Родился я в соседней квартире. Это был и медпункт и амбулатория и родильное отделение. Роды принимала моя бабушка, мамина мать. Произошло это 31 декабря 1965 года, в 11.30, в целинном совхозе под названием «Весёлый», Светлинского района, на востоке Оренбургской области, на границе с Казахстаном. Отец даже обещал бросить курить, если родится сын. Курить он так и не бросил, зато остаток дня уходящего года и всю новогоднюю ночь ходил по посёлку, всех угощал и кричал:
- У меня сы-ы-н родился!
Бабушка, по образованию была фельдшером-акушером, и являлась на тот момент главным медиком всего совхоза. Отец закончил сельскохозяйственный техникум. Мать оренбургский педагогический институт. Свадьбы у них не было, они просто расписались в ЗАГСе. С двумя чемоданами и маленькой дочкой Иринкой, поехали на целину. У матери это был второй брак.
Мама работала в школе, преподавала биологию и географию. Папа заведовал гаражом. Автотракторный парк по количеству техники, в ту пору, можно сравнить с сегодняшним крупным автопредприятием. В те годы освоение целинных земель было политикой государства.
Себя, и то, что меня окружало, я помню с возраста трёх-четырёх лет. Посёлок состоял из нескольких двухэтажных двух подъездных домов, школы, котельной, детского сада и многочисленных сараев, в одном из которых, содержались и наши домашние животные. Я тоже принимал участие в хозяйственных делах. Мне нравилось трогать и гладить маленьких ягнят. Шерсть у них нежная, своими мелкими кудряшками она тепло укутывает это маленькое создание. Ягнята, как живые игрушки скакали и резвились, вместе с ними и я. Изредка баран-папа с большими, закрученными рогами, стучал копытом по деревянному полу, по-своему, призывая нас к порядку.
Свиньи были отгорожены отдельно. Колода для их кормления делилась пополам перегородкой. Из одной её половины они ели, другая же половина колоды была снаружи и закрывалась крышкой. Отец сделал это для удобства кормления, чтобы взрослые свиньи своими мордами не перевернули ведро с едой и не испачкали хозяина. Можно было немного приоткрыть эту крышку и подразнить хрюкающую свинью и её маленьких поросят. Интересные животные, лопают всё подряд. Я им подсовывал куски каменного угля, они тыкали в него своими пятаками с двумя дырочками, нюхали, хрюкали, а потом, чавкая, разгрызали. Отец ругался и отправлял меня заниматься делом, собирать яйца из куриных насестов. Я лез под потолок сарая, где вдоль стены размещались куриные гнёзда, разделённые друг от друга дощатой перегородкой, и по одному вытаскивал кое - где ещё тёплые яйца. Куры не обращали никакого внимания на моё присутствие. Возмущался только петух. Каждое моё движение он комментировал выкрикиванием. Куры слушались его. На мгновение прекращали клевать что-то с пола, и настораживались. Затем опять продолжали заниматься своим делом, только петух никак не унимался. Его контроль мне быстро надоедал, и я начинал его гонять. Шуму становилось ещё больше. Петух убегал от меня, хлопал крыльями и что-то выкрикивал, но уже совсем по-другому. Что за дел-а-а-а? Кто ты так-о-о-й? - слышалось мне.
- Щас узнаешь, - кричал ему я.
Куры разлетались по всему сараю и тоже кричали:
- Зачем ты полез? Не трогал бы ег-о-о?
Только не понятно, кому это было адресовано, мне или петуху? Отец, отрываясь от чистки клетей у овец, кричал:
- Ну-ка, перестань! Я кому говорю?
– А чё, он на меня…
- Иди вон лучше сена принеси Чернушке: - в очередной раз призывал он меня заняться делом. Я приносил сено.
