию в миссионерском журнале «Ваньго гунбао», покидает страну. С середины лета, как мы помним, идёт Японо-китайская война. Сочетание личных неудач и тех поражений, которые успели потерпеть войска Империи Цин, приводят Сунь Ятсена к радикальному решению. 24 ноября 1894 года в Гонолулу он создаёт упомянутую выше организацию Синчжунхой - революционное тайное общество.
Первоначально число её участников было ничтожно. Синчжунхой стартовал с цифры в 20 членов, которые были либо одноклассниками Суня, либо деловыми партнёрами его брата. И вот эта крохотная горстка людей нацелилась на прямое вооруженное восстание! Устав организации подчёркивал, что Китай одновременно столкнулся с агрессией заморских держав и слабостью и некомпетентностью маньчжурского правительства, а предстоящее выступление должно было дать стране «новую жизнь». Вместе с тем, в сохранившемся тексте нет упоминаний о свержении династии и установлении республики, хотя, по-видимому, эти пункты могли быть в устной клятве. Да и вообще видение будущего страны оставалось у участников движения очень неопределённым, а программные цели - сравнительно размытыми.
Впрочем, Сунь Ятсен быстро проявил себя на удивление умелым организатором и особенно, как мы бы теперь сказали, пиарщиком. Во-первых, дав старт делу и сохраняя рычаги, позволяющие оказывать на него существенное реальное влияния, наш герой не постеснялся отойти несколько в сторону с позиции гласного лидера. В некоторых источниках в качестве руководителя Синчжунхоя фигурирует Ян Цюйюнь - и действительно именно этот человек превратил небольшой эмигрантский кружок в нечто более весомое, возглавив и обеспечив в кадровом отношении отделение организации в Гонконге. Цюйюнь был общественным деятелем и литератором (основанное им Литературное общество Фужэнь было одновременно и прикрытием для политического клуба, и вполне настоящим), куда более известным, чем Сунь Ятсен. То, что он поверил в новое и малознакомое лицо, согласился объединить с ним ресурсы, уже было для нашего героя большой победой. Однако, что даже более важно, отчасти при посредничестве Цюйюня, а частью самостоятельно, Сунь Ятсен сумел отыскать себе спонсоров. Так, финансовую помощь оказывали Хэ Ци, и уроженец Сяншани Хуан Юншан, отец которого был первым китайцем, обучавшимся в США. Юншан вложил в восстание 8000 серебряных долларов, продав для этого один из доходных домов. И это ещё верхняя, видимая часть айсберга. Постепенно Синчжунхой наладил контакты с тайными обществами Гуандуна и купеческими элитами Кантона. А через последних - также и с их контрагентами. По меньшей мере 16 членов организации являлись китайцами-христианами, связанными с британскими пароходными компаниями. Ну и само базирование на Гонконг говорит о многом. Есть сведения, что Синчжунхой намеревался в случае успеха восстания открыть рынки Южного Китая британцам и в дальнейшем опереться на их поддержку - как политико-дипломатическую, так и скрытые военные поставки. Нет, Сунь Ятсен не был «наймитом английского капитала», просто даже начинающий революционер сознавал: несмотря на те поражения, которые армия империи терпит на фронтах войны, силы несопоставимы - мятежников просто раздавят, если они не найдут подходящую себе опору. По всей вероятности, с другой стороны холодное трезвомысляще царило в ещё большей мере: едва ли надеясь на победу Синчжунхоя, его покровители рассчитывали использовать пример восстания для того, чтобы в дальнейшим эффективнее давить на центральную власть, выбивая себе торгово-экономические преференции. В решающий момент, посчитав это для себя более выгодным, «друзья» успешно сдадут Сунь Ятсена. Но об этом чуть позже.
Летом 1895 в восточных уездах Гуандуна под влиянием традиционных неурядиц, усугубившихся лишениями, связанными с расходами на войну, прокатилась волна вооружённых выступлений членов тайных обществ. К середине осени их масштабы увеличились. Мятежи подстёгивало одновременно и патриотическое негодование из-за проигрыша японцам, и расчёт на то, что правительственные войска ещё не успели от него оправиться. Общество возрождения Китая запланировало восстание на 26 октября, накопив средства на 3000 наёмников из прибрежных уездов. Точкой сбора была назначена территория гонконгского Коулуна, что гарантировало их от действий цинских чиновников и военных. Затем наёмников и активистов должны были доставить вместе с оружием вверх по реке в Гуанчжоу, где в составе четырёх отрядов им предстояло соединиться с уже действующими там речными пиратами. Привлекались к предстоящему делу и китайцы-христиане, с которыми члены Синжунхоя контактировали через книжный магазин при пресвитерианской часовне. И владелец лавки, и священник были членами Синчжунхоя, и устроили там склад оружия. Договариваться с городскими элитами Гонконга должен был Сунь Ятсен, действовавший под прикрытием Ассоциации сельскохозяйственных исследований. Его главным контактом стал богатый чиновник Ли Сюэсюнь, который держал тотализатор на результаты государственных экзаменов, и, по слухам, мечтал захватить власть в Китае и основать собственную династию.
Конечно, во многих действиях Синчжунхоя чувствуется дилетантизм и даже некоторая доля фарса. Стоит ли удивляться, что восстание провалилось? Больше того, его практически запрограммированный провал произошёл по существу ещё до начала выступления как такового. И, прежде всего, по той причине, что стоящие за спиной Сунь Ятсена люди предпочли цинично «слить» не сумевший подготовиться в должной мере рискованный актив.
Сперва в назначенный день начала бунта хранитель тайника заявил, что отправка оружия задерживается на сутки. Сунь Ятсен принял решение отменить операцию, но телеграмма была отправлена из Гуанчжоу в Гонконг слишком поздно: 400 наемников погрузились на борт речного парохода. А далее на рассвете 28 октября он был перехвачен властями уезда Гуанчжоу, которых заранее предупредила британская администрация. В свою очередь её, давно уже всё знавшую, попросили сдать Синчжунхой его же былые спонсоры. Среди схваченных заговорщиков был Лу Хаодун, который даже под пытками не выдал организаторов. Сунь Ятсен срочно уехал из Кантона в Макао, а оттуда в Гонконг, однако - следующий характерный штрих - власти колонии объявили его в розыск. Союз возрождения Китая был обезглавлен. И вот - следующий радикальный шаг, который выглядит скорее как жест отчаяния. 30 октября 1895 года Сунь Ятсен отплыл в Японию. Страну, только что воевавшую с его родиной, провал в борьбе с которой он ставил правительству Империи Цин в вину.
Сунь Ятсен по существу опять стал никем. Он попытался сформировать в Иокогаме, куда прибыл сам, новую ячейку Синчжунхоя из немногочисленных спасшихся сторонников и представителей гуандунской китайской диаспоры, но её возможности были ничтожны. С января по июнь 1896 Сунь Ятсен, бросив всё, жил в доме своего брата в Гонолулу. Туда же прибыли его вдовая мать, жена и сын Сунь Фо, которым также пришлось бежать из Китая.
Несколько месяцев Сунь Ятсен пытается наладить контакты и подгореть к себе интерес среди китайской эмигрантской общины в США, затем по совету бывшего наставника по медицинскому колледжу в сентябре 1896 едет в Англию.
Там китайское посольство потребовало экстрадиции мятежника, и для него всё едва не окончилось скверно. Сунь Ятсен даже провёл несколько дней в своеобразном плену, фактически похищенный сотрудниками дипведомства. Тем не менее, всё завершилось благополучно, а история с попыткой его тайного вывоза из страны, став достоянием гласности, существенно прибавила изгнаннику столь необходимого ему авторитета и веса. До июля 1897 Сунь Ятсен квартировал у доктора Кентли, интенсивно заполняя пробелы в образовании (наставник предоставил ему собственную библиотеку) и ведя светскую жизнь. Он завязал кое-какие знакомства, но всё же на незадачливого революционера смотрели скорее как на развлечение, нежели видели в нём человека, способного что-то изменить. Официальные лица Британской империи не пожелали иметь дел с Сунь Ятсеном - и даже не отменили решение, запрещавшее ему проживать в Гонконге.
Наконец, с августа 1897 Сунь Ятсен на долгие годы обосновался в Японии и попытался вжиться в местное общество. Он подладился под островной быт, освоил японский язык и даже принял имя Накаяма Кикори. Но, что куда важнее, Сунь Ятсен открыл для себя страну Восходящего солнца в политическом смысле. Прежде будущий создатель Гоминьдана взаимодействовал и искал для себя образцы в англосаксонском мире: британский Гонконг, находившиеся под мощным влияния США, а затем и присоединённые к ним напрямую Гавайи. Теперь Сунь Ятсен получил возможность увидеть азиатскую страну, сумевшую двинуться по пути модернизации. И это повлияло на него очень сильно. Именно жизнь в Японии превратила мечтателя-активиста с довольно посредственным что по китайским, что по европейским меркам гуманитарным образованием в политического философа и автора доктрин, намного переживших его самого - в частности Трёх народных принципов, которые посейчас упоминаются, например, в первых строках конституции Китайской Республики, т.е. современного Тайваня.
Однако об этом позже. Для начала политическую карьеру Сунь Ятсена спасло то, что он нашёл в стране Микадо уже существующую и разрастающуюся китайскую политическую эмиграцию, которая согласилась принять его как своего. После событий 1898 года в Японию стали один за другим прибывать те, кто не смог принять победу Цы Си над Гуансюем. Там находился на рубеже веков Кан Ювэй, жил его ученик и ещё один участник кампании реформ ста дней Лян Цычао и многие другие. Сам по себе Сунь Ятсен едва ли сумел бы заинтересовать японское правительство. Но, как часть более широкого социального среза, получил доступ к средствам, позволявшим ему начать всё заново.
Вообще положение китайских революционеров в стране Восходящего солнца была крайне двусмысленным. Япония воевала против Поднебесной, не была ей другом и теперь. Что всего хуже, экспансионистские планы Токио базировались не на неприятии Маньчжурской династии, а сугубо на собственных национальных интересах. Как бы ни поменялся внутренне Китай, она не стала бы проявлять благородный альтруизм (например, возвращать Тайвань или Ляодун). Японцы рассматривали эмигрантов в качестве инструмента для дальнейшего расшатывания державы Цин, а также средства, которое, возможно, позволит в будущем вытурить с китайского рынка конкурентов Японии из числа держав, навязывавших Поднебесной неравноправные договоры - но только не её саму! В то же время обновлённое государство императора Мэйдзи словно маяк освещало надеждой всю Азию, удостоверяя своим примером: да, можно отстоять самость и сохранить достоинство! Отношения эмигрантов к стране пребывания качались маятником между тремя углами: восторженным обожанием, прагматичной расчётливостью и затаённой опаской. А ко всему этому примешивалась ещё и доля с трудом скрываемой зависти. В общем, удивительный винегрет.
