Глава 11.
Начало зимы 1901 года, станция Филимоново
- Отпустили нынче того… которого ты в каталажку упрятал, - сказала Нюра, ставя на стул плетёную корзину, из которой неслись заманчивые запахи печёного хлеба и сдобы. - Я с лавки вышла, гляжу — идёть. Озирается, будто пристукнули его.
- Это не я его упрятал, он сам себя упрятал. Однако мне самое время наведаться к нему! - Василий отложил детскую тетрадку и поднялся из-за стола.
- Зачем он тебе? Мало на свете таких пьянчуг, за каждым бегать ишшо! - Нюра огорчённо посмотрела на одевающегося мужа. - Самовар скоро закипить, чаю с булками попили бы. Сахару купила я.
- Нет, Нюра. Таких людей, как он, бросать нельзя. Их нужно воспитывать.
- Да что же он, дитё малое, что ли!
Однако Василий не услышал её. Стукнула закрывшаяся дверь, протопали сапоги по крыльцу, проскрипел коротко снег и затихло всё.
Нюра села у стола, руки её машинально теребили подол юбки. Тикали часы на стене, пел тихонько, закипая, самовар возле печки, шуршал под кроватью скомканной бумажкой котёнок. Где-то внутри, возле самого сердца, жгло огнём от обиды и разочарования. Да разве поступил бы так отец! Разве ушёл бы он, бросив всё, ради своих каких-то дел? Ушёл бы? Ушёл… А мать? Терпеливо ждала бы его. Но почему же так больно, так тяжко на душе? Может быть, потому что у отца дела были поважнее и посерьёзнее, чем у Васятки? Потому что отцовы заботы приносили семье покой и достаток, а хлопоты её мужа — только беспокойство? Или было что-то ещё?
С кем встречался в тот вечер Василий? Как оказался он возле самой станции, там, где живёт эта рабочая голытьба? Да… он сказал, что там постоялый двор, и на том дворе встречался он с кем-то… Кем-то из давних знакомых. Уж не с нею ли? С той самой, которая пряталась в Сёмкиной комнате в ростовском доме, а потом бежала по улице, подхватив юбки. Оттого-то и не привёл он сюда. Не мог привести. Не водят гулящих женщин туда, где жена.
Нюрка всхлипнула, вдохнула воздух громко, надрывно. Она не замечала, как руки её разглаживают на коленях ткань тёплой юбки, не замечала, что на полу образовались лужицы от натаявшего снега. Ну и пусть! Эта шкура барабанная всего-то гулящая, только для грязных утех годная. А она, Нюра, раба Божия Анна, дочь Кирсанова, жена венчанная. И перед Богом, и перед людьми — кругом её правда.
Зачем ему эти рабочие? Одна смута от них, вечно они чем-то недовольны. Казакам-то, поди, тоже несладко живётся. Крутиться надо, головой думать, как свой кусок хлеба добыть, да ещё и службу государеву нести. Небось, ежели война начнётся, не рабочие в огонь да полымя полезут, а казаки. Вот и этот… Пьянчуга, голь перекатная. Четверо ребят у него, а он и в ус не дует, чем накормить их да как одеть. В станице выдрали бы его на площади плетьми, и вся недолга, а тут — пожалте, воспитывать его надо…
Вздохнула Нюрка тяжко, вытерла слёзы. Может, и вправду — поторопился батя, не того жениха нашёл ей… Разве к этому готовилась она? С другой стороны — родителю-то лучше знать, как жизнь родного дитяти обустроить. А женское дело — терпеть да под мужни блажи подстраиваться.
Василий тем временем широким шагом направлялся к бараку, где проживало до недавнего времени Федькино семейство. Вошёл в узкий тёмный коридор, пахнущий прокисшей капустой, кошками и плесенью, прислушался.
- Где, где они? - слышалось откуда-то растерянное бормотание.
- Так ты же, изверг, жену да сына свово, Федьку, спьяну пристукнул! - ответил ему бабий голос. - Как вас, подлюк таких, земля-то носит! Лакаете водку, будто забот для вас нет, когда уж вы её всю выпьете!
- Как… пристукнул?
- А то ты не знаешь! За что в каталажке-то сидел?! - взвилась баба. - Небось, не за подвиги какие!
- Я думал… Так я их… А меньшие ребята?
- А других ребятишек начальник станции забрать велел. Увезли их куда-то. Далеко. Кто за имя присматривать-то станет, коль ни матери, ни Федьки нет? Эх ты… парнишоночек у тебя золотой был, не гляди, что смердел. Да и смердел-то из-за тебя одного!
Василий встал в темном промежутке между ящиками, в которых хранился, видимо, домашний скарб, прислушиваясь к происходящему в комнате.
- О, Господи… - раздался стон раздавленного новостями мужичка. - Не может быть такого… Не yбивaл я их… Нет…
- Изверг ты, Кирька. Как выпьешь, так зверем делаисси. А так поглядеть на тебя — смиииирный… - в голосе женщины прозвучал горький сарказм. - Вот и хлебай теперя полной ложкой.
Она вышла из комнаты и, возмущенно отдуваясь, протопала мимо Василия.
- Нет… нет… Господи, Исусе Христе… - слышалось из полуоткрытой двери.