Чернушка - это наша корова, за свою окраску получившая такую кличку. На широком лбу, там, где рога, только чуть ниже, неровное, пятно из такой же шерсти, но не чёрное, а белое. Издалека мне казалось, будто приклеилось что-то. Я сворачивал сено в пучок и протягивал Чернушке. Она сначала обнюхивала, вытягивая шею и выпуская на морозном воздухе пар из ноздрей, потом нежно захватывала своими губами сено. Пока она жевала, я гладил её, не забывая при этом потрогать и убедиться, что пятно не приклеено. Чернушка большая и тёплая. Вымя у неё тоже большое, с четырьмя длинными сосками, чтобы удобнее браться рукой и доить. Перед тем, как корову доить, мамка мыла ей вымя и вытирала чистой тряпкой. Потом она ставила маленький стульчик, садилась на него, а под соски подсовывала ведро. Первые струи молока с силой ударялись о металл, вызывая протяжный звон. Ёмкость наполнялась, появлялись большие и маленькие пузырьки, их становилось всё больше, и на поверхности постепенно образовывалась огромная шапка из тех же пузырьков. Они как- будто играли в царя горы, толкались между собой, налезали друг на друга, некоторые, самые отчаянные лопались, так и не успев добраться до верха. Я приседал на корточки и, свернув губы трубочкой, принимался на них дуть. Небольшие шапочки молочной пены разлетались в разные стороны, попадая и на вымя, и на руки матери, и на её одежду.
– Перестань, иди лучше принеси воды Чернушке, - говорила мать, в очередной раз, отвлекая меня от интересного занятия.
По окончании всех хозяйственных дел, мы возвращались домой. Дорогу между сараями от снега расчищал бульдозер. Отец держал меня за руку, а я, скакал вперёд, подпрыгивая то на одной, то на другой ноге.
- Шило у тебя в заднем месте что ли? – шутил он. Про заднее место было понятно, а вот на счёт шила…, наверное, должно быть больно. Взрослые всегда непонятно шутят, поэтому я не знал что ответить.
- Пап, а пап, а, правда я хорошо тебе помогал? – продолжая подпрыгивать, спрашивал я. Отец смотрел на меня и улыбался.
- Правда! Если б ты не помогал, сам бы я не справился, и скотина осталась бы голодной и сарай нечищеный.
Интересные эти взрослые, улыбаются без причины. Ну чему тут улыбаться, ведь ничего смешного здесь нет?
Вокруг посёлка на сотни километров степь. Постоянно дует ветер. Не встречая сопротивления на своём пути, он несётся дальше в Казахстан, здесь есть, где разгуляться. И только первые целинные совхозы, мешают ему своими невысокими редкими постройками. Поэтому, встречая на пути искусственную преграду, он разбивается на несколько потоков и укладывает снег вокруг строений невообразимым рельефом, понятным только ему. Степняки знают, что в пургу и метель, из посёлка лучше не выходить. Нет ни дороги, ни направления. А кого непогода застала в пути, может ориентироваться только по огням. Не выйдешь на огонёк – верная смерть. Найти человека в степи в такую погоду, шансов мало. При крепком морозе, сильном ветре и глубоком снеге, он быстро выбивается из сил и останавливается. Ветер валит с ног. Снег выше колена, даже и присаживаться не надо, чтобы отдохнуть, итак, почти сидишь. Пурга делает своё дело; где небо, где земля, уже не разобрать. Валит снег. Долго в таком положении находиться нельзя, заметёт. Как потом искать? Мало ли в степи снежных бугорков?
Отец ездил по делам в отделения совхоза, которые находились в десятках километрах от посёлка. Часто он брал меня с собой. Уже с четырёхлетнего возраста я держался за баранку, сидя на отцовских коленях. Ничего сложного тут не было, да и дорога летом, - она везде дорога. Крути куда хочешь, только знай направление. ГАЗ -51, управляемый мною, послушно мотался из стороны в сторону по накатанной в степи грунтовке.
–Ты, дальше вперёд смотри, а не под капот машины, тогда не будет так мотать, - подсказывал он и, почему-то одновременно покачивался, то вправо, то влево.
- А меня и не мотает, - продолжая рулить, отвечал я.
