Композитор, музыковед Валериан Михайлович Богданов-Березовский (4/17 июля 1903 – 13 мая 1971) был автором ряда музыкальных сочинений: опер «Дочь Ермака, или Граница», «Ленинградцы»; балетов «Девушка с крыльями», «Сын полка», а также симфоний, оркестровых сочинений, скерцо, сонат, миниатюр и др. В 1968 году В.М. Богданову-Березовскому было присвоено почетное звание заслуженного деятеля искусств РСФСР; год спустя он стал главным редактором Ленинградского отделения издательства «Советский композитор».
Однако сквозь жизнь этого незаурядного человека (в послевоенные годы – еще и публициста, и писателя) прошла Ленинградская блокада. Являясь в те суровые годы председателем правления Ленинградского отделения Союза композиторов СССР, он неслучайно в 1943 году был награжден медалью «За оборону Ленинграда». Музыка и помощь остававшимся в городе исполнителям стали главным содержанием его жизни в тот период.
А еще почти каждый из 872 дней блокады Валериан Михайлович находил в себе силы вести дневник, который охватил практически весь период – с 18 августа 1941 года по 27 января 1944 года. Ныне эти бесценные тетради хранятся в РГАЛИ, куда их передала еще в 1978 году дочь Константина Александровича Федина – Нина Константиновна. Эти дневники находятся в фонде К.А. Федина (ф. 1817) вместе с документами писателя.
Для публикации из 99 страниц дневника были отобраны записи на 8 страницах, сделанные в самом начале войны, передающие чувства людей в условиях нависшей над ними тревоги. И вместе с тем здесь звучат, как музыка, яркие ноты надежды, стремления во чтобы то ни стало продолжать творческую работу и, конечно, вера в Победу.
* * *
13 октября – 6 декабря 1941 г.
[…]
Понедельник, 13 октября.
Давно не писал. Некогда. Да и не запишешь всего, не зафиксируешь главного: совсем особой, никогда ранее не ощущавшейся полноты бытия среди повседневной и ежеминутной возможности гибели, сознания того, что сейчас первейшая, святая, непререкаемая обязанность каждого советского человека – выстоять, выжить, утвердить свое духовное превосходство над постоянной и повсеместной в Ленинграде угрозой физического уничтожения. Силы физические, действительно, слабеют день ото дня. Это результат недоедания, почти уже голода, результат нервного, умственного, физического переутомления. Но никогда раньше я не чувствовал такого прилива внутренних сил, помогающих превозмогать слабость, такого чувства солидарности с судьбой всего народа, породившего прекрасную русскую поговорку: «На миру и смерть красна», которую сейчас хочется перефразировать: «Всем миром легче со смертью бороться».
На улицах уже не раз видел упавших людей, иногда громко, а иногда шепотом просящих хлеба. Едим мало и редко и, в сущности, малопитательное. Поменял часы и летнее пальто на несколько килограммов картофеля, а больше менять уже нечего. Подавляю чувство голода настойчивым самовнушением – не думать о еде, быть всегда занятым. И это помогает. К счастью, дела, действительно важного, ответственного, срочного – непочатый край. Помогает и сознание общности судьбы всех ленинградцев, и героические примеры многих. Голодают все. Вижу, как быстро сдаются те, кто запугивает себя ужасом голода. Они впадают в голодный психоз, а эта форма заболевания неизлечима. Таков Б., целовавший ноги официантке в столовой Дома писателей, выпрашивая у нее лишнюю тарелку дурандового*1 супа.
Выработав в себе подобный, может быть и временный, может быть и мнимый, «психологический» иммунитет к голоду, как бы ни болела голова, как бы ни слабели ноги, не допускаю «разговоров» с собою на данную тему.
Встретил Желобинского*2 в военной форме. Он – культработник воинской части, и это несколько (по сравнению с другими композиторами) облегчает его продовольственное положение. Жалуется на недоедание. Я перевожу разговор на другую тему. Он раздражается. «А разве ты не хочешь кушать?» Отвечаю: «Хочу, но не в первую очередь. В первую очередь хочу другого». Он саркастически улыбается.
