СРАЗУ представлю вам моего героя со всеми его званиями и регалиями. Знакомьтесь: Иван Михайлович Мороз, генерал-полковник авиации, военный консультант группы генеральных инспекторов Министерства обороны СССР, Герой Советского Союза, депутат Верховного Совета РСФСР, председатель московского городского штаба Всесоюзного похода комсомольцев и молодежи по местам революционной, боевой и трудовой славы советского народа. Родился он в 1914 году в селе Вертиевка Нежинского уезда Черниговской губернии, женился в 1934 году на односельчанке Александре Степановне Радченко. Тогда же окончил исторический факультет Нежинского пединститута, потом — школу летчиков. Всю войну был комиссаром, 117 боевых вылетов. Сначала — истребитель, потом — штурмовик. После войны пересел на реактивные самолеты. Ну и так далее...
Знакомы мы с ним не первый день. А вот недавно проехали вместе семьсот с лишним километров по золотой осени. С ним и его супругой Александрой Степановной отправились в родное их село Вертиевку, под Нежин. Мороз сидел за рулем. За все время сделали только одну остановку на 20 минут — устроились под придорожной елкой пообедать, да бензину где-то у Брянска залили. А так все летела и летела машина вперед. Я и не удивлялся, знал: летчики любят скорость.
Известно, какие в дороге разговоры — обо всем на свете, от обзора окрестностей до обзора мировых проблем. Я же нет-нет да «выпадал» из разговора, потихоньку вынимал свой блокнот, в котором лежала вот эта фотография, и подолгу не мог от нее оторваться. Человек с двумя шпалами разбивал мое дорожное благодушие. Я пытался встретиться с ним взглядом, но батальонный комиссар все отводил и отводил глаза, словно я в чем-то был перед ним виноват. Тревога, страдание, боль, жажда отмщения, ненависть были на этом лице, и мне казалось, что они жгут даже через подкладку.
На этом снимке запечатлен Иван Мороз в свои 27 лет, во второй половине 1941 года. И то самое, о чем я хочу сейчас рассказать, уже было позади. Но оно оставалось в его глазах, на его лице...
ОЧЕРЕДНОЙ полевой аэродром на тяжком пути отступления выбрали рядом с Вертиевкой, его родным селом. Конечно, в первые же свободные полчаса забежал к отцу с матерью, повидал братьев и сестру, заглянул к теще. Вот встреча — нежданно-негаданно! Радостная («Жив! А почему хромаешь? Ранен?!»), но и тревожная, и постыдная какая-то («Ну что, отступаете?»)... — сурово спросил отец. Был конец августа 41-го года.
Аэродромом у Вертиевки пользовались всего несколько дней, пока не получили приказ перебазироваться на юго-восток, километров за сорок, в Андреевку. Комиссар третьей эскадрильи Иван Мороз покидал аэродром последним. Когда сделал он прощальный круг над селом, увидел то, чего ждал и чему до последнего мгновения отказывался верить. Поднимая шлейфы пыли, с северо-запада к селу приближалась колонна автомашин. Вгляделся: машины, мотоциклы, артиллерия. Сомнения нет! Моторизованная колонна гитлеровцев! К его родной Вертиевке — родился здесь, учился, работал, женился, а два часа назад простился с отцом и матерью, — к его единственной в мире Вертиевке приближается фашистская нечисть! Под крылом уходила назад его Родина. Неужели все? Неужели ничего нельзя поправить? Вспоминались обидные отцовские слова. «Мы еще вернемся», — сказал тогда Иван. Но когда это будет?..
Отец его, Михаил Денисович, — кузнец, признанный в округе мастер, каких поискать. Все уроки его помнил Иван и принял их безоговорочно, навсегда. Усвоил, что отцовская правда — самая главная правда. А первый урок: трудись, пока жив. С шести лет начал мальчишка коров пасти. В одиннадцать уже помогал отцу в кузнице.
Едва приземлился Мороз на клеверном поле у Андреевки, пошел к командиру полка. Тот поначалу не отпускал Мороза, чувствовал, видно: может забыться летчик, наделать «глупостей» — родное ведь село... Но, уступая комиссару, махнул рукой: «Лети!». И звено «ишачков» — истребителей И-16 — начало обратный счет полям да перелескам...
Бывало, уедет он куда-нибудь — в отпуск или в командировку — и если спросят его откуда, мол, родом, то не говорил — из Вертиевки (кто ж ее знает, песчинку среди тысяч себе подобных!), а отвечал — из Нежина. И каждый авторитетно кивал головой, знаю, как же — нежинские огурчики! Об огурцах этих, действительно замечательных, почему-то знали все, а вот о том, что Нежин таной же, предположим, как и Миргород, гоголевский город, мало кому было известно. А ведь живая история литературы, Отечества! С 1821 по 1828 год во вновь открытой тогда Нежинской гимназии высших наук Гоголь учился... Иван Мороз учился в тех же стенах, только называлось то учебное заведение уже не гимназией, а Нежинским пединститутом имени Гоголя.