-Конечно, ты же за руль держишься. Зато меня мотает во все стороны и машину тоже. Надо взгляд направлять дальше на дорогу, тогда будешь видеть отклонение и сразу исправлять. Понял?
-Ага.
- Во-о-н, видишь суслика на обочине?- продолжал он, вытянув руку у меня перед носом, указательным пальцем целясь прямо в зверка.
- Вижу.
- Вот приблизительно на такое расстояние и нужно смотреть вперёд.
Я не очень – то понимал, что такое приблизительно. Само это слово мне не нравилось, хотя отец часто его использовал в своей разговорной речи.
-Пап, а чем суслики свистят?
-Свистками, чем же ещё? Вытащит из кармана, свистнет, и спрячется. Ты - то думаешь, что это друг твой, Серёжка Фролов, а оказывается – это суслик тебя дразнит.
У отца был большой запас неправильно произносимых им слов и выражений.
Я продолжал рулить, не отрывая взгляда от суслика, который сидел на задних лапках и, прижав к груди передние, свистел. Он был необычно большой, и мне хотелось поближе его рассмотреть. Может у большого и карман побольше и свисток? Я не заметил, как машина съехала с дороги и, подпрыгивая на кочках, покатила к свистящему суслику. Зверок почувствовал опасность и скрылся в норке вместе со свистком. Отец не мешал. Он, молча, наблюдал за мной и тихонько смеялся. Покрутив головой, я повернул руль к дороге.
-Пап, нажимай на тормоз, давай остановимся и подождём, когда он вылезет.
-Да ты его так напугал, что он наверно свисток свой проглотил. Э-э-т теперь он не скоро вылезет.
Отец специально делал паузу, таким образом, втягивая меня в диалог.
-А почему, пап?
-Да пока откашляется, пока штаны постирает.
-А разве у него есть штаны?
-Ну а как же, раз есть карманы, значит, есть и штаны. Давай мы на обратном пути к нему заедем. Как раз его штаны и высохнут.
-А зачем он их будет стирать?
-Если б ты его не напугал, то и стирать бы, не пришлось.
-А-а-а, - протяжно произнес я, так ничего и не поняв.
Отец громче рассмеялся. Странные все - таки эти взрослые…
Необъятны просторы Российские, одна степь чего стоит. Сотни километров безбрежной равнины. Местами её разрезают глубокие овраги, уходящие вдаль на несколько километров. Уменьшая свою глубину, они, постепенно выравниваясь, переходят в степь. Лето сухое, жара за сорок, изредка пройдёт дождь. Ветер горячий, обжигающий. Солнце палит нещадно. Уже в конце июня, трава в степи жёлтая, выжженная.
Зима снежная, температура за сорок, только с минусом. Даже при небольшом ветерке не успеешь опомниться, как побелеют щёки или нос. Сам ты этого не чувствуешь. Лишь встречный прохожий, заметив белое пятно на твоём лице, обязательно подскажет. Тогда ты растираешь это место шерстяной варежкой. Через день – два, вместо белого, пятно становится тёмным, покрывается коркой из отмершей кожи, и почему-то начинает чесаться.
Однажды отец поехал по делам, и чтобы я не болтался без присмотра, взял меня с собой. Куда мы ездили, я не помню. В гостях было интересно, даже уезжать не хотелось. Я играл с детьми. У них были такие игрушки, каких не было у меня. Взрослые сидели на кухне за столом, и о чём-то беседовали. Под выпивку и хорошую закуску, разговор затянулся надолго. Зимой темнеет рано. Уже давно пора было двигать домой. Отец засобирался.
-Давай на посошок, и поедем.
-Володь, может останетесь, переночуете, а с утра поедете. Погода портится, глянь, как метёт. Да и Серёжка твой с нашими ребятишками подружился, видишь, как играют, - хозяйка дома, полная тётенька, лет двадцати пяти, продолжала уговаривать отца.
-Вася, ну ты – то чего молчишь?- обратилась она к мужу.