Встречаю жену композитора М. – художницу П.*3 Она сразу начинает с жалоб: «Борис Сергеевич хочет кушать», – говорит о муже в ответ на расспросы о его самочувствии. Это меня взрывает: «Почему же он не кушает?» – нелюбезно говорю я, желая подчеркнуть этим, что каждый должен довольствоваться тем, чем довольствуются все. Мои слова вызывают обиду, почти возмущение.
После отъезда Шостаковича*4 я избран и утвержден Управлением по делам искусств председателем Ленинградского союза.
Вчера, 12-го, [исполнялось] одно отделение симфонического концерта в Большом зале Филармонии. Прекрасный по строгости архитектуры, по совершенству акустики зал напоминает дни мирной жизни, кажущиеся далеким и невозвратимым прошлым. Публики мало. Играет оркестр Радиокомитета. Дирижирует Элиасберг*5 . Все исхудавшие и побледневшие. Среди публики – К.М. Быков*6 в адмиральской форме, с дочерью. Сообщает мне о смерти Леонида Алексеевича Андреева*7 , физиолога, мужа певицы Андреевой-Рябовой*8.
Сегодня в Союзе состоялось прослушивание и обсуждение (очень активное) фортепианных «Песен без слов» Желобинского. Было прослушивание «Александра Невского» Попова*9 . Кроме нашего обычного актива, были Фингерт, Калинникова из Филармонии и Леман из Управления по делам искусств.
Уже с неделю ночуем в бомбоубежище Малого оперного театра, где еще действует теплоцентраль и есть электроэнергия, питаемая от своей «автономной» ведомственной станции. Как часто вечером, после звуков сирены бежим туда из дому по каналу под мелодичный и страшный глиссирующий (скользящий) звук падающих бомб.
[…]
Пятница, 28 ноября.
Тяжелые переживания дня. Минутами приступы безнадежности, с трудом подавляемые. Четыре дня без горячей пищи, на одних маленьких хлебных нормах.
Сегодня в темень, по окончании длительной тревоги и сильной бомбежки, шел по Невскому в «Универсаль», где мог рассчитывать на вырезку талонов и получение хоть какого-нибудь блюда. Действительно, за вырезы двухнедельных мясных талонов получил семь котлеток из конины. Мгновенно проглотил две из них и торопился скорее принести остальные в бомбоубежище очень ослабевшей Анечке. По пути туда и при возвращении страшное впечатление свежеразрушенного фугасной бомбой дома на углу Невского и Фонтанки, против здания Куйбышевского райкома. Висящие балки, вывороченные взрывом наизнанку комнаты с остатками мебели, распахнутыми дверными створками в огромном, безобразно зияющем проломе трехэтажной стены при тусклом освещении тления еще не дотушенного пожара. Глухие, но душу раздирающие стоны раненых, сдавленных обломками. Стуки заступов и лопат работающей спасательной бригады.
Между прочим, поймал себя на мысли о том, что легко и ловко ориентируюсь в темноте, идя довольно быстро, но непрерывно щупая носком ноги или вытянутой рукой лежащее впереди пространство, и что натренировал себя в этом при спусках в тревогу с высоких лестниц или же, наоборот, подъемах на крыши, или при уличных перебежках поздним вечером.
А вчера в 6.30 утра в ночной темноте поехали с Анечкой трамваем кружными путями на Выборгскую сторону, к Финляндскому вокзалу, узнав, что там еще работает баня. Действительно, такой анахронизм там сохранился. Народу было немного. Мылся, торопясь, думая о том, что в случае обстрела или налета неприятно и страшно быть застигнутым голым. Ждал Анечку у выхода из женского отделения довольно долго. Обратно шли пешком. В районе проспекта Максима Горького на Петроградской стороне были застигнуты тревогой, длившейся шесть часов и сопровождавшейся многими взрывами. Провели это время на Посадской в квартире братьев А.С. и Н.С. Рабиновичей*10 за содержательной, интересной беседой. Оба они внешне спокойны, мужественны, без жалоб на ужасы быта и ужасы смерти. Александр Семенович уверенно и убежденно говорит о близости решительного перелома в ходе войны. Я нервничал, что не попадаю в Союз.
Суббота, 6 декабря.