Комиссар, окунаясь в эти воспоминания, дорогие и приятные, помогал себе собраться в кулак. Знал, на этот раз встреча с Вертиевкой будет трудной. Мучила жажда. Хотя бы глоток воды! А еще лучше — зачерпнуть бы того ядреного огуречного рассола.
На летние каникулы студент Мороз непременно приезжал в родное село и устраивался работать на засолзавод. Его как силача и здоровяка посылали на ледник — бочки, полные знаменитых огурчиков, вкатывать на зимнее хранение. Катай, не ленись! Приходил домой, пропахший укропно-чесночно-смородиновым духом. Вечерами заглядывали на огонек соседи — мужики серьезные, степенные. Задымят махрой, попросят: «Ваня, почитай». Он послушно брал с полки Гоголя и — на весь вечер. «Тараса Бульбу» читали и перечитывали. А когда подходил Иван к страшному и мажорному окончанию повести — «Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая бы пересилила русскую силу!» — не оставалось в хате равнодушных...
Мороз ощутил прилив энергии, азартно, почти весело чертыхнулся, привычно пошарил глазами по горизонту: не идут ли наперерез самолеты с черными крестами. В синей дымке у горизонта показалась Вертиевка. Теперь надо быть предельно внимательным. В голове у Ивана уже был готов план. В селе три главных, широких и длинных улицы, одна — имени Ленина, идет вдоль, с севера на юг, две другие — имени Шевченко и Зеленьковка — поперек. Вот и пройдемся над ними — туда и сюда, туда и сюда. Два пулемета бьют из крыльев, два, синхронные, — через винт. Все вертиевцы, кто остался, сидят по домам, на улицах же сейчас только фашистские «гости». Они-то нам и нужны.
Так все и вышло. Истребители вынырнули из-за высоких деревьев и понеслись над улицей. Иван сразу заметил скопление солдат и техники у здания сельсовета.
Пули свистели здесь и раньше, чужие пули. Ночью кулаки убили через окно колхозного активиста. Потом все село пришло на митинг, на похороны. Сколько страстных речей прозвучало тогда, сколько было в тех словах презрения к врагам, сколько истинной скорби! Навсегда запали они в душу подростка.
Иван поливал улицу свинцом. Четыре пулемета «гуляли» вдоль плетней, настигая фашистов, дырявили и середку улицы, все то, что попадалось под дула. Проскочив центр села, он дал передохнуть, остыть пулеметам.
Сердце бухало внутри, словно тяжелый кузнечный молот. «Что же это творится-то, а?» Он вытер рукой пот со лба, набрал полную грудь воздуха. Что это — кошмарный сон или жуткая явь? Его село полно фашистов, а он летит там, где ходил в школу, где провожал невесту, и бьет, бьет из пулеметов... Разворот закончен, снова «ишачки» жмутся к земле, снова мчится навстречу родная Вертиевка, улица Шевченко, клуб... Ближе, ближе!
Довоенный вертиевский клуб — явление замечательное во всех отношениях. Его душой был человек талантливый, не жалевший для дела ни времени, ни сил, ни здоровья, — Александр Васильевич Загуменный. Он руководил драмколлективом. Ставили не только драмы, но и оперы: «Запорожец за Дунаем», «Наталка-Полтавка»... Голосистый и раскованноподвижный старшеклассник Иван Мороз был занят почти во всех спектаклях. По отзывам юной женской половины зрителей, «актер Мороз играл божественно». Расходились из клуба за полночь, с песнями.
Истребители уже выходили на цель. Издалека Иван увидел, что и тут много техники и пехоты. Похоже, совсем недавно пришла какая-то часть и начала размещаться. «Поможем вам поубавить численного состава, глядишь, квартир меньше понадобится». Голова колонны остановилась прямо у клуба, а хвост был, пожалуй, у школы. Цель что надо! Под крылом, чуть не касаясь его, понеслись макушки деревьев. Огонь! Карьера завоевателей бесславно заканчивалась в чужой, неизвестной им и презираемой ими Вертиевке... Прости, родная, что допустили до тебя фашистов! Кто же знал, что так выйдет! Прости, что летаем над тобой с пулеметами...