-Алексеич, и, правда, оставайтесь. Детишек спать уложим, да ещё посидим, поболтаем. А утром бульдозер дорогу пробьёт, и поедете.
-Спасибо, в гостях хорошо, но надо ехать. С утра работы по горло, трактор стоит в ремонте. Я обещал главному инженеру к завтрашнему дню выпустить его на линию. Давай одевайся, сынок, пора домой ехать.
-Пап, а может останемся, я ещё поиграть хочу.
-В следующий раз приедем и поиграешь. Дома мамка ждёт, наверно уже волнуется. Давай, давай, одевайся.
На улице было темно и холодно. Беспорядочно кружил снег. Казалось ветер, дует отовсюду. Мы распрощались с гостеприимными хозяевами и тронулись в путь.
ГАЗ-51, медленно преодолевал заносы. Ветер кружил, постепенно заметая и сравнивая со степью очищенную и укатанную бульдозером дорогу. Пробираться в этом снежном хаосе становилось всё трудней. Машина несколько раз останавливалась и буксовала, зарываясь в глубокие снежные перемёты. Медленно, но всё - же можно было двигаться, потому, что под свежим снегом была твёрдая поверхность ещё час назад укатанной дороги. Главное, не соскочить с неё.
Так мы проехали несколько километров. В детской памяти остался яркий момент той самой дороги, если её можно так назвать. Она поворачивала вправо. Этот поворот оказался для нас ловушкой. Грузовик занесло, и правыми передним и задними колёсами он плюхнулся в рыхлый снег. Отец попытался выехать, но куда там, колёса зарывались ещё глубже, а машина всё больше заваливалась на правый бок. Он вытащил из кузова лопату и принялся откидывать снег из-под колёс. Мне было скучно сидеть без дела, и я решил выйти из кабины. Как только я нажал на ручку, дверь резко открылась, вслед за ней я вылетел наружу, не успев отпустить ручку. Под самые подмышки я оказался в снегу, хорошо, что руки в этот момент раскинул в стороны.
-П-а-п-а, - закричал я, не в силах выбраться самостоятельно.
Подскочил отец, схватил меня за пальто и вытащил из сугроба.
-Ты зачем вылез из кабины?
-Помочь тебе хотел.
Одной рукой он держал меня, другой пытался поймать мотающуюся от порывов ветра дверь. Его самого качало ветром. Наконец ему это удалось. Он поставил меня на подножку.
-Залезай, сиди и больше не высовывайся. Понял?
-П-о-нял.
Скорее всего, я чего-то всё-таки не понимал.
В кабине было полно снега. Отец запустил двигатель, включил печку. Сквозь лобовое стекло он смотрел в темноту, о чём-то думал и молчал. Откапывание лопатой не дало никаких результатов, машина полулежала на правом боку. Вытащить нас можно было только трактором.
-Пап, а мы скоро поедем?
-Скоро. Я пойду в посёлок, за трактором, без него нам не выбраться.
-Я с тобой.
-С тобой мы будем идти долго. А один я по-быстрому туда и обратно. Ты укройся тулупом и ничего тут не трогай. Фары я включил, смотри не выключи, а то я тебя не найду. Понял?
-Понял, ответил я.
-Да, и смотри не спи. Не спи,- повторил он.
- Понял?
-Понял,- качнул я головой и сразу, чтобы не терять времени принялся ждать.
Хлопнув дверью, отец ушёл. Я забрался на сиденье с ногами, так было теплее. Смотрел сначала на приборную доску, освещённую лампочками, потом в окно, сквозь которое всё равно ничего не было видно, потом были какие-то игрушки, машинки, каких у меня нет…
Ветер и снег окончательно сравняли дорогу со степью. Приходилось ориентироваться только по далёким огням посёлка. Хорошо, что не так поздно и люди ещё не спят. Если погаснут огни – верная смерть. Он часто оборачивался, находя взглядом два тусклых лучика света от фар грузовика.
- Скорее бы добраться. На морозе пацан долго не протянет. Кабина остынет быстро, мороз - то градусов двадцать пять – двадцать семь. А если всё же уснёт, то и не заметит, как замерзает.