В подобных условиях время от времени возникали непростые моральные и политические дилеммы. Сунь Ятсену и другим представителям обосновавшейся в Японии китайской диаспоры, впрочем, далеко не первым среди революционеров, пришлось столкнулся с необходимостью выдержать верный курс между Сциллой и Харибдой: позицией белоручки-пуританина, со своей избыточно щепетильной совестью профанирующего реальную борьбу, и жалким лакейством изменника. Непростая задача. Одним из способов решить её стала для Сунь Ятсена паназиатская доктрина. Успехи японцев воспринимались в контексте пробуждения народов желтой расы как своего рода колокол. И, даже если впоследствии азиаты сами первыми пострадают от разросшихся аппетитов Токио, то и в этом случае общую историческую роль японской модернизации следует оценивать позитивно, поскольку она создала образец для остальных. Без него упрямство и косность консервативных сил увеличились бы многократно, итогом чего явился бы чудовищный проигрыш исторического времени. Япония могла стать проблемой для будущих независимых государств Востока, хищником среди них. Однако без неё сохранение ими своей самости оказало бы едва ли возможным: закончившая делить Африку Европа и присоединившиеся к ней после Испано-американской войны в качестве полновесной империалистической силы США грозили «доесть» весь цепляющийся за архаику мир буквально за пару десятилетий. Сунь Ятсен осознал, что борьба Китая за суверенитет и обновление есть элемент более масштабного процесса. Чем лучше идут дела у остальных, тем выше шансы на победу реформаторов-модернистов в целом. Сунь Ятсен интересуется событиями, разворачивающимися на Филиппинах, где Вашингтон начал силовое подавление возникшей на руинах прежнего испанского владения независимой Республики, завязал контакты с писателем и врачом Мариано Понсе - активным участником национального движения на Филиппинах. С борцами за независимость солидаризуется не только лично основатель, но и Синчжунхой как организация. Были и другие примеры подобного рода. Позднее этот опыт поможет основателю Гоминьдана найти общий язык уже с красными, коммунистическими интернационалистами.
Однако, разумеется, центральное место для Сунь Ятсена по-прежнему занимал родной Китай. Даже работа в других регионах Азии была во многом нацелена на мобилизацию и вовлечение освободившейся от влияния цинской администрации ханьской диаспоры. В 1898 году в последней отчаянной попытке ухватить за хвост улетающую синюю птицу и воспользоваться энергией тех кругов на воде, которые остались после ста дней реформ, Сунь Ятсен попытался поднять восстания силами китайских эмигрантов, проживающих на Филиппинах, в Сингапуре и Гонконге - сформировать из них боеспособные подразделения и начать своего рода вторжение. Слишком наивные надежды, чересчур поспешные шаги. Да и далеко не все представители диаспоры жаждут менять свою более-менее устоявшуюся жизнь на те бури, которые им придётся перенести, перестраивая своё огромное и тяжело больное отечество. Следует провал. Сунь Ятсен - и это чрезвычайно характерная его черта - не отчаивается, но опять начинает заново, учтя вынесенные из ошибок уроки.
До 1899 года Синчжунхой по сути был тайной организацией (при этом всё равно конспирирующийся плохо), ориентированной на вооруженный переворот в эдаком бланкистском духе с азиатской спецификой. При этом делалось предположение, что и армия, и население стихийно присоединятся к восставшим. Теперь Сунь Ятсен отказывается от старого подхода. У движения должно появиться видимое публичное лицо - и им становится газета Союза возрождения Китая «Чжунго жибао» (Китайская газета). Параллельно сам Сунь Ятсен начинает делать то, что, пожалуй, получается у него лучше всего: интегрировать и объединять, убеждая отбросить в сторону разногласия по поводу частностей ради общей для всех сути. Ещё в 1898 году он завязывает контакты с предтечами ихэтуаней (например с сектой «Общество старших братьев»), чуть позже организует встречу с представителями триад. Сунь Ятсен находит друзей среди отдельных южнокитайских чиновников - и летом 1900 года он даже сумеет через них обратиться к генерал-губернатору Гуандуна Ли Хунчжану с предложением провозгласить независимость Южного Китая (которое последний, впрочем, отверг). Вроде бы нигде не добившись определённо позитивного результата в плане борьбы с Империей Цин, отпрыск селянина-отходника (тот же Кан Ювэй однажды в гневе пренебрежительно отозвался о своём союзнике-конкуренте как о «необразованным крестьянине») сумел приобрести авторитет, сделать себе имя. А главное - превратиться в ту ось, на которую стала нанизываться всё более структурирующаяся китайская политэмиграция.
Переломным моментом стал 1905 год, когда на место Синчжунхоя пришёл Тунмэнхой. Последнее можно перевести как «Объединённый союз» - и это действительно было так. Морально-психологическим побудительным мотивом, подстегнувшим активизацию китайской эмиграции, вне всяких сомнений, выступили победы Японии на фронтах войны с Россией. Азиатская держава наносила поражение европейской в широкомасштабном конфликте с участием многотысячных полевых армий. Тумэнхой родился в Токио 20 августа 1905 - за две с небольшим недели до подписания Портсмутского мира. Что же касается идейной платформы, то новая организация оформилась вокруг диалектического отрицания воззрений реформаторов 1898 года, таких как Кан Ювэй. Их огромный авторитет, который некогда радикально укрепил политэмигрантов в стремлении действовать, теперь сошёл на нет. Триаде «верноподданичество по отношению к монархии, планомерные преобразования и приверженность доктрине об особом пути Поднебесной» была противопоставлена новая - «политическое непредрешенчество (под которым уже достаточно ясно просматривался республиканизм), широкомасштабная социальная революция, прямое усвоение и адаптация вестернизированных принципов государственного строительства». В том числе, говоря о последнем, модернистского национализма. Именно параллельно с организационными усилиями, направленными на создание Тунмэнхоя, Сунь Ятсен сформулировал и опубликовал в 1905 свои Три народных принципа: Национализм. Народовластие. Благосостояние. Пришло время остановиться на них подробнее.
С точки зрения автора удобнее всего будет начать с середины. Что такое Народовластие по Сунь Ятсену? Как ни странно, дать строго однозначный ответ на этот вопрос не так просто. Сунь Ятсен не оставил после себя обобщающего политэкономического труда. Большинство некитайских исследователей считают его воззрения в целом достаточно эклектичными. Сам Сунь Ятсен признавал на склоне лет, что не сумел ясно изложить свои идеи, и рассчитывал, что товарищи «дополнят их, исправят и восполнят пропуски», то есть допускал множественность интерпретаций. Коме того, в любом случае они эволюционировали. Львиная доля вклада в теорию была сделана Сунь Ятсеном в период 1919-1922 годов, когда опыт уже свершившейся Синьхайской революции заставил его многое конкретизировать, а кое-что и пересмотреть в своих умопостроениях. Так или иначе, если отсечь всё лишнее, принцип Народовластия - это безусловное признание народного суверенитета, демократии в её первооснове. Практик, обученный по западному китаец, человек гибкого мышления, Сунь Ятсен не фетишизировал ни одну форму правления. Он был привержен принципу разделения властей, однако дополнял классику Мотескьё (законодательная, судебная и исполнительная власть) взятыми из традиционно китайского дискурса контрольной и экзаменационной ветвями. Соглашался принимать и буржуазно-демократические, и советские формы республиканизма. А в конечном счёте исповедовал утилитаризм, базирующийся на наилучшем и наиболее полном воплощении сути в конкретных условиях. Но вот она самая оставалась для него незыблема. Люди должны иметь возможность полновластно управлять самими собой тем способом, который свободно предпочтут. Именно этот подход позволяет посейчас и КНР, и властям Тайваня считать, что именно их система воплощает в жизнь заветы отца-основателя. В момент же своего первого появления в 1905 принцип народовластия по Сун Ятсену был абсолютно революционным отходом ото всей прежней политфилософской традиции Поднебесной с её идеализмом, оптимальным небесным порядком, к которому необходимо приближать человеческий мир, а также попытками насильственно сверху научить общество, как тому должно и достойно жить.
Весьма любопытно понимание Сунь Ятсеном Национализма. Он как бы делает разом два мощных скачка. Во-первых, Сунь Ятсен признавал существование в Китае наций как сложившихся этнокультурных общностей - для начала пяти основных: собственно китайцев-хань, маньчжуров, монголов, тибетцев и мусульман (уйгуры и родственные им народности Туркестана). Однако в принципе список можно и дополнить. Важно то, что, с одной стороны, каждая из наций достойна уважения, а с другой никто из них не имеет права возвеличивать себя над прочими. И отсюда в свою очередь следует общее во-вторых. Только признанные и одновременно объединившиеся нации Поднебесной могут осуществлять подлинное Народовластие. И сформировать новую общность - гражданскую нацию. Предполагал ли Сунь Ятсен, что в Китае запустится «плавильный котёл», постепенно растворяющий и смешивающий в себе прежние составные этнические элементы? Судя по всему, да. Продумывал ли он этот процесс, имел ли перед собой его образ? Едва ли. При этом между китайцами-хань и всеми остальными существовала колоссальная количественная диспропорция. Позднее, уже в эру Чана Кайши, формально сохраняя приверженность наследию Сунь Ятсена, это позволит правительству повести наступление на национальные меньшинства. Хотя им никогда не отказывали в субъектности и титульном равенстве, они систематически тонули в громадном ханьском море. Тем не менее, в 1905 это тоже была революционная новация: не господство иноплеменников (маньчжуров) над Китаем, но и не их истребление в очистительной войне национального возрождения. Те, кто не хань, они также Поднебесная, а не некий чужеродный элемент, который лучше всего просто выбросить из неё. Это было оформлено даже на символическом уровне. У Тунменхоя и связанных с ним структур возникают мотивы «пяти цветов» - каждый символизирует одну из основных наций. Именно таким, пятицветным, станет первый флаг Китайской Республики после революции. Его красная, жёлтая, синяя, белая и чёрная полосы обозначали соответственно маньчжуров, китайцев, монголов, мусульман, тибетцев.
