И две тысячи лет война -
Война без особых причин
Война - дело молодых
Лекарство против морщин
Говоря о литературе, посвящённой Первой мировой войне, Вы, безусловно, выделите роман немецкого писателя Эриха Марии Ремарка «На Западном фронте без перемен». И, хотя сам автор называл книгу аполитичной, она стала мировой классикой именно как антивоенное произведение. Как выразился сам Ремарк, это была «попытка рассказать о поколении, которое погубила война». Все ужасы кровавой бойни здесь изображены глазами простого солдата, вчерашнего школьника Пауля Боймера.
Тема Первой мировой войны проходит «красной нитью» через все основные произведения писателя – она упоминается и в «Триумфальной арке», и в «Трёх товарищах».
Безусловно, не один только Ремарк описывал войну, однако его большая заслуга в том, что он показал её через призму «тёмных сторон» военной службы. Мельчайшие детали военного бытия, обычно скрытые для постороннего глаза, шокировали общественность. В 1931 году писатель был выдвинут на Нобелевскую премию мира, однако Союз германских офицеров протестовал против этой номинации на том основании, что роман очерняет немецкую армию и её солдат. С ростом нацизма в стране писателя всё чаще называли предателем народа и продажным писакой.
Трагедия присутствует в романе повсюду, буквально в каждой строчке, начиная с самого начала. Одурманенные высокопарными призывами, «такие молодые, ни в чем не повинные парни» со светлыми идеями полагали, что на их долю выпала грандиозная миссия, которую они, без сомнения, успешно выполнят, и быстро возвратятся домой в ранге героев, увешанные наградами и обласканные правительством. Но жизнь распорядилась иначе.
После объявления войны более 35 тысяч студентов германских университетов и технических училищ (среди которых было немало представителей «золотой молодежи» - потомков известных и состоятельных семейств) с энтузиазмом отправились добровольцами в армию. Недоучившиеся студенты и недавние выпускники гимназий, по закону не подлежали призыву в армию, но готовы были сложить голову за любимого кайзера.
Молодые немецкие безумцы считали грядущую тотальную бойню на всеобщее уничтожение средневековым рыцарским турниром. Война рассматривалась этими высокопарными юношами как высоко идеализированный бой, а борьба в битве – как естественная и органическая потребность. Естественно, что они быстро отлетели в свою выдуманную Вальхаллу, где им, щенкам, у которых молоко на губах не обсохло, некогда грозные полководцы Фридрих Великий и Мольтке быстро разъяснили, что на войне больше не нужны старомодные благородные манеры.
Ещё обучаясь в университетах, германские студенты объединялись в различные ассоциации (такие, как Burschenschaft and Corps), которые имели свои красочные ритуалы и весьма строгие кодексы поведения. Но все они были элитарными, националистическими, консервативными и антисемитскими по духу, мыслям и действиям.
Боймер повествует, как их классный наставник Канторек, «строгий маленький человек в сюртуке, с острым, как мышиная мордочка, личиком» на уроках гимнастики часто выступал с патриотическими речами, которые в итоге убедили 20 юношей (почти весь класс) пойти добровольцами на фронт. По словам Пауля, у таких воспитателей «всегда найдутся высокие чувства - ведь они носят их наготове в своем жилетном кармане и выдают по мере надобности поурочно»:
«… Помню как сейчас, как он смотрел на нас, поблескивая стеклышками своих очков, и спрашивал задушевным голосом: — «Вы, конечно, тоже пойдете вместе со всеми, не так ли, друзья мои?»…».
Его, конечно, нельзя было обвинять в том, что он сделал, ибо «Кантореков были тысячи, и все они были убеждены, что таким образом они творят благое дело». Задачи этих - вбить остальным в головы, что они – «железная молодёжь» и достойны похвалы и уважения. Десятки тысяч Кантореков и армии обеспечены миллионы солдат!
Такие люди, агитирующие других идти на смерть, как правило, всегда остаются в тени и в тылу. Они искренне надеется, что их словесный пафос будет верной гарантией от неучастия.
Внутренние изменения в героях начали происходить ещё на этапе казарменной муштры, состоявшей из бессмысленного козыряния, стояния навытяжку, шагистики, взятия на караул, поворотов направо и налево, щёлканья каблуками и постоянной брани и придирок.
10-недельное военное обучение новобранцы проходили, подвергаясь издевательствам «самого свирепого тирана» унтер-офицера Химмельштоса – маленького, коренастого человека, в прошлом почтальона, прослужившего в войсках 14 лет. Он имел весьма слабое представление об убойной силе современной артиллерии и пулеметов.
«… как это ни странно, но всяческие беды и несчастья на этом свете очень часто исходят от людей маленького роста; у них гораздо более энергичный и неуживчивый характер, чем у людей высоких. Я всегда старался не попадать в часть, где ротами командуют офицеры невысокого роста: они всегда ужасно придираются…».