Он вздрогнул от этих мыслей, жаром ударило в голову. Отец старался идти быстрее, он бы побежал, будь такая возможность. Но как не спеши, по глубокому снегу не побежишь. И всё же он торопился. Волосы взмокли, из-под шапки шёл пар, капли пота скатывались по лицу, майка прилипла к вспотевшей спине. Отец шагал и шагал.
-Быстрее, быстрее,- кричал он, подгоняя самого себя.
Он добрался до первых домов, постучался, объяснил сложившуюся ситуацию, попросил вызвать трактор и отправить его к застрявшей машине. Сам же сразу повернул обратно. Пока найдут тракториста, запустят и прогреют трактор, пока он доберётся, пройдёт время. Жизнь ребёнка в опасности, поэтому отец не мог терять ни минуты. Винил во всём только себя.
Выйдя на окраину посёлка, он не смог найти взглядом огней грузовика. Ноги подкосились. Паника на какое-то время охватила его. Что делать? Куда идти? Сначала он двинулся по своим ещё не заметённым следам, а когда они исчезли,- в примерном направлении. Он оборачивался, старался соизмерить направление с огнями посёлка. Прошло уже больше двух часов. Ребёнок один в железной промёрзшей кабине. Даже если и укрыт тулупом, долго не продержится. Быстрее, быстрее к нему. Снег валил со всех сторон. Ветер кружил его, то поднимая, то опуская. Буран в самом разгаре. Он танцевал свой бешеный танец. В такой круговерти трудно было понять, где земля, где небо. Уже с трудом просматривались огни посёлка, колючий снег бил в глаза. Отец старался повернуться к огням спиной, чтобы выдерживать хотя бы примерное направление на машину. Пришёл момент, когда выбившись из сил, он уже не мог идти.
-Знать бы куда? Сутки бы шёл, только бы знать, что живой,- твердил он как заклинание.
Машина должна быть где-то совсем рядом, но где? Нет, это не иголка в стоге сена, это грузовик в завьюженной степи. Он упал в снег и заплакал от бессилия.
-Отче наш, иже еси на небесех,.. - читалась в сознании молитва. В безвыходных ситуациях мы вспоминаем о Боге. Жизнь и смерть рядом, ещё немного, минут пятнадцать – двадцать и его самого занесёт снегом. Найдут только весной, возможно одни кости. Он это хорошо понимал. Так же он понимал, если не доберётся до машины, то сын погибнет.
Отец поднялся, закричал, что было сил, и пошёл. Шёл яростно, скорее полз, отплёвываясь и утирая глаза от колючего снега. Так он упёрся прямо в машину, сам не понимая, как это случилось. Дрожащей рукой опустил ручку вниз, дёрнул на себя дверь, и окунулся в тёмное сонное царство.
В кабине мороз. Я сплю. Он стал меня дёргать, трясти, растирать руки, ноги.
-Ты живой, не молчи, скажи хоть чего-нибудь.
Я никак не мог понять, почему он мне спать не даёт. На улице темно, вставать ещё рано.
-Ты живой?- продолжал он меня трясти.
-Да живой, живой, не тряси.
Я потянулся и тут почувствовал, что пальцы ног как иголочками покалывает. Перележал, подумал я, и повернулся на другой бок.
Отец сел за руль, завёл машину и включил фары. Трактор нас нашёл, вытащил. Куда мы поехали, где ночевали, когда и как попали домой, я не помню.
Во сне я нечаянно задел переключатель и фары потухли. Был бы повзрослее на пару годков, ни за что бы не заснул. Так думал я на следующий день.
- Мамке не говори, что ты фары выключил, ладно? - попросил меня утром отец.
-Ладно, не скажу.
Только он сам через несколько дней мамке всё и рассказал… и получил от неё по полной программе.
Буран – то же, что пурга, слово, характерное для азиатской части России и Северного Казахстана.