Наконец, мы переходим к самому сложному из трёх принципов - Благосостоянию. Трудность тут заключается в том, что он настолько сильно эволюционировал, что уже его автор при жизни стал по политическим мотивам отрицать более ранние интерпретации. Скорее всего - с долей лукавства. В начале 1920-х Благосостояние обретёт отчётливо социалистические черты, однако в 1905 Сунь Ятсен едва ли подразумевал нечто большее, чем индустриальная модернизация японского толка с мощной направляющей ролью государства. Уравнительно-распределительным элементом было требование достаточности и равенства крестьянских земельных наделов - по понятным причинам особенно значимое для широких масс населения внутри Империи Цин. В остальном довольно-таки популистски декларировалось, что каждому должен быть обеспечен доступ к необходимому объёму таких благ, как пища, одежда, жилье и транспорт. Позднее из этого ранее вторичного элемента начали выводить доктрину централизованного распределения, но… На 1905 год Сунь Ятсен уже был знаком с марксизмом (впрочем, едва ли глубоко), однако, в том числе находясь в США или Великобритании, не пытался искать связи со Вторым интернационалом. Ничто в деятельности создателя Гоминьдана не указывает на наличие у него социалистических убеждений в период 1890-х и 1900-х годов. Больше того, если они у него и зарождались, он никак не мог надеяться, что военно-буржуазные клики Китая или даже представители тех течений, которые Сунь Ятсен пытался вовлечь в Тунмэнхой, будут готовы их принять.
К слову об этом. Вернёмся от теории к практическим аспектам (собственно, они были ближе и самому Сунь Ятсену). Политическая культура Империи Цин была в силу понятных причин недоразвитой. Тем не менее, условным аналогом Объединённого союза можно считать Народный фронт или нечто в таком духе. Широкую, но, тем не менее, достигшую достаточно тесного единства коалицию, сплотившуюся против общего врага. И самое её возникновение, и последующее срастание в партию, следует считать настоящим организаторским подвигом Сунь Ятсена. Именно это позволит ему сыграть виднейшую роль в событиях 1911 года. К середине 1905 основными китайскими революционными организациями, представленными одновременно внутри страны и в эмиграции, были «Общество возрождения Китая»/Синчжунхой во главе с Сунь Ятсеном, «Союз обновления Китая» во главе с Хуан Сином и Сун Цзяожэнем, и «Союз возрождения славы Китая». Синчжунхой действовал преимущественно на юге, особенно в Гуанси, в то время как Союз возрождения был активен в Цзянсу, Чжэцзяне и Шанхае, а Союз обновления работал в Хунани. С объединением этих трёх структур началась постепенная, сталкивающаяся с трудностями, но всё-таки перестройка работы, её перевод с примитивных заговорщицких рельсов на новые начала, связанные с ведением широкомасштабной агитации. А также попытками проникновения в армию.
Путь Тунмэнхоя и Сунь Ятсена как его лидера не был усыпан лепестками роз. Четырежды в 1906-1908 годах предпринимались попытки организации восстания - все они провалились. Организация уже в 1907 году пережила первый раскол, а в дальнейшем до начала Синьхайской революции их успеет пройти ещё два. Но в каждом случае именно основная группа, руководимая Сунь Ятсеном, оказывалась более крупным из осколков, большинством, а не фракцией. К решающим дням Тунмэнхой подошёл потрёпанным, однако живым, способным предпринимать слаженные коллективные усилия...
Порой сход горной лавины запускает падение сравнительно небольшого камушка. Нечто подобное произошло и в мае 1911. Повод, ставший отправной точкой революции, может показаться почти нелепым в своей провинциальной незначительности на фоне того, что довелось пережить Поднебесной в конце XIX - начале XX столетий. Но именно то, что он оказал столь существенное воздействие на страну, продемонстрировало всем заинтересованным игрокам: система обветшала до крайности, даже сравнительно небольшие неловкие движения заставляют её ткань рваться, обнажая дыры. Кроме того, правительство Империи Цин не смогло заблаговременно предусмотреть такой резонанс от вроде бы не особенно амбициозного шага - и, как итог, подготовиться к последствиям.
С чего же всё началось? Разумеется, с денег. А ещё точнее - попытки правительства «кинуть» на них большое число людей. Если в самом начале процесса модернизации Китая железнодорожное строительство было связано с организацией арсеналов, развертыванием ВПК, а значит с региональными военными кликами (вернее тогда ещё их ранними предтечами), то позднее крупные инфраструктурные проекты сделались вотчиной иностранного капитала. Нет, на рубеже 1860-1870-х строили тоже, как правило, с привлечением зарубежных инженеров и техники, но к началу XX века ж/д магистрали стали, так сказать, от момента закладки отдаваться зарубежным интересантам в концессионное владение. Причём, поскольку экономическое положение империи оставляло желать много лучшего, под проект ещё и приходилось брать займы - зачастую у тех же, кто в дальнейшем строил и эксплуатировал линию (и тут мы все дружно вспоминаем о таком знакомом нам понятии, как «откат»). В середине 1900-х с подачи заинтересованных в ревизии сложившегося положения региональных клик последовала серия протестов против зарубежного вмешательства. В конечном счёте правительство предпочло пойти навстречу «защитникам железных дорог», однако переложив значительную часть финансового бремени им же на плечи. В 1905 году с участием казны были созданы две смешанные акционерные компании для постройки Хугуанских железных дорог с двумя линиями (Ханькоу-Чэнду и Ханькоу-Гуанчжоу). Частично их капитализацию обеспечивало правительство, а частично - специальные налоги и поборы с населения, а также акции, распространявшиеся среди шэньши, буржуазии и землевладельцев провинций Сычуань, Хунань, Гуандун и Хубэй для свободной покупки. Вложились многие. Но на деле достаточно амбициозный проект (от Гуаньчжоу до Чэнду только по прямой 1184 километра) даже не то чтобы забуксовал - он так и не сумел сдвинуться с мёртвой точки. Правительство оказалось не в состоянии как самостоятельно организовать стройку, так и найти подходящего китайского посредника. Ну и, надо полагать, теневая нелегальная составляющая тоже сыграла свою роль.
В мае 1911 Пекин национализировал обе обанкротившиеся акционерные компании. Крупным вкладчикам обещали выплатить частичную компенсацию, мелкие паи обращались в ничто. Казалось бы, рынок, обычное дело. Проект, несмотря на господдержку, прогорел. Вот только практически одновременно правительство договорилось о получении огромного «хугуанского займа» (5 миллионов фунтов стерлингов из 5% годовых) от банковского консорциума Великобритании, Франции, Германии и США на ровно те же нужды. Люди справедливо ощутили себя обманутыми. Одновременно были задеты и кошельки, и патриотические чувства. Местные элиты, как было сказано выше, могли рассчитывать на возмещение ущерба (причём в том числе и в косвенных, непубличных формах), однако предпочли не препятствовать протестам на их раннем этапе, рассчитывая, что на этом фоне удастся получить больше. А дальше, как говорится, понеслось…
В июне оппозиция создала в Чэнду «Товарищество по охране железных дорог Сычуани», а вскоре его филиалы появились и в других городах. Теоретически участники организации не покушались на прерогативы правительства, однако подтекст их критики ясно считывался даже не самыми образованными слоями населения. 24 августа в Чэнду состоялся митинг, собравший несколько десятков тысяч человек. Подстрекаемые членами революционных тайных обществ, его участники постановили, пока не будет урегулирована ситуация со вкладами, прекратить выплачивать поземельный налог. Попытка властей прибегнуть к силе возымела обратный эффект - к выступлениям по принципу «наших бьют» массово присоединились те, кто вовсе в железнодорожном деле не участвовал. Налоговый бойкот привлёк колоссальное количество истощённой поборами бедноты. Процесс сделался децентрализованным и стихийным. Толпы селян громили налоговые управления и полицейские участки.
В сентябре правительство приняло решение действовать решительно и сурово, оно отдало приказ перебросить в Сычуань из провинции Хубэй войска «нового строя» для подавления непокорных. И тут произошло самое интересное. В Сычуани было выпущено воззвание об организации самообороны. Декларировалось право на защиту провинции от вооруженной интервенции. Де факто документ можно было трактовать едва ли не как декларацию независимости. Причём призыв не повис в воздухе - ополченческие отряды действительно начали создаваться. Кем? Чтобы ответить на этот вопрос, нам нужно сказать несколько слов о том, как в целом была организована к осени 1911 года система власти в Империи Цин.
Как мы помним, 15 ноября 1908 умерла Цы Си. По малолетству императора Пу И, практически одновременно сменившего также скончавшегося Гуансюя, было установлено регентство во главе с отцом нового монарха (трон перешёл к боковой ветви династии) Айсиньгёро Цзайфэном. Последний являлся ещё достаточно молодым человеком (родился в 1883), и близко не обладал авторитетом покойной вдовствующей императрицы, так что на деле в 1908-1911 годах коллективное руководство страной осуществляло сразу несколько представителей Золотого рода и других маньчжурский аристократических фамилий. В частности Жунлу (на дочери этого генерала и царедворца был женат регент), князь Икуан и некоторые иные. Подобная коллегиальность сглаживала углы, однако делала режим ещё более неповоротливым. Будущий регент в начале 1901 года под предлогом принесения официальных извинений на высшем уровне за убийство в ходе Восстания ихэтуаней германского посла Кеттлера выехал в турне по странам Европы, где мог наблюдать устройство современных ему политических режимов ведущих индустриальных государств. Вероятно именно этот опыт породил у него идею возможности формирования в Китае ограниченных местных представительских институтов в качестве клапана для стравливания пара. В 1909 году, предупреждая и пресекая волнения вышедшего из-под пресса Цы Си реформаторского крыла чиновничества, регент и князь Икуан постановили организовать выборы в провинциальные Совещательные комитеты. На словах это была едва ли не предтеча парламента, который якобы предполагалось созвать в 1916 году. На деле - профанирование идеи представительства как таковой. Мало того, что из 420 000 000 жителей Поднебесной избирательным правом было наделено всего около 2 000 000, прежде всего Комитеты не обладали никакой властью. Они могли только обсуждать местные вопросы и подавать меморандумы региональной администрации. Причём воспрещалось касаться «политических тем», а право трактовать, что в них в ходит, оставлялось на усмотрение чиновникам!