Однажды утром Боймер 14 раз заправлял койку, затем 20 часов чистил сапоги, драил зубной щёткой пол в казарме и очищал от снега плац. Однако подобная исполнительность не принесла никакого результата – «оживший устав строевой службы» Химмельштос лишь ещё более возненавидел молодых солдат, а придирки усилились:
«… Четыре недели подряд я нёс по воскресеньям караульную службу и, к тому же, был весь этот месяц дневальным; меня гонял и с полной выкладкой и с винтовкой в руке по раскисшему, мокрому пустырю под команду «ложись!» и «бегом марш!», пока я не стал похож на ком грязи и не свалился от изнеможения…».
И это всё нам хорошо знакомо. Те, кто служил в Советской Армии, наверняка, вспомнили эти методы воспитания, не имевшие к боевой подготовке никакого отношения.
Так, Химмельштос «вылечил» двух солдат, Тьядена и Киндерфатера, страдающих энурезом (непроизвольным ночным мочеиспусканием), размещая их поочередно то вверху, то внизу на обычных армейских двухъярусных койках. Химмельштос называл это самовоспитанием.
Уже потом, находясь на передовой, ребята разочарованно обсуждали, как это могло получиться, что тихий скромный почтальон вдруг превратился в ублюдка и живодёра, едва стал унтер-офицером?
Боймер быстро находит ответ: «Все дело в мундире».
«… Да и не только Химмельштос, это случается с очень многими. Как получат нашивки или саблю, так сразу становятся совсем другими людьми, словно бетону нажрались…».
Власть! «Медные трубы» самое сильное испытание в жизни человека, которое проходят единицы, а большинство не проходит вовсе. Жалкий кусочек власти, который получают люди, превращает их в итоге в зверей. Военная форма в данном случае – лишь средство обрести эту власть. Для многих армия тем и хороша, что у каждого мало-мальски значимого начальника есть свой подчинённый (а то и не один).
«… Вся военная служба в том и состоит, что у одного есть власть над другим. Плохо только то, что у каждого ее слишком много; унтер-офицер может гонять рядового, лейтенант — унтер-офицера, капитан — лейтенанта, да так, что человек с ума сойти может. И так как каждый из них знает, что это его право, то у него и появляются такие вот привычки…».
О времени, который Боймер и его товарищи провели, «обучаясь» азам военной службы, он говорил так:
«… за это время нас успели перевоспитать более основательно, чем за десять школьных лет. Нам внушали, что начищенная пуговица важнее, чем целых четыре тома Шопенгауэра. Мы убедились — сначала с удивлением, затем с горечью и наконец с равнодушием — в том, что здесь всё решает, как видно, не разум, а сапожная щётка, не мысль, а заведённый некогда распорядок, не свобода, а муштра. Мы стали солдатами по доброй воле, из энтузиазма; но здесь делалось всё, чтобы выбить из нас это чувство.
Через три недели нам уже не казалось непостижимым, что почтальон с лычками унтера имеет над нами больше власти, чем наши родители, наши школьные наставники и все носители человеческой культуры от Платона до Гёте, вместе взятые.
Мы видели своими молодыми, зоркими глазами, что классический идеал отечества, который нам нарисовали наши учителя, пока что находил здесь реальное воплощение в столь полном отречении от своей личности, какого никто и никогда не вздумал бы потребовать даже от самого последнего слуги. Козырять, стоять навытяжку, заниматься шагистикой, брать на караул, вертеться направо и налево, щёлкать каблуками, терпеть брань и тысячи придирок, — мы мыслили себе нашу задачу совсем иначе и считали, что нас готовят к подвигам, как цирковых лошадей готовят к выступлению…».
Если бы они знали, что военная подготовка в мирных условиях, уничтожившая их личности, была всего лишь жалкой прелюдией к тому, что им предстояло пережить!
Война для героев романа проходит в трёх художественных пространствах: на передовой, на фронте и в тылу. Страшнее всего приходится там, где постоянно рвутся снаряды.
«…Мы превратились в опасных зверей. Мы не сражаемся, мы спасаем себя от уничтожения. Мы швыряем наши гранаты в людей, — какое нам сейчас дело до того, люди или не люди эти существа с человеческими руками и в касках? В их облике за нами гонится сама смерть, впервые за три дня мы можем взглянуть ей в лицо, впервые за три дня мы можем от нее защищаться, нами овладеет бешеная ярость, мы уже не бессильные жертвы, ожидающие своей судьбы, лежа на эшафоте; теперь мы можем разрушать и убивать, чтобы спастись самим, чтобы спастись и отомстить за себя…»
Проходит совсем немного времени и вот уже они, старые солдаты, обучают молодых. Но совсем по-иному, нежели Химмельштос – они обучают выживанию на войне:
«…В те немногие часы, когда на фронте спокойно, мы обучаем их: «Смотри, видишь дрыгалку? Это мина, она летит сюда! Лежи спокойно, она упадет вон там, дальше. А вот если она идет так, тогда драпай! От нее можно убежать».