На день рождения мне подарили шапку. Ни какую-то детскую, с петелькой и пуговичкой, а настоящую, как у взрослых дядей. У неё были уши. Их можно было поднять и завязать сверху или опустить и завязать снизу под подбородком. Это ничего, что её можно было натянуть на две мои головы.
-Ты подожди, немножко вырастешь, тогда и будешь носить,- уговаривали меня папка с мамкой и вместе и по очереди.
Ждать я отказался. В шапке этой я выглядел солиднее, ведь был я уже совсем взрослый.
-Коля, ну зачем ты подарил ему эту шапку? Лучше уж машинку, какую или автомат,- сокрушалась мама.
-Валюш, да хрен его знает, Шурка купила, а она мне маловата, куда её девать-то, - разводя руками и виновато улыбаясь, оправдывался дядя Коля, папин брат. - Пусть ходит, она же ему понравилась.
-Правильно, пусть теперь ходит в ней как бабай, да?
-Ну почему как…
Взрослые подшучивали надо мной, а шапку почему-то прозвали бабайской.
Прямо под окнами нашей двухэтажки, была огромная гора, высотой, чуть ниже самого дома. И что интересно, у каждого дома в совхозе «Весёлый», была своя гора. С приходом весны, эти горы становились всё ниже и ниже, пока совсем не исчезали, превращаясь в большие лужи.
Обязательным атрибутом каждого подъезда являлась тренога для очистки обуви от грязи в период распутицы. Почти вдвое она была выше моего роста и сварена из толстых металлических прутьев. Рядом с ней ёмкость для воды, в которой можно помыть обувь. Её сделали из металлической трубы большого диаметра около двух метров длиной. По оплавленным краям было видно, что трубу разрезали автогеном вдоль на две части. Торцы её закрыты металлом и обварены по периметру. По своей конструкции эта ёмкость напоминала колоду, из которой мы кормили свиней. Отличалась тем, что была металлическая, а не деревянная.
Целыми днями мы пропадали на улице, не обращая внимания на морозы. Не помню, чтобы родители стояли у нас над душой. Единственное требование – теплее одеваться.
Детей было много, почти в каждой семье по два-три ребёнка. Не было ни богатых не бедных. Все жили в одинаковых условиях и очень дружно, никто не выделялся. Мы катались с горки на санках и на спине, валялись в снегу, играли в догонялки. Мороз не сильный, чуть ниже двадцати. Совсем не холодно, особенно если постоянно находишься в движении. Кроме традиционных, мальчишеских игр, мы придумывали что-то новое. Надо же куда-то девать молодую энергию. Мальчишкам, всегда хочется вывернуть что-нибудь этакое, за что потом приходится расплачиваться. Всё было хорошо, пока сосед, Васька Фёдоров, он был немного старше, не заявил: - А спорим, никто не дотронится, до треноги языком. Все столпились около Васьки. Понятно было, что если рука на морозе прилипает к железяке, то язык тем более. Но здесь сработал стадный инстинкт - «кто смелый», хоть за это пришлось бы и поплатиться.
-Я могу, только щас не хочу,- заявил мой друг, Серёжка Фролов.
-А-а-а, значит, не можешь, струсил, - крикнул Васька.
Тут мне захотелось проявить свою смелость. Я подошёл к треноге и, высунув язык, дотронулся до заиндевевшего на морозе металла. Мне казалось, коснусь немножко, и всё. Но не тут-то было. Язык прилип, металл никак не хотел его отпускать. Ничего не оставалось, как только стоять в такой нелепой и неудобной позе. Мальчишки смеялись. Щипало так, что выступили слёзы. Я сначала мычал, потом закричал. Из открытого рта потянулась слюна, потекла по подбородку, на шарф, и замёрзла, превратившись за несколько секунд в сосульку. Я кричал ещё громче. Пацаны перестали смеяться, поняли, что дело плохо и побежали звать на помощь. Больно было пошевелиться, и чтоб исключить малейшее движение, я схватился руками за треногу. Наша квартира располагалась на первом этаже, и окно кухни смотрело прямо на меня. Хорошо, что мама была дома, она выглянула в окно, вскрикнула и исчезла. Через минуту она выскочила из дверей подъезда в домашнем халате с чайником в руке. Мать придерживала одной рукой мою голову, чтобы я не дёрнулся раньше времени. Держа чайник в другой, она медленно выливала из его носика воду на металлический прут, к которому прилип мой язык. Операция по спасению длилась не долго. Язык мой благополучно отлепился от злосчастной железяки. Мамка подхватила меня на руки и потащила домой.