Тем не менее, именно ввиду беспомощности Комитетов, места в там заняли люди, которые могли себе позволить тратить на них время, нуждались в дополнительном подкреплении собственного статуса и имели альтернативные рычаги влияния на дела - иными словами, местные экономические тузы, связанные с кликами. Ну и некоторое число идеалистов-шэньши. И вот этот самый Комитет провинции Сычуань, как читатель, вероятно, догадался, выступил координатором сил самообороны. Возник определённый симбиоз. Члены Комитета давали средства, легальность (в масштабах провинции) и общую крышу, структуру, готовую объять всех, а тайные общества и революционные организации отвечали за кадровое наполнение вооруженных отрядов. Безотносительно дальнейшего хода борьбы, одно это само по себе должно было сильно обеспокоить Пекин. Впервые региональные элиты позволяли себе столь явно отстаивать собственные интересы, не стесняясь задействовать для этого прямых врагов режима и в целом отвечать на силу силой. Особо опасным же было то, что Сычуаньский Комитет, даже под давлением улицы, едва ли отважился бы на подобную дерзость, если б не имел контактов непосредственно в военной среде. Не видел готовности завязанных на региональные клики частей новых армии сделать свою лояльность лотом на большом общенациональном аукционе.
И действительно, когда грянуло вооруженное восстание в Синцзине - одном из крупнейших городов провинции - часть войск нового строя не только не сопротивлялась повстанцам, но прямо перешла на их сторону. Вскоре из занятого райцентра в сторону Чэнду - столицы Сычуани - выступил отряд из 800 бойцов. Параллельно в окрестностях главного населенного пункта провинции начали действовать партизанские отряды Тунмэнхоя. Взять город не вышло, однако и восстанию никак не удавалось нанести поражения. Небольшие отряды «хубэйцев», направленные правительством в начале сентября, оказались совершенно недостаточны в свете новых обстоятельств, да и лояльность их пошатнулась. 25 числа вот уже почти месяц как бунтующая провинция ещё раз, но теперь уже официально, прямо и окончательно, задекларировала свою независимость от власти династии Цин.
В начале октября основные городские центры правительству удалось отбить - но сугубо за счёт привлечения крупных войсковых контингентов с разных концов страны, грубой силой, которая по большей части наносила удары по воздуху: повстанцы, обладая надёжной сетью информаторов, заблаговременно уходили в сельскую местность. Пожар продолжал гореть - и служить сигнальным огнём. Добровольческие дружины начали действовать в соседних с Сычуанью Хунани и Хубэе, крупные города, включая Пекин, сотрясали митинги с требованиями реформ. В полную силу включилась в процесс революционная эмиграция (включая, естественно, Сунь Ятсена). Однако определяющую роль должна была сыграть армия. И именно тот момент, когда внутри неё стали происходить переломные процессы, считается датой начала Синьхайской революции как таковой, а не её преддверием.
24 сентября произошёл стихийный бунт в артиллерийском дивизионе, расквартированном в уезде Цзянся провинции Хубэй. Его бойцы не желали принимать участие в ликвидации Хугуанских волнений. Подавив мирное выступление солдат, отказавшихся повиноваться офицерам, правительственные чиновники прибегли к драконовским мерам: дознания с применением пыток, суровые телесные наказания и угрозы казни стали обыденным явлением.
Параллельно Хубэйская ячейка революционеров из Тунмэнхоя намечала собственное восстание на 16 октября 1911, но была раскрыта. В процессе следствия обнаружилось, что у неё имелись контакты среди военных. Начались повальные превентивные аресты и казни. Тогда вечером 10 октября сапёрный батальон, к которому присоединились два пехотных полка и артдивизион (всего до 4 000 солдат), уничтожив отказавшихся примкнуть к ним командиров и чиновников, захватили Цзянся.
Важно понимать, восстание (хотя существенная часть солдатской массы несомненно сочувствовала народным выступлениям, а революционные организации располагали в рядах военных своими агентами) являлось в большей степени спонтанной реакцией на действия начальства и нависшую из-за них угрозу. Однако, когда первый раж спал, мятежные части осознали: они находятся в отчаянном положении. Правительство пока ещё не проявляло признаков шатания (и уж тем более они не были заметны рядовому составу ВС империи), располагало относительно численности и возможностей самих восставших огромными силами. Бунтовщикам не приходилось сомневаться, что их постараются разбить и жестоко покарать. Что же делать? Можно попытаться достигнуть Сычуани, где идёт полупартизанская борьба, чтобы примкнуть там к повстанцам и раствориться в сельской местности. Однако туда ещё надо добраться. Вероятность того, что правительственные силы успеют перехватить нарушивший присягу отряд и навязать ему полевое сражение, была очень высока. Одновременно бунтовщики понимали: их основная задача - выиграть время. В стране происходят масштабные события, итогом которых - и вот это уже стало ясно в 10-х числах октября 1911 даже рядовому составу (а кто чего-то недопонимал, тех могли просветить более подкованные в политическом плане товарищи) - едва ли станет тотальная победа пекинского двора. Грядут перемены. И, если удастся протянуть до начала неких рамочных переговоров, то можно рассчитывать выжить, став уже не военными-изменниками, судьба которых определяется внутриармейскими санкциями для нарушителей приказа, а общими установлениями, касающимися всех участников событий.
Где лучше укрепиться и держать оборону? В крепости, а за неимением её - в крупном городе. Кроме того, в большом населённом пункте ещё нескоро встанет в полный рост проблема снабжения: как минимум запасы пищи там точно будут достаточными, чтобы 4 000 человек могли себя прокормить, да и какие-то оружейные арсеналы тоже найдутся. Наконец, в крупном городе немало ценностей, сохранность которых в критической ситуации можно будет сделать предметом торга. Уезд Цзянся это по существу пригород Трёхградья Ухань, одного из самых больших мегаполисов Китая, наряду с Пекином, Нанкином и Шанхаем. И вот сама естественная логика событий подталкивает восставших к чрезвычайно дерзкому шагу, большой ставке - всё или ничего. Пользуясь эффектом внезапности и быстротой, 11 октября бунтовщики начинают действовать и к 12 числу Ухань оказывается в их руках.
Последовавшие за этим дни - первый из переломных моментов Синьхайской революции. Одновременно происходит несколько очень важных вещей. Во-первых, потеря правительством Трёхградья Ухань возымела огромный моральный эффект в масштабах всей Поднебесной. Прежде разнообразные повстанческие группировки могли в лучшем случае овладеть каким-нибудь городом калибра Синцзина, им не покорилась столица провинции - Чэнду. Теперь же Империя Цин утратила один из важнейших административных и экономических центров страны. Даже ихэтуаням подобное не удавалось: в Пекин они вошли с дозволения правительства и находились там наряду с подчиняющимися ему силами. Да и сами «боксёры», хотя и действовали самостоятельно, выражали к этому моменту развития своего движения безусловную лояльности династии. Китай не сталкивался с подобным со времён Восстания тайпинов. Сотни тысяч людей, узнав о судьбе Ухани, утратили веру в могущество центральной власти (и без того отчасти подорванную другими факторами). Во-вторых, базировавшийся на Трёхградье Совещательный комитет провинции Хубэй стал действовать по аналогии со своими коллегами из Сычуани. Была начата мобилизация ополчения, приняты документы о самообороне провинции и декларация неподчинения. Наконец, в Ухани возникло правительство, которое сразу же стало позиционировать себя как альтернативу династии Цин не только в масштабах Хубэя, но и для всего Китая в целом, провозгласив создание Республики и призвав всех остальных повстанцев в разных регионах страны следовать их примеру. Члены свежесформованного кабинета, символически сжигая за собой мосты, срезали «маньчжурские косицы», тем самым свидетельствуя своё непризнание прав Золотого рода на власть над Поднебесной.
Мощные, радикальные шаги. Но кто их предпринимал? Во главе хубэйского Совещательного комитета стоял местный чиновник-шэньши Тан Хуалун, слывший либералом. Он не обладал ни особенным авторитетом, ни всекитайской славой, едва ли когда-либо позволил бы себе стать кем-то большим, чем вполне верноподданный умеренный сторонник реформ. Но сейчас Тан Хуалун считал, наряду со многими другими, что выполняет волю людей с оружием. Солдат, объективно контролирующих Ухань. И, если он не станет двигаться широкими шагами, то его попросту подгонят штыком - или им же уберут. Самое забавное - едва ли это действительно было так. На момент взятия города мятежный отряд вступал туда без чёткой программы революционного преобразования Китая, поначалу чиновники и депутаты Комитета являлись ширмой и марионетками в куда меньшей степени, чем то полагали сами! Солдатам не хватало политического опыта и кругозора. Но именно в таком городе, как Ухань, нашлось предостаточно тех, кто был готов их просвещать! В развитом мегаполисе жило немалое количество сочувствующих Тунмэнхою или прямо состоящих в нём образованных людей, способных и желающих выступить в качестве агитаторов. Непосредственно Сунь Ятсен в 10-х числах октября 1911 был в Америке, где обрабатывал китайскую диаспору на предмет оказания помощи сычуаньским повстанцам. И, хотя ему отправили срочную телеграмму, в силу ряда причин узнал о случившемся из газет. Но вот ряд других лидеров Тунмэнхоя находился куда ближе к месту действия. В частности с 1907 года тайно живший в Поднебесной Хуан Син, де факто заместитель Сунь Ятсена по всем внутрикитайским вопросам.
В октябрьские дни 1911 он с удивительной быстротой сумел проникнуть в Ухань и повести там агитработу (к слову сказать, об описываемых событиях в 2011 году был снят фильм, где главную роль Хуан Сина сыграл Джеки Чан). Классические представления о воинской дисциплине утратили свою силу, доступ к расположившимся в городе частям был сравнительно свободным. Вот так и вышло, что войдя в Ухань мятежниками, в нём участники бунта в Цзянся стали революционерами.