Патроны, чувствовал Иван, подходили к концу. Надо было немного оставить на обратный путь — вдруг привяжется «мессер». «Прорвусь, ничего, — подумал он, — сегодня мне везет. А патроны нужнее здесь...». Остаток боекомплекта израсходовал над своей Зеленьковкой, нашлась и там подходящая цель. И вот уже сейчас справа через секунду-другую в веренице крестьянских домов покажется отчий дом. «Выгляни-ка, батько! Выгляни, мамо! Я сделал все, что мог». Больные и старые, они не захотели уезжать отсюда. Умереть, сказали, хотим на родной земле. «А может, еще и свидимся после победы?..» Вот он, знакомый до мелочей дом, мелькнул и пропал, умчался назад, ни души во дворе. «Это все? Прощай, Вертиевка!».
Если бы кто-нибудь видел самолеты с земли, то отметил бы, как уходили от села последние краснозвездные истребители, уходили, помахав крыльями, будто собирались вернуться.
Что творилось в душе Ивана? Напряжение атаки схлынуло, и внутри было пусто и больно. Вернулась забытая на эти минуты свидания с Вертиевкой боль, та самая, которая не пройдет теперь до победы. С каждым мгновением он удалялся все дальше и дальше от родного села, но по-прежнему чувствовал его спиной, затылком, всем существом.
Вот таким (или почти таким) и снял Мороза спустя какое-то время полковой фотограф.
ЗА НЕСКОЛЬКО километров до Вертиевки Иван Михайлович взял на себя роль экскурсовода.
— Справа, видите, у горизонта темная полоса, там болота — Ляховка, Берестовое, мы лошадей туда в ночное гоняли... А вон вдалеке село Заньки. Мария Заньковецкая, знаменитая украинская актриса, оттуда родом... А теперь уже и вертиевские ветлы впереди виднеются. Матрос с «Потемкина» — Лукаш — наш, вертиевский...
Он не сказал больше ни слова, я же заметил, как приосанился, распрямился генерал, будто и не было позади семисот километров. В торжественной тишине мы въехали в Вертиевку. Ярче обычного блестели его глаза, а когда Иван Михайлович хотел что-то сказать, то голос прервался от волнения.
Остановились у брата Александры Степановны, Станислава. Закатили машину в сарай, и тогда уж начались объятия, поцелуи, расспросы. Куры, испуганные многолюдьем, кинулись в огород. С дороги хорошо умыться. Звенит ведро, падая в прохладную глубину колодца. Радушные хозяева суетятся, не знают, то ли вести гостей сначала в хату, за стол, то ли потчевать в саду яблоками величиной с генеральский кулак, то ли рассказывать новости...
Мы побывали потом с Иваном Михайловичем на окраине села, там, где был у них полевой аэродром. Теперь здесь снова обычное поле. Разговорились с рабочими совхоза, силосовавшими кукурузу, и один из них — Иван Волик — вспомнил, как садились здесь наши «ястребки», а когда улетали, все знали: они вернутся. Ведь вернулись же, чтобы расстрелять фашистов с воздуха... Мы проехали тем маршрутом (село в длину добрых восемь километров), которым летел комиссар Мороз в 41-м. Зашли в сельсовет (в новом здании) и попали на заседание ветеранов — Вертиевка готовилась отметить 40-летие освобождения от фашистов. Зашли в клуб. Он все тот же. Уборщица открыла нам пустой зал, и Мороз поднялся на сцену, такую, мне показалось, маленькую для него. Постоял вспоминая. Зашли в школу, где Ивана Михайловича знает каждый первоклассник и где висит, конечно, его портрет. Не миновали и его родного дома (отец умер в 43-м, мать — сразу после войны). Дом разбирают теперь по бревнышку, потому что рядом встал новый, в нем живет племянница Мороза с семьей. Во дворе на траве лежал, скосившись на бок, старый самовар. «Смотри-ка, наш!» — обрадованно сказал генерал. В углу, у забора, я нагнулся и поднял... подкову, еще крепкую, хоть и покрытую ржавчиной. Иван Михайлович взял ее, покатал в руках, произнес тихо: «Отец еще ковал...».
К вечеру я один вышел на сельскую улицу. Помахал аисту, устроившемуся на телеграфном столбе. Подошел к старым деревьям, потрогал их шершавую, грубую кору. Где-то там, в сердцевине, наверняка были «сувениры» военных лет, может, те самые, морозовские, случайно, рикошетом попавшие сюда пули... На месте нескладного обветшалого дома, где располагалась тогда полиция, заканчивалось возведение двухэтажного универмага... Из-за угла, совсем уже по-деревенски, вышло на центральную улицу небольшое стадо — коровы, бычки, телки, они возвращались с пастбища по домам. Я поискал рядом белобрысого мальчишку... Ваню Мороза. Но быстро понял, что ошибся лет на шестьдесят, хотя и мальчишка был, и тоже — белобрысый... Потом присел на скамейку около автостанции.
Как важно, подумал я, будь ты отставной солдат или боевой генерал, пронести через всю жизнь верность своим истокам.
Р. АРМЕЕВ (1983)