Вечером состоялся «разбор полётов», после которого для лучшего закрепления пройденного материала, я получил свою честно заработанную порцию ремня по заднему месту.
Совхоз «Весёлый» расположился на степных просторах вдали от железной дороги. Ближайшая станция, с согревающим душу названием «Гостеприимная» не так далеко, километрах в двадцати. Тогда, в конце шестидесятых не было ещё асфальтированных дорог, и добраться до станции зимой было не так просто. Может быть, поэтому прилетал к нам самолёт? Первое моё знакомство с летательным аппаратом произошло там же, на целине. Самолёт обычно приземлялся не далеко от наших домов. Мы бегали туда, чтобы поближе рассмотреть это чудо.
Это чудо прилетело в очередной раз. Вместо колёс, ему надели лыжи. Сам он ревел, скользил по снегу как на санках и подпрыгивал на кочках. Он подкатился ближе к домам и стал танцевать, нарезая круги и разгоняя вокруг себя снег. Наконец остановился, ещё немного побухтел, и замолк. - Устал, - подумал я. Мы подошли поближе. Он был такой большой и страшный. Какие-то дяденьки вытаскивали из самолёта деревянные ящики, наверное, с железками, потому, что им было тяжело. Кто-то тащил мешки с сургучовыми печатями, коробки с красными крестами, а так же продукты. Мальчишки, те, кто понаглее, залезли в салон, посмотреть что внутри. Я стоял в сторонке и глазел. Мне почему-то понравились заклёпки, они хоть и не сильно, но выделялись такими кругленькими пупырышками, которые так и хотелось потрогать. Их было столько понатыркано по всему самолёту, что я подумал: - «Все не перетрогаешь, а жаль». С одной стороны, я побаивался подходить ближе, с другой, понимал, - нужно иметь скромность. Нельзя же лезть без разрешения и нарушать своим любопытством все рамки приличия. Этим НЕЛЬЗЯ, я старался оправдать свой страх. Конечно, очень хотелось залезть внутрь и чего-нибудь там подёргать, но я боялся. А вдруг он сейчас опять заревёт, закрутит своим пропеллером, и я испугаюсь?
Случилось то, чего я не ожидал. Самолёт сначала как-то неровно зафыркал, потом зарычал, пропеллер закрутился, понеслась снежная пыль. (Скорее всего, лётчики прогревали двигатель перед взлётом). В этот момент кто-то из старших ребят подхватил меня, понёс к самолёту и поставил прямо в салон.
Я попал в другое измерение. Всё вокруг серо-голубого цвета, пупырышков ещё больше, в основном на полу, но мне было уже не до них. Всё тряслось и качалось. Это чудо заревело ещё громче, ещё сильнее задёргалось, шум стал оглушающим. Тряска переросла в такие частые колебания, что зудом отозвалась во всём теле, особенно в ногах. Такого издевательства над собой за все свои четыре с небольшим года жизни я ещё не испытывал. Заорал я так, что услышали все, и в кабине, и на улице. Кое - как, подошёл к двери, хотел спрыгнуть, но от такого зуда ноги не слушались, стали какими-то вялыми и почему-то подкашивались. Вот так я стоял и орал, что есть мочи.
Чьи-то сильные руки подхватили меня и опустили на землю. Как только под ногами оказалась твёрдая почва, я рванул без оглядки так, что не помню, как оказался дома. Какое-то время после этого случая, мне почему-то не хотелось смотреть на прилетающее чудо. Его называли Ан-2.