Здесь следует решающее «в третьих». К началу 1910-х, особенно в новых войсках, куда более важной и прочной была не верность трону, а связи и обязательства по отношению к собственной группировке-клике, часто бывшей ещё и своего рода землячеством. 10 октября 1911 года 4000 человек стали «отрезанным ломтем» для армии вообще, как института, подчиняющегося правительству. Но отнюдь не для конкретной Хубэйской армии-клики, с командирами которой бунтовщики продолжали поддерживать связь. В их числе был генерал Ли Юаньхун с 1906 года возглавлявший 21-ю смешанную бригаду. Лидеры Хубэйской клики понимали, что с точки зрения правительства они очень сильно проштрафились. Сначала войска их армии не сумели подавить повстанцев в Сычуани (и уже там отдельные подразделения проявили нелояльность), затем - мятеж в Цзянся и Ухань. Руководство «хубэйцев» знало, что в столице начались очень тревожные для них процессы: двор, скрепя сердце, решил начать переговоры с Юань Шикаем. Последнего в столице считали амбициозным и опасным хитрым лисом, уже продемонстрировавшим в 1898 свою склонность к вероломству. Однако у Шикая был мощный козырь - самая боеспособная армия в Китае, которую он окончательно превратил в свою личную вотчину, из которой его стало невозможно убрать - Бэйянская.
Переговоры с её главкомом означали одно: «хубейцам» и шире вообще всем военным кликам юга страны, составляющим Наньянскую армию, правительство теперь доверяло ещё меньше. Возникала очень опасная ситуация. Никто не мог дать Хубейской армии по-настоящему надёжных гарантий. Может быть, когда бэйянцы Шикая примутся орудовать в их регионе, им придётся просто временно потесниться и смирить гордость. А возможно испуганное и раздраженное правительство решит, что самым безопасным вариантом для Пекина будет разгромить клику целиком. Тем более нельзя было предвидеть, как станет действовать хитрец Шикай, но уж кто-кто, но он точно попытается извлечь из ситуации максимальную выгоду. Между тем снизу вверх по иерархической лестнице «хубэйцев» то и дело шёл сигнал: присоединяйтесь! Новые структуры повстанцев остро нуждались в военных профессионалах, невзирая на все предшествующие обстоятельства готовы были принимать таких людей с распростёртыми объятиями с сразу же ставить их на ответственные посты. Так и вышло, что для хубэйского генералитета сотрудничество с революцией оказалось в моменте разом перспективнее и даже безопаснее верности правительству, а на большую временную перспективу не готов был загадывать никто.
Наконец, сыграл свою роль и личностный фактор. В позднейшие годы, последовавшие за Синьхайской революцией (к слову, чтобы не возвращаться к этому вопросу, скажем пару слов о её названии - 1911 был 48-й годом - т.е. «синь-хай» при иероглифической записи - по 60-летнему циклическому китайскому календарю), в Китае распространился слух, что Ли Юаньхун был поставлен во главе временного военного правительства республиканцев едва ли не насильно. Дескать явившиеся к нему революционные солдаты вытащили перепуганного генерала из-под кровати, где он прятался, а затем, приведя его в порядок, под дулом пистолета продиктовали ему свою волю. Это, конечно, легенда, отчасти схожая с мифом о бегстве Керенского в женском платье. Её возникновение связано с особенностями позднейшей политической карьеры Юаньхуна, о которой мы ещё будем говорить далее в рамках настоящей работы. Но вот что действительно верно, так это то, что генерал был оппортунистом без твёрдого внутреннего идейного стержня. Он тянулся к сильной стороне и повиновался ей. Непосредственно в 10-х числах октября 1911 Ли Юаньхуна могли напугать утратившие управляемость толпы вооруженных людей, которые готовы были признавать его звание и право распоряжаться настолько, насколько приказы командира 21-й бригады соответствовали их политическому видению. Однако тем более примечательно и показательно то, что революционный премьер не пытался в дальнейшем продать собственное правительство цинскому двору, да подороже. Даже Юаньхун на фоне развернувшихся в конце октября - начале ноября событий утратил веру в возможность возвращения жизни Китая на прежние рельсы. Больше того, её потеряли и в самом Пекине, но об этом чуть позже.
Пока - небольшой промежуточный итог. Восставшие 10 октября части Хубейской армии, взяв 12 числа того же месяца Трёхградье Ухань, запустили эффект домино. Во многом спонтанно (и в то же время глубоко закономерно в социально-классовом смысле) в занятом мятежниками городе возник тесный союз трёх основных страт - противниц цинского режима: связанных с региональными кликами военных, реформистского провинциального чиновничества (опять же, имеющего контакты с кликами) и революционно-демократических организаций, руководимых эмиграцией). Их синергия породила не просто самооборонцев-автономистов на базе Совещательного комитета провинции, а правительство, альтернативное официальному, сделавшее ряд программных заявлений. Хубейская армия в целом, узнав о начавшейся большой политической игре с участием Юань Шикая и Бэйянской клики, сперва не препятствовала революционерам распространять своё влияние, а затем в существенной мере перешла на их сторону. Образованные горожане под руководством ячеек Тунмэнхоя и в союзе с хлынувшими в местные центры жителями сельской округи, не всегда имея прямую связь с Уханем, во всяком случае вынуждали местные администрации на словах обозначать свою приверженность Республике, или, как минимум, нейтралитет. 22 октября таким образом при содействии части перешедших на сторону народа войск была свергнута цинская власть в Чанша (столица провинции, город, лишь немногим уступающий по значению Ухани), на следующий день — в Цзюцзяне, а 24 октября — в Наньчане и Сиане. Провинции Хунань и Шэньси практически целиком выпали из-под контроля Пекина. 31 октября восстали наньянские части в Юньнани; овладев её столицей Куньмином. Гуандунский губернатор, не порывая совершенно с правительством, провозгласил нейтралитет своей провинции.
А все надежды последнего были вынуждено обращены к одному человеку - Юань Шикаю, который активнейшим образом включился в игру. Собственно, именно этого генерал и ждал с самого 1908 года, когда выехал из столицы в провинцию: широкомасштабного кризиса, который вынудит двор идти к нему, обладателю могучей армии, в качестве просителя. И тогда наиболее боеспособные в Поднебесной бэйянцы, вместо того, чтобы воевать против всех остальных, что неизбежно произошло бы в случае прямого путча, где можно как победить, так и проиграть, просто вырвут по одному рычаги управления Китаем из слабеющих и дрожащих рук членов Золотого рода.
Формально две дивизии и одна смешанная бригада из состава Бэйянской армии, которые правительство отправило на юг для подавления восстания, находились под командованием военного министра Ичана. Однако они не сделали бы и шагу без санкции Юань Шикая и его окружения. Торг между двором и генералом был бурным - прежде всего ввиду очевидного дефицита времени. Первоначально цинское правительство предложило опальному сановнику пост чрезвычайного наместника Хугуана. В этом случае именно Шикай руководил бы операцией, но как раз этого ему в действительности не хотелось. Царедворцы и регент попытались провести хитреца на мякине: заставить его лично выступить в качестве карателя, сделав невозможным никакой компромисс между главой бэйянцев и революционерами, а также имея в виду после нормализации повесить на эксцессы шикаевского руководства всех собак. В крайнем случае, ввиду большой нужды, вероятно правительство было бы готово уступить генералу всё военное ведомство. Однако Шикай одним простым манёвром вчистую переиграл двор. Он затребовал себе кресло премьер-министра.
Впервые свои условия Юань Шикай озвучил ещё на рубеже 10-х и 20-х чисел октября. И получил отказ. Двор сознавал, в какой сильной позиции и без того могущественный генерал очутился бы в случае его согласия. Во-первых, Юань Шикай чисто физически очутился бы в Пекине, а не в провинции, что позволяло ему «держать руку на пульсе, оказывать непрестанное давление на нужных ему чиновников, а в обозримой перспективе с учётом сохраняющегося контроля над бэйянцами, поставить в зависимость от себя вопрос безопасности правящего дома. Во-вторых, генерал, заняв гражданский пост вместо полевого командования, продемонстрировал бы всем, что выход из кризиса будет лежать не в плоскости силового подавления неповиновения, а в комплексных реформах. И именно он, Шикай, будет их главным модератором. Наконец, ему удастся уйти от прямого конфликта с военными кликами Юга. Любое недопонимание можно будет списать на проблему исполнителей (и даже сдать их в случае нужды). Юань Шикай ловко уворачивался от капель крови, грозивших запачкать ему мундир. Очень уж выгодно, слишком жирно. Однако события развивались, и у династии начало стремительно сужаться пространства для манёвра. Шикай мог диктовать условия. А чтобы правительство поспешило с верными выводами можно ещё организовать провокацию. Весьма циничную и в то же время по-своему блестящую.
29 октября в Шицзячжуане две дивизии Бэйянской армии объявили о том, что выходят из повиновения маньчжурам. Их командиры — генералы У Лучжэнь и Чжан Шаоцзэн — потребовали прекращения боевых действий против восставших в долине Янцзы и введения конституции. В противном случае обе дивизии были готовы начать поход на столицу. От Шицзянчжуаня до Пекина - около 250 километров. И никого, кто мог бы остановить аж две дивизии бэйянцев. Двор вздрогнул. Неужели даже Юань Шикай больше не способен держать своих людей в узде? Нет. Он мог - и почти наверняка У Лучжень и Чжан Шаоцан действовали с ведома своего главкома. Что конкретно им сказал Шикай, как изобразил свой план, теперь реконструировать практически невозможно. Так или иначе, в частях бэйянцев сохранилась армейская дисциплина и единоначалие. О неповиновении Шикаю тоже никто и нигде не объявлял. Сама лёгкость, с которой «мятежники» взяли обе дивизии под контроль за одни сутки, свидетельствует о том, что им это позволили. Пистолет был взведён и демонстративно поднесён ко лбу Золотого рода. Подействовало. Впечатлило. А затем, когда первые подразделения У Лунчженя реально начали движение в сторону столицы, генерала оперативно пристрелили по распоряжению Шикая, и завертевшиеся было шестерни тут же остановились. Если автор прав в своей интерпретации, остаётся только посочувствовать человеку, которого столь подло использовали в тёмную.