Пока еще живы. Нашли кулек с канареечной крупкой и пачку крахмала в квартире Кушнаревых. С чувством вины и стыда перед уехавшими владельцами сих вещей, но с вожделением поедали их.
2-го с Прицкером*11 и скрипачом И. Аркиным*12 ходили в воинскую часть на улице Воинова. Маленькое слово о работе композиторов в блокированном Ленинграде, концерт, прослушанный с большим вниманием и принятый тепло. Благодарность аудитории, выраженная в аплодисментах и прочувственном ответном слове начальника клуба. Пешком туда и назад. А днем того же числа ходил на улицу Восстания в железнодорожное училище, где хор подростков репетировал мои «Антифашистские частушки». При возвращении на Невском частый зловещий свист снарядов и тяжелые удары близких разрывов.
3-го во время тревоги и бомбежки в Радиостудии производилась запись двух моих скрипичных пьес: марша на темы красноармейских песен и вальса. Играли Аркин и я. Запись будет недолговечной. Ее «прокрутят» в эфир всего два или три раза. Большего количества исполнений воск не выдерживает. Запись стирается. Но и там, на Большой земле, где наверняка ловят ленинградские передачи, и в стане врагов услышат, что в осажденном городе жизнь не истреблена, и звучит ее естественное проявление – музыка.
Сегодня под вечер были у мамы на Васильевском острове. Шли через Неву наискось по льду – от Александровского сада до Академии художеств – по протоптанной пешеходами дорожке. На середине пути видели убитую снарядом молодую женщину, в котиковой шубке, лежащую ничком в луже крови. Не остановились, проходя мимо этой жертвы обстрела. Трупов все больше и больше и вид их становится привычным. Их видишь в подъездах домов, на лестницах, на тротуарах «законсервированными» морозом, лишенными признаков разложения и запаха тления. Большая часть их – жертвы голода.
У мамы – душевное радостное общение и острая боль от картины умирания и бессилия помочь. Бесконечно трогательно и психологически необъяснимо, что они сберегли до нашего прихода немного портвейна и крошечные ломтики ветчины, выданные населению 7 ноября, т.е. месяц тому назад, и делились с нами этим микроскопическим пиршеством. Леночка лежит. Мама почти не встает, болят отекшие ноги. Сестра одна хлопочет за всех, ходит за водой и за хлебом, колет дрова. Но поразительны их кротость и душевная красота.
[…]
РГАЛИ. Ф. 1817. Оп. 2. Ед. хр. 185. Л. 12-15, 21-24. Машинопись с правкой и подписью автора.
И.И. Манцеров, главный специалист РГАЛИ
__________________________________________________________________________________________
*1 Дуранда – жмых, спрессованные бруски отходов от производства муки, которые распаривали в кастрюле до консистенции каши или запекали.
*2 Желобинский Валерий Викторович (1913–1946) – композитор, автор опер «Комаринский мужик», «Именины», «Мать», симфоний и концертов.
*3 Вероятно, речь идет о композиторе Борисе Сергеевиче Майзеле (1907–1986) и его второй жене художнице Алисе Ивановне Порет (1902–1984).
*4 Д.Д. Шостакович был эвакуирован из осажденного Ленинграда в октябре 1941 г.
*5 Элиасберг Карл Ильич (1907–1978) – дирижер.
*6 Быков Константин Михайлович (1886–1959) – физиолог, проводивший исследования влияния коры головного мозга на внутренние органы, ученик И.П. Павлова. С 1921 по 1950 г. работал во Всесоюзном институте экспериментальной медицины имени А.М. Горького. В 1943–1948 гг. – начальник Научно-исследовательского медицинского института Народного комиссариата Военно-морского флота СССР.
*7 Андреев Леонид Александрович (1891–1941) – физиолог.
*8 Андреева-Рябова Елена Адамовна (1897–1976) – камерная певица.
*9 Попов Гавриил Николаевич (1904–1972) – композитор.
*10 Рабинович Александр Семенович (1900–1943) – педагог, музыковед; его брат Николай Семенович (1908–1972) – дирижер, педагог.
*11 Прицкер Давид Абрамович (1900–1978) – композитор.
*12 Аркин Семен Аркадьевич (1908–1987) – скрипач и концертмейстер симфонического оркестра Ленинградского радиокомитета.