Мы учили их улавливать жужжание мелких калибров, этих коварных штуковин, которых почти не слышно; новобранцы должны так изощрить свой слух, чтобы распознавать среди грохота этот комариный писк. Мы внушаем им, что эти снаряды опаснее крупнокалиберных, которые можно услышать издалека. Мы показываем им, как надо укрываться от аэропланов, как притвориться убитым, когда противник ворвался в твой окоп, как надо взводить ручные гранаты, чтобы они разрывались за секунду до падения. Мы учим новобранцев падать с быстротой молнии в воронку, спасаясь от снарядов ударного действия, мы показываем, как можно связкой гранат разворотить окоп, мы объясняем разницу в скорости горения запала у наших гранат и у гранат противника. Мы обращаем их внимание на то, какой звук издают химические снаряды, и обучаем их всем уловкам, с помощью которых они могут спастись от смерти…».
Ремарк уделяет внимание таким, казалось бы, «мелочам жизни», как солдатская уборная, где испражняться приходилось всем вместе, одновременно. На первых порах молодые люди, естественно, испытывали стеснения:
«…Дверей там нет, двадцать человек сидят рядком, как в трамвае. Их можно окинуть одним взглядом, — ведь солдат всегда должен быть под наблюдением…».
Боймер получает 17 дней отдыха в тылу – две недели отпуска и трое суток на дорогу. Причём по истечении срока ему не надо сразу возвращаться на фронт – он должен явиться на курсы в одном из тыловых лагерей.
Приехав домой, Пауль отправляется в окружное управление, чтобы отметиться, но по дороге натыкается на «какого-то майора», который на деле оказался точной копией Химмельштоса. Тыловой служака был взбешён тем, что фронтовик выглядел и действовал не по уставу. Офицеру показалось, что Боймер решил заводить «тут фронтовые нравы».
«…— Вы что, честь отдавать не умеете?
— Извините, господин майор, — растерянно говорю я, — я вас не заметил.
Он кричит еще громче:
— Да вы еще и разговаривать не умеете как положено!
Наказание было чисто армейским:
Он командует:
— Двадцать шагов назад, шагом — марш! Во мне кипит затаенная ярость. Но я перед ним бессилен, — если он захочет, он может тут же арестовать меня. И я расторопно отсчитываю двадцать шагов назад, снова иду вперед, в шести шагах от майора молодцевато вскидываю руку под козырек, делаю еще шесть шагов и лишь тогда рывком опускаю ее.
Он снова подзывает меня к себе и уже более дружелюбным тоном объявляет мне, что на этот раз он намерен смилостивиться. Стоя навытяжку, я ем его глазами в знак благодарности.
— Кругом — марш! — командует он.
Я делаю чеканный поворот и ухожу…»
В кафе, куда Пауля затащил школьный учитель, чтобы выпить кружку пива, его встретили как самого почётного гостя. Директора заведения с часами на стальной цепочке прямо-таки распирало «от самых тёплых чувств» к солдату и он призывает юного воина «поколотить француза», угостив предварительно сигарой.
Парадоксально, но именно в тылу люди знают, как именно надо сражаться и винят во всех неудачах фронтовиков. Его позиция непримирима:
«… Затем он начинает объяснять, где надо подготовить прорыв во Франции, и попутно обращается ко мне:
— А вам, фронтовикам, надо бы наконец отказаться от вашей позиционной войны и хоть немножечко продвинуться вперед. Вышвырните этих французишек, тогда можно будет и мир заключить…».
И, естественно, такие лучше разбираются в стратегии и тактике: «прежде всего мы должны прорвать фронт противника во Фландрии и затем свернуть его с севера».
Навестив в казарме знакомого Миттельштедта, Боймер узнаёт, что в ополчение призван его учитель, Канторек. Тот самый, который в самом начале войны красочно агитировал весь их класс идти на фронт. Тот самый, который когда-то оставил Миттельштедта на второй год в школе. Теперь у них есть шанс отыграться. На этот раз они поменялись ролями. Пауль высказал своему учителю всё, что накипело у него за это время:
«… Ополченец Канторек, два года назад вы заманили нас вашими проповедями в добровольцы; среди нас был Иозеф Бем, который, в сущности, вовсе не хотел идти на фронт. Он погиб за три месяца до срока своего призыва. Если бы не вы, он еще подождал бы эти три месяца. А теперь — кру-гом! Мы еще с вами поговорим…».
Методы воспитания в армии не изменились, какие они были у Химмельштоса, такими же стали и у Боймера.
Бессмысленность войны, в которой один человек должен убивать другого только потому, что кто-то сверху сказал им, что они враги, навсегда отрезала во вчерашних школьниках веру в человеческие стремления и прогресс. Они верят только в войну, поэтому им нет места в мирной жизни. Они верят только в смерть, которой рано или поздно всё заканчивается.