Тем временем к главе Бэйянской армии обращаются вторично. Теперь - с опущенной головой, готовые выслушивать то, что будет продиктовано. Юань Шикай сделался хозяином положения. Судя по всему, регент и остальные приняли решение 1 ноября. А уже на следующий день Юань Шикай стал главой правительства, получил высший ранг хоу в табели чинов, но, что даже важнее всего это, ему были даны непубличные гарантии. Двор соглашался на передачу генералу всей полноты власти в военной сфере, созыв парламента и создание ответственного перед ним кабинета министров, амнистию всем участникам антиманьчжурской борьбы и легализацию политических партий. Естественно, всё перечисленное - под чутким контролем Шикая, власть которого с этого момента значительно превосходила таковую у регента, не говоря уже о других представителях камарильи. К слову сказать - и это весьма многозначительный факт - перед принятием поста премьера Юань Шикай запросил мнение на этот счёт у послов зарубежных держав. Это был знак, символический жест, выражающий готовность генерала соблюдать все ранее взятые на себя Поднебесной обязательства в случае смены режима. Лондон и Вашингтон сразу же поддержали Шикая. Рассчитывал ли он ещё в это время реальности спасти династию? Сложно утверждать наверняка. Но вот что можно сказать точно, договариваться с революционерами-республиканцами генерал собирался с позиции силы. 2 ноября состоялось назначение Шикая - и в тот же день, что, естественно, не было случайным совпадением, подразделения бэйянцев начали штурм Ханькоу - одной из составных частей Уханьского трёхградья. Город был сожжён и разграблен, многие его жители — расстреляны.
А что же тем временем революционный лагерь? Прежде всего там происходят значимые политические перемены - консолидация вокруг Тунмэнхоя и его выдвижение на передний план. Почему? Причин довольно много. Для начала движение впервые в истории получило возможность вести свою работу свободно и открыто. Не единственное - наряду с другими организациями. Однако модернистский в свое основе Тунмэнхой справлялся с подобной задачей куда лучше подпольных структур, замешанных на традиционных китайских основах. Далее, именно в рамках Объединённого союза быстрее всего удавалось преодолеть земляческий регионализм. Тунмэнхоевцы, начинавшие с эмиграции, где подобные различия изначально были блёклыми, полустёртыми, обращали сравнительно мало внимания на происхождение, были готовы тасовать свои кадры в общенациональном масштабе - и это выгодно отличало их от местных элит, пусть и ориентированных на революцию, т.е. радикальные перемены, однако старых в своих собственных основах. Это что касается «низа», простых людей, активно пополнявших ряды организации и веривших в неё. Элиты, естественно, привлекало иное. Массы могли выступать против засилья иностранцев, но только влиятельные и состоятельные люди могли в полной мере осознать всю степень зависимости Поднебесной. Как бы ни окончилось дело внутри страны, с зарубежными партнёрами придётся договариваться. И здесь очень кстати был Сунь Ятсен, сумевший стать к 1911 году сравнительно известным, бывавший лично и завязавший разнообразные контакты в Японии, США, Великобритании, в достаточной степени вестернизированный человек, чтобы выступать фронтменом обновлённого Китая более успешно, чем условные наследники традиции ихэтуаней, или даже люди с психологией «хороших и готовых усваивать заморскую мудрость шэньши», аля Кан Ювэй. В ещё большей мере эта же роль, только уже всего Тунмэнхоя, была важна для юнокитайских клик внутри страны. Ревнивые друг по отношению к другу, плотно сидящие каждая на своей земле, они не могли сформулировать интеграционного проекта так, чтобы он не казался соседям ущемлением их прав. Кажущиеся наивными революционеры выглядели удобным вариантом, позволяющим отложить борьбу за подлинную власть до тех пор, пока самый этот приз не удастся окончательно вышибить из рук у династии Цин. Кроме того, любая из южных клик по отдельности была существенно слабее бэйянцев Юань Шикая. Ставка на Тунмэнхой позволяла сообща оппонировать угрозе с севера, не расставаясь при этом со своими привычными управленческими приёмами и, конечно, собственностью, на местах. Понимали ли Сунь Ятсен и его люди, как на них смотрят новые «друзья»? Да, определённо. Но рассчитывали так далеко закатить телегу с грузом ключевых, особенно необходимых по их мнению стране перемен, чтобы ни одна клика, как бы ни обернулись потом расклады, не сумела повернуть всё вспять. И, по крайней мере отчасти, оказались правы в своих расчётах.
Зримым воплощением усиления Тунмэнхоя стало назначение Хаун Сина главнокомандующим обороняющих Ухань войск 3 ноября 1911. Напомню, там же находится титульный глава временного правительства Юаньхун. Причём он - военный, генерал, а Хуан Син - нет, его наука это боевой опыт революционера практика, однако крупными войсковыми соединениями ему командовать не доводилось никогда. Тем не менее, помимо важности данного решения в качестве знакового жеста, оно оказалось достаточно удачным и в практическом плане. Защитникам Ухани требовался не столько полководец (да им, сказать по чести, и Ли Юаньхун то не был), сколько умелый и твёрдый комиссар. С этой ролью Хуан Син справился превосходно. Он сплотил войска, восстановил необходимую дисциплину уже на новых, революционных началах, а также амальгировал кадровые части добровольцами и подготовил организацию массового призыва.
Парадоксально, но события 2 ноября и падение Ханькоу сказалось на авторитете республиканских повстанцев скорее в положительном смысле. Да, они потеряли один город - из трёх. Но два то других по-прежнему держались! Бэйянская армия была «последним доводом короля», крайним средством, а теперь выходило, что даже её вмешательство не могло переломить революции хребет! Особенно иронично то, что, по всей видимости, бэйянцы в действительности могли бы взять Ухань целиком в первых числах ноября, когда его оборона ещё не была налажена как следует. Вот только Юань Шикаю отнюдь не был нужен такой скорый финал. Непростая вооруженная борьба виделась ему необходимым фоном той партии, что разыгрывалась в Пекине. В ночь на 2 ноября против династии Цин поднялись части «новой армии» в районе Аньцина — главного города провинции Аньхой. Первый крупный мятеж военных севернее Янцзы, если не считать провокации 29 октября. Вызванные из Нанкина бэйянские войска отбросили восставших от города, однако обречённость династии и монархии становилась всё более явной. В Пекине среди маньчжурской аристократии потомственных восьмизнамёнников началась паника: ожидалась не то отмена всех привилегии, не то отправка на фронт, или уж сразу вовсе падение монархии. Юань Шикай не препятствовал распространению слухов - они лишали Золотой род последней социальной базы, поскольку спровоцировали повальное бегство. В самом скором времени в Маньчжурию из столицы и других крупных городов Северного Китая перебралась четверть миллиона человек.
За две первых недели ноября восстания войск южных клик под респуликанско-тунмэнхоевскими знамёнами стало массовыми явлением. Де факто Поднебесная распалась на две части, одной из которых Золотой род уже не управлял. 4 ноября против династии выступили «новые войска» в Шанхае, где их поддержали рабочие арсенала и боевики Зелёной банды, привлечённые сподвижником Сунь Ятсена Чэнь Цимэем. На следующий день независимость от Пекина провозгласила провинция Цзянсу. 7 ноября от империи отделилась провинция Гуанси, где власть захватили местные воинские части, сделавшие губернатором своего командира Лу Жунтина. 9 ноября сбросила власть маньчжуров провинция Фуцзянь. Не дождавшись согласия Пекина на свои требования об автономии, местный совещательный комитет провозгласил самостоятельность провинции Шаньдун. Опасаясь назревавшего восстания «новых войск», договорился 14 ноября 1911 об отделении от империи с главой местного Совещательного комитета цинский наместник провинции Фэнтянь.16 ноября о своём нейтралитете заявила провинция Цзилинь, а на следующий день — провинция Хэйлунцзян.
Тем временем Юань Шикай делает первый политический ход в новом качестве. 16 ноября он оглашает состав своего правительства, куда входят два известных конституционалиста - Чжан Цзян и Лян Цичао, демонстрируя тем самым свою готовность превратить Китай в ограниченную монархию. Он смог это сделать, запугав в секретном меморандуме императрицу и князей возможностью физического уничтожения членов императорского дома. По некоторым данным генерал даже устно пересказал вдовствующей императрице Лунъюй - тёте Пу И, историю смерти Людовика XVI. Что ещё важнее, одновременно генерал объявляет о своём согласии ввести в кабинет министров представителей Юга, превратив его в коалиционный. Параллельно пряник подкреплялся кнутом. Войска Бэйянской армии перешли в наступление в Шаньси и заняли Тайюань, нанесли поражение отрядам Ван Тяньцзуна в Хэнани, а оставшаяся за республиканцами часть Трёхградья Ухань попала в плотную осаду.
К 20-м числам ноября прежняя военная структура Китая приказала долго жить. Возникло две армии. Южная, в которой проступали черты скованных теперь одной цепью прежних «новых армий» клик соответствующих провинций, и Северная, где вокруг большого бэйянского ядра вращались всевозможные спутники. И ни одна из них не подчинялась в действительности Золотому роду. Намечающаяся гражданская война велась уже не за то, останется Китай старым, или станет новым, но за то, кто и какое место займёт в будущей пост-цинской Поднебесной. Любопытно, что некоторые люди, особенно на юге, не только понимали это, но говорили вполне открыто. Так, почти сразу же после поражения своих войск под Ханькоу, повёл речь о президентстве Юань Шикя Ли Юаньхун. К главкому бэйянцев зачастили тайные и явные парламентёры.
Совсем уж в кооперативную игру противоборству не дал превратиться прибывший в страну через порт Шанхая Сунь Ятсен. Во первых, глава Тунмэнхоя был принципиальным противником сохранения монархии в любом виде. И он сразу же вступил в битву против неё со всей своей волей и энергией. Во-вторых, находящийся на передовой Ухань в принципе не слишком подходил для того, чтобы чем-либо оттуда управлять. С появлением Сунь Ятсена в Шанхае довольно быстро начал формироваться альтернативный центр власти.
Технический характер фигуры Ли Юаньхуна являлся секретом Полишинеля. Вскоре, убедившись, что оборона Трёхградья вновь обрела относительную стабильность, в Шанхай сумел выехать также и Хуан Син - и именно на него стали ориентироваться разрозненные и разношерстные вооруженные формирования как на главнокомандующего армии Юга. Выше мы уже сказали несколько слов об этом человеке. Хуан Син ни дня не служил в армии, не был полководцем. Однако его опыт революционера-практика (по меньшей мере четыре восстания было организовано при центральной роли второго лица Тунмэнхоя в 1907-1911 годах) научил главкома Юга ценить инициативу, понимать важность психологических факторов. А также вооружил Хуан Сина простой, однако от того не менее действенной стратагемой: бей туда, где враг слаб. Основным принципом для революционных войск в последней трети ноября 1911 и далее становится ведение сдерживающих операций против бэйянских войск и активных наступательных - против тех сохраняющих верность Пекину регионов Китая, где кадровых солдат Юань Шикая было мало.
22 ноября южане решительным ударом овладели Чунцином - крупным и стратегически важным городским центром. Военные акции совмещались с дипломатией. После падения Чунцина расположенная восточнее провинция Сычуань ощутила, что вот-вот может оказаться следующей. Революционеры традиционно вышли на людей из Совещательного комитета. Те - на цинского наместника. И последний, не примыкая прямо к республиканцам, объявил о выходе Сычуани из подчинения трону и провозгласил нейтралитет.
Сразу несколько важных событий произошло в первых числах декабря. С одной стороны, увенчалась успехом ещё одна крупная акция армии Юга. Хотя бэйянские войска 27 ноября перешли в наступление и взяли ещё одну часть Трёхградья Ухань - Ханьян, Хуан Син придержал резервы. Прямому противостоянию с лучшими частями Юань Шикая он по-прежнему осмотрительно предпочитал асимметричную тактику. Как ни парадоксально, именно действия кадрового генерала, а не вчерашнего революционера-подпольщика в большей степени обуславливались политической целесообразностью. Юань Шикай не хотел доводить до логического конца дело при Ухани, поскольку после взятия первой столицы революции двор потребовал бы от него начать масштабный марш на Юг на широком фронте. Понятно, Золотой род уже не мог ничего реально диктовать главе Бэйянской армии, однако Шикай пока не хотел открыто демонстрировать стране и миру всё ничтожество оставшихся у монархии возможностей. Нет. Он желал в недалёком будущем продать себя революции в качестве той силы, которая сумеет покончить с ненавистными маньчжурами. А до поры - несколько раз, но без риска, продемонстрировать свою мощь: и для этого формат осады Ухани с поэтапными штурмами подходил оптимально. Между тем Хуан Син стремился продемонстрировать решимость и способность Юга, если надо, дойти до самого Пекина. А также, ведь лучшая защита это нападение, предохранить занятые революцией области, где только-только началось налаживание нового свободного бессословного быта от вторжения карателей путём собственной превентивной атакующей активности. Итак, 2 декабря 1911 южные армии, подкреплённые массами добровольцев, а также тунмэнхоевской «пятой колонной» внутри города штурмом овладели Нанкином - второй, южной столицей Поднебесной. Не формально, конечно, но по всем известному негласному статусу. Два Китая окончательно уравновесили друг друга. Причём если Север за счёт бэйянцев преобладал в военной мощи, то Юг превалировал в отношении экономики и численности населения.
Одновременно сутками ранее, 1 декабря, от Империи Цин откололась Внешняя Монголия, ставшая собственно Монголией в сегодняшних её границах. Впоследствии, уже в иной политической реальности, когда значимость подобных формально-юридических нюансов возрастёт, монгольская сторона будет утверждать, что её статус как части Империи Цин определялся обязательствами по отношению к династии Айсиньгёро, которые прекратились с его падением. Соответственно, Монголия на законных основаниях обрела свою независимость. С точки зрения автора, не в обиду монголам и их стремлению к суверенному национально-государственному существованию, оба тезиса не выдерживают критики. Действительно некогда Внешняя Монголия не в ходила в состав Империи Мин, а Золотому роду подчинилась ещё до завоевания им Пекина и под титулом богдыхана (богдо-хана). Вместе с тем, статус монгольских земель в державе Цин никогда не был близок к унии. Они подчинялись тем же узаконениям центра, что и все остальные, на общих основаниях получали назначаемого наместника. Ни в каком отношении Внешняя Монголия не выводилась за скобки остальной Поднебесной: она имплицитно включена во все международно-правовые акты правительства Китая, которые были им приняты до Синьхайской революции. Во-вторых, что ещё важнее, на начало декабря 1911 года монархия рода Айсиньгёро в любом случае не пала. Не только не было ещё формального отречения, но даже с точки зрения фактических аспектов и атрибутов власти: император и регенты его власти не удалились в изгнание, но занимали законное место в своей столице (в отличие от событий, имевших место в ходе интервенции Альянса восьми держав, например), имели в своём распоряжении признающие их главенство армию и административный аппарат. Да, подлинным руководителем Севера стал де-факто Юань Шикай, но так можно очень далеко зайти. За столетия маньчжурского правления не раз ключевые управленческие рычаги оказывались в той или иной мере в руках у людей, не связанных прямым родством с магистральной линией фамилии Айсиньгёро. В конце-концов в недавнем относительно событий 1911 прошлом Поднебесной самовластно правила Цы Си, оттеснившая в сторону императора Гуансюя не имевшая законных прав в отношении трона бывшая наложница, происходившая из семейства Ехэнара. Однако это не считалось и не могло считаться падением династии. Наконец известно, что истинной отправной точкой процесса, апогеем которого стало отделение Внешней Монголии, являлось совещание-сходка монгольских лам и князей в Урге 27-28 июля 1911 (т.е. ещё даже до Сычуаньского восстания), где участниками обсуждалась возможность выхода из состава Китая с одновременным направлением просьбы об установлении протектората в адрес Санкт-Петербурга. Ведущими причинами были экономические и демографические (ускоряющийся наплыв в регион этнических китайцев-хань, привносящих оседлые методы хозяйствования). Фактически по этому пути в итоге сумела пойти Тыва (Танну-Урянхай). К слову, как раз последний в Империи Цин находился под управлением Палаты внешних сношений, что даёт больше прав говорить об унии или чём-либо подобном.
Так или иначе, каковы бы ни были правовые нюансы, в смысле реальной политики традиционные элиты окраин Поднебесной к началу декабря 1911 утратили веру в то, что прежде столь надёжно защищавший их устои от поползновений модерна Золотой род сумеет делать это и впредь. Реально в это же время отделяется от материнского тела державы и Тибет, о чём будет формально объявлено в 1912 уже после отречения Пу И, а затем вторично подтверждено Лхасой в 1913, когда тибетцы заключат с Монголией Договор о взаимном признании, дружбе и взаимопомощи.
На фоне всего произошедшего 1-2 декабря, Юань Шикай, судя по всему, решил форсировать свои планы. Сколь угодно сильная армия не может оставаться таковой в условиях развала и дезорганизации тыла. А нарастающее ощущение обречённости у чиновных элит Севера могло скоро сделать эту угрозу более чем насущной. Бойцы республиканских подразделений на передовой оказались научены собственным горьким опытом уважать бэйянцев. Однако для удалённых от линии соприкосновения двух противоборствующих Китаев региональных управленцев, воспитанных не в русле армейской дисциплины, но в специфических традициях почитания начальства и старины, характерных для шэньши, то, что творилось со страной, выглядело как падение небесного свода на землю. Занятно, однако, поскольку сущность задач, стоящих перед Юань Шикаем, лежала в политической плоскости, его стремление ускорить реализацию собственных замыслов привело отнюдь не к активизации, но напротив к установлению перемирия на фронте. Оно было заключено 3 декабря в Учане и позволило каждой из сторон провести столь необходимые организационные мероприятия.
Начнём с Севера. Юань Шикай уже успел стать для Золотого рода незаменимым человеком, уверенно контролировал вооруженные силы старого режима вообще и Бэйянскую армию в частности, находился, исключая императора и регента, на вершине административной пирамиды. Теперь он начал политический блицкриг, целью которого было с одной стороны в ускоренном порядке установить в цинском Китае систему, близкую к былому японскому сёгунату, а с другой - перейти от покорения прежнего госаппарата к его реорганизации и кадровому обновлению, настройке инструмента по своей руке.
В чём это выражалось конкретно? Для начала Шикай избавился от обязанности каждый день являться на аудиенцию во дворец. Это был и знаковый сигнал, и отправная точка процесса постепенной изоляции двора от актуальной информации о событиях в стране. Далее был предпринят решающий шаг. Прежде автор этих строк писал о регентстве довольно абстрактно. Теперь пришло время внести некоторые уточнения. Юридически регентом являлся отец императора Айсиньгёро Цзайфэн. Реально интересы двора и Золотого рода в широком смысле слова представляла двойка, где вторым номером выступал значительно более опытный князь Икуан. Задуманная Юань Шикаем рокировка была нацелена в первую очередь именно на устранение последнего. 6 декабря 1911 под мощным политическим и психологическим прессингом премьер-министра, Айсиньгёро Цзайфэн отрёкся от полномочий и прерогатив регента. Едва ли отца Пу И можно было когда-либо назвать образцом государственного мужа. К декабрю 1911 он уже явно тяготился ответственностью. Придя в день отречения домой, Цзайфан сказал: «Теперь я, наконец, дома с семьёй, и могу позаботиться о детях». Однако сменившая его в качестве регента вдовствующая императрица Лунъюй, была в этом смысле куда хуже. Внушаемая от природы, она когда-то шпионила за супругом для Цы Си, которая ещё в те годы приучила её не думать о подлинной власти, но повиноваться авторитету. В 1908-1911 годах, немного выйдя из-под спуда, Лунъюй позволяла себе порой высказывать те или иные суждения, участвовала в фамильных советах Золотого рода. Тем не менее, теперь Юань Шикаю вполне удалось восстановить старые психологические паттерны, с собою на месте Цы Си. Новая регентша санкционировала очередную реформу: чтобы «не беспокоить» лишний раз августейших особ, отныне оклады сановников, прежде направлявшиеся трону, теперь переориентировались и шли напрямую в кабинет министров (то есть на стол к генералу).
Середина декабря прошла под знаком селекционной работы. Постепенно на все ответственные военные и административные посты в правительстве и северных провинциях Юань Шикай назначил своих доверенных людей. Наконец, он, обладая уже практически всей полнотой власти, провёл унизительную демонстративную экспроприацию - причём под умело добавленным патриотическим и государственническим соусом. Юань Шикай заставил императорский клан Айсиньгёро и маньчжурскую знать в целом «пожертвовать» огромные суммы из личных средств на нужды Бэйянской армии - ведь она же сражается за динсатию, испытывая при этом нехватку самого необходимого, от того и не взят пока окончательно Ухань! Утратившая власть, не ставшая, конечно, нищей, но существенно обедневшая цинская верхушка превратилась в разменную монету, которую Шикай теперь уже без всяких преград и рисков мог сбыть с рук в самый подходящий для себя момент.
Сознавая это 18 декабря генерал открыл переговоры с Югом, причём позволил им идти на поле противной стороны - в Шанхае, а также вскоре после их начала широким жестом вернул республиканцам 2/3 ранее занятого бэйянцами Трёхградья Ухань. Относительно некоторых моментов соглашения удалось достигнуть достаточно быстро. Так, обе стороны договорились о созыве всекитайского парламента, куда каждая провинция должна направить по три делегата. Теоретически именно ему предстояло решить вопрос о будущей форме китайской государственности. Однако на деле все понимали, что это будет срежиссированный процесс с заранее просчитанным результатом - никто не собирался пускать дело на самотёк. И вот тут в рамках переговорного процесса возникли первые камни преткновения. Шикай упорно стоял за конституционную монархию. Почему? Есть разные мнения на сей счёт, однако наиболее обоснованным представляется то, что генерал с иезуитской тонкостью дополнительно набивал себе цену. В принципе многие на Юге были вполне не прочь видеть его президентом. Тот же Ли Юаньхун, генералы отдельных клик. Даже Тунмэнхой в принципе выражал готовность смириться с этим при условии вышвыривания Золотого рода на обочину истории. Вот только никто не мог дать Шикаю окончательной твёрдой гарантии. Юг не успел до конца консолидироваться сам в себе. По большому счёту он представлял собой аморфную конфедерацию аж из 14 региональных правительств, где только армия находилась под действительно общим командованием Хуан Сина, да и то не без оговорок. Поспешить со сделкой - значит, во-первых, столкнуться с риском того, что какая-то значимая фракция южан всё же в последний момент решит чего доброго отказаться от соглашения и, что особенно важно, может суметь раскачать кого-то ещё, ведь здание республиканское квазигосударственности пока в целом не отличается прочностью. Во-вторых, именно Шикай-президент будет вынужден «разруливать» южный административный хаос - и брать на себя ответственность за издержки. Нет-нет-нет! Пускай революционеры ломают через колено вождей местных клик. Пусть все они там на юге сойдутся поплотнее - и именно на платформе того, что им придётся искать подходы к неуступчивому Шикаю, коллективно уговаривать его не сражаться за монархию! В этот период - начало зимы 1911-1912 годов - генерал достиг по моему глубокому убеждению своего акме как политик. Никогда прежде он не играл столь умело - и не повторит подобного в будущем. Шикай не просто забирал Китай - он ещё и обставлял этот процесс наилучшим для себя образом.
Но что же лидеры Юга?
Во первых, они вполне сознавали те проблемы на переговорах в Шанхае, которые проистекли из их разобщённости, а ещё точнее - той уверенности, которую питал на её счёт Юань Шикай. Требовалось сплотиться - так, чтобы вождь Севера хотя бы отчасти в это поверил. Во-вторых, новый Китай, пускай революция ещё не окончена и охватила не всю Поднебесную, так или иначе уже живёт вне связи с прежней цинской вертикалью власти. Им требуется как-то управлять, вновь ввести жизнь в упорядоченное русло - тем более, что неурядицы уже не спишешь на войну, та приостановлена. Исходя из этого, Юг созвал в Ханькоу Учредительную конференцию. Процедуру, имевшую отчётливый характер чрезвычайности, трудно было назвать по-настоящему демократической. Тем не менее, именно делегаты Ханькоусской конференции стали людьми, обладающими в республиканской части Китая наибольшей легитимностью. Наступал момент решающей сверки часов: власть, которую прежде брали в рамках революционной целесообразности, должна была перейти к тем, кто, хотя бы в теории, отражает надежды и чаяния большинства. И тут неожиданно оказалось, что для многих южных милитаристов из региональных клик Юань Шикай уже сейчас понятнее и ближе Сунь Ятсена. Как и прежде, в основе всего лежала экономика. По-настоящему глубокие преобразования в духе мечтаний лидера Тунмэнхоя (вспомним принцип народного благосостояния) выбили бы из-под ног военных капиталистов хозяйственную основу. Конференция должна была сформировать временное правительство Республики и избрать временного президента. Когда делегаты, собравшиеся в Ханькоу, переехали в Нанкин, большинство из них было убеждено - всё окончится с новым раундом переговоров. Шикай видел перед собой конгломерат - теперь его сменил институт. Прежде обещания носили абстрактный характер. Теперь всё предельно конкретно. Главком бэйянцев свергает династию Цин - и незамедлительно его провозглашают президентом.
Однако генерал всё-ещё предпочитал тянуть. Часть делегатов из числа представителей региональных клик начала склоняться к мысли о необходимости - пусть и осторожно - но показать зубы. Действовал Тунмэнхой. Значит, всё-таки Сунь Ятсену быть президентом до момента общекитайского урегулирования? Да. Но что если он, пользуясь поддержкой народных масс и своим формальным правом, откажется уступать Шикаю пост без открытой борьбы на выборах? Такой риск существует. Конец декабря проходит в непростых переговорах, по итогам которых Сунь Ятсен одновременно достигает немалого политического успеха и терпит одно из самых больших унижений за всю свою биографию. Конференция делает его президентом - и он будет достаточно мудр, чтобы извлечь для своего дела из этого немало выгод. Однако Сунь Ятсен должен публично, практически как инаугурационное обещание, огласить коренное условие сделки: если династия Айсиньгёро падёт, а Юань Шикай выразит-таки своё согласие, глава Тунмэнхой уступит кресло генералу. Он пошёл на это, хотя, скажем, Хуан Син, судя по всему, выступал против. Углублению революции Сунь Ятсен предпочёл до поры её упрочение. Он отойдёт в сторону. Но Республика и правовой порядок должны остаться незыблемыми! 1 января 1912 дело было сделано. Урождённый сын портняжки стал официальным лидером большей половины Поднебесной, пускай и временным.
Между тем обе стороны в той или иной мере лихорадило. Совладав с задачей в случае с президентским постом, делегаты конференции провалили по существу более ответственное дело - они не сумели создать дееспособного и признанного всем Югом правительства. Сформированное вроде бы, оно тут же развалилось. Две трети министров открыто бойкотировали его работу. На Севере, невзирая на все старания Юань Шикая, то там, то тут продолжало осыпаться песком трухлявое строение, которое некогда начали возводить Нурхаци и Абахай. Время шло. Главкома Бэйянской армии нервировала активность Сунь Ятсена и отсутствие существенного противовеса ему в лице премьер-министра. Пользуясь спорами депутатов и ограниченной дееспособностью исполнительной власти как цельной машины, президент Юга всё чаще осуществлял прямое администрирование при помощи декретов - и к этому начинали привыкать, возникала иерархия. Временная, но порой нет ничего более постоянного. В партии пора было ставить точку. Шикай в середине января узнал, что Конференция намерена преобразовать саму себя во Временный Сенат Китая. Но не значит ли это, что параллельно будут проведены довыборы? Причём теперь - под чутким контролем президента. Тунмэнхой агитирует и просвещает, ему нет равных на этом поле. Да, определённо пора заканчивать спектакль…
С подачи Шикая на возобновившихся переговорах Севера и Юга в Нанкине были выработаны условия отречения правящей династии. Согласно этому документу, Пу И отказывался от всех монарших прерогатив, а после своего отречения не должен был вмешиваться в дело формирования временного правительства. В середине января 1912 года Юань Шикай передал этот документ на рассмотрение цинской верхушки. Маньчжурские князья с ходу отвергли саму возможность отречения династии. Что ж, достаточно политеса. Пора дать им понять, что их время ушло невозвратно. 27 января Бэйянская армия - главный защитник Севера - публикует подписанное 42 своими генералами коллективное обращение с требованием введения республиканской формы правления. Премьер-министр как ультиматум вручил его вдовствующей императрице Лунъюй. События ускоряются. 29 января 1912 на Юге возникает Сенат и… никакой опасности. Это скорее ребрендинг - и, опять таки, почва для наилучшего оформления итоговой сдачи. 1 февраля Юань Шикай юридически получил от императрицы-регента право на ведение переговоров с республиканцами об условиях отречения. Сутками ранее она от имени Пу И объявила о передаче «правительственной власти» народу и об одобрении конституционно-республиканской формы правления. 5 февраля Временный сенат республики (практически исключив из процесса её же Временного президента) одобрил проект условий отречения маньчжурской династии. В эти же дни князь Икуан и его сторонники окончательно поддержали требование об отречении Пу И. Состоялась сделка (и именно её стремились не дать ревизовать Сунь Ятсену). В обмен на отречение императора Юань Шикай обнародовал три документа: «Льготные условия для цинского двора», «Условия отношения к лицам цинского императорского рода» и «Условия отношения к маньчжурам, монголам, хуэйцзу и тибетцам». Пу И сохранил титул императора, право жительства в пекинском «Запретном городе», а по протоколу приравнивался к иностранному монарху. Его родня - собственность, особенно земельную. 12 февраля 1912 года было объявлено об отречении Айсиньгёро Пу И от верховной власти. Кроме того, последним особым императорским указом Юань Шикаю предписывалось сформировать временное республиканское правительство. 14 февраля нанкинский Сенат единогласно принял отставку Сунь Ятсена - тот не противился, а на следующий день избрал бывшего премьер-министра Севера временным президентом Китайской республики.
Синьхайская революция в Китае завершилась. Началась диктатура Юань Шикая. Сторонники Сунь Ятсена и искренние республиканцы не поняли этого - или сами себя убедили закрыть на реальность глаза. Между тем Тунмэнхою следовало готовиться не к выборам, а к активизации вооруженной борьбы, или повторному уходу в подполье.
Но обо всём по порядку. Падение династии Цин и окончательно преобразование Китая в республику обострило вопрос о необходимости создания уже не временных, а постоянных государственных институтов страны, обладающих подлинной легитимностью. И Юань Шикай, и нанкинский Сенат получили власть вне воли и демократического участия большинства жителей страны, которые теперь, когда монархия осталась в прошлом, обрели право голоса. Поднебесной предстояла целая плеяда выборов - и именно на победу в них, как было сказано выше, делалась главная ставка Сунь Ятсеном и его командой. Собственно, в узком смысле она сыграла. Только вот это уже никого не спасло…
О том, как укреплял свою власть первый президент Поднебесной, чем окончились выборы, о начале и крахе Второй революции, а также о том, как отражалась на Китае большая международная политика, мы и поговорим в следующей главе.