Потом голос затих. Василий уже подумал, что смирился Кирька с потерей близких, однако послышались вскорости шорохи и тихий стук ножек неровно стоящей и качающейся под тяжестью человеческого тела лавки, и Васятка опрометью влетел в комнату:
- Ты что это удумал, а?!
- Оставь! Оставь меня! - глаза Кирьки налились яростью. - Дай хоть это сделать спокойно!
- Хоть это?! - Василий стащил мужика с лавки, швырнул на пол. - А кто тебе не давал спокойно жить? Я? Кто заставлял тебя измываться над семейством? Я?
- Уйди! - заорал Кирька. - Уйди, сатана!
- Ага, не нравится тебе слышать о себе правду? - торжествующе сказал Василий. - А я всё ж таки скажу тебе, кто ты. Трус ты и сопля, вот ты кто. Не хватало у тебя сил в деревне прокормиться, не хватало смелости за себя постоять, сполна заработанное истребовать, когда к богатому соседу нанимался, так ты в рабочие подался. Думал, здесь лучше сложится, а и здесь не сложилось, потому что от себя, от труса, в душе твоей живущего, избавиться ты не смог. И смелым ты становился только после стопки, которую тебе в лавке наливали. Да и то — смелый только против жены да ребятишек своих. А поди, схватись с кем-нибудь на кулачках на спор — нет, страшно!
- Уходи… - обмяк Кирьян, и слёзы навернулись на глаза его. - Уходи, - повторил он уже шёпотом.
- Нет, ты послушай! И сейчас ты за верёвку схватился из трусости своей. Страшно тебе стало людям в глаза смотреть, перед совестью своей отвечать. А перед Богом тебе не страшно?
- Что мне теперь осталось… - шёпотом сказал Кирька. - Работы нет, бабы нет, детишков нет…
- Ума у тебя нет, - отрезал Василий. - Даёшь слово бросить вино совсем? Если хватит у тебя на это сил, то попробую я уговорить начальника станции, чтобы взяли тебя обратно. Проживёшь хотя бы месяц трезвенником — может быть, и баба твоя с ребятишками к тебе вернётся.
- Баба? - Кирька привстал в изумлении. - Так она жива?!
- Жива, - усмехнулся Василий. - Иначе бы ты уже на каторгу собирался. Однако её пришлось лечить в лазарете — голову ты ей разбил изрядно. И Федюньке тоже.
- Где они теперя?
- Ишь ты, какой! Нечего тебе и знать об этом. Опять изгаляться над ними станешь? Ты, мил друг, докажи сначала, что ты человек, достойный иметь семью. Работай, копи копеечку для ребятишек. Жилище своё в порядок приведи! - Василий обвёл взглядом нетопленую, неуютную комнату. - А там видно будет.
- Я… да… я, господин учитель, завсегда… Только возьмут ли меня обратно, а?
- Пойдём со мной к Александру Николаевичу, у него и спросишь.
В кабинет к начальнику станции Кошкину вошёл Кирька робко, бочком. Нервно комкая в руках облезлую шапчонку, смотрел он себе под ноги из-под неопрятно обросших волос.
- А, это ты… - брезгливо сказал Кошкин. - Что тебе нужно?
- Ради Христа… примите меня обратно… - Кирька бухнулся на колени. - Куда мне теперя идти, хоть в омут с головой…
- Раньше думать надо было! Ты погляди, на кого ты похож — волосы не стрижены, под ногтями грязь. Кто-нибудь проезжающий взглянет на тебя — ужаснётся. Ты же опозоришь станцию. Нет, не нужны мне такие работники.
- Христа ради… - шептал Кирька. - Пить брошу...
- Я тоже прошу Вас, Александр Николаевич, за него, - подал голос вошедший следом за Кирьяном Василий. - Очень хочется верить в его искренность.
- Ну, если Вы, Василий Прохорович, ручаетесь за него… - немного растерянным голосом сказал Кошкин, разводя руками. - Что ж… давайте посмотрим, что из этого выйдет. Только до первой стопки, дольше терпеть не стану, - сказал он, поворачиваясь к Кирьке. - Тогда уж уволю окончательно и бесповоротно, и из комнаты выселю, не обессудь. Теперь иди. Завтра на смене чтобы выглядел молодцом!
- Спаси тя Христос, Лександр Николаич… - Кирька поднялся и, кланяясь и крестясь, будто в церкви, попятился к выходу. - Спаси тя Христос…
- Благодарю Вас, Александр Николаевич, - сказал Василий. - Почему-то я верю ему. Верю, что он сможет взять себя в руки.
- Ох, Василий Прохорович, - покачал головой Кошкин. - Душой болеете за этого мерзавца, а он ведь этого не стоит. Помяните моё слово, через два, от силы три дня, напьётся до полусмерти.
- Что же, по крайней мере наша совесть будет чиста. Однако я к Вам, Александр Николаевич, ещё с одной просьбой, и уверен, что Вы меня поддержите.
- Что же Вы хотите?
- Приближается Рождество…
- Так-так… - невесело хмыкнул Кошкин.
- Дети, которые учатся в нашей школе, не так уж много видят радостей в своей жизни. И хочется мне… хочется мне устроить им праздник. С ёлкой, свечами, ангелочками…
- Вы хотите, чтобы вам доставили ёлку?
- Я думаю, что нам хватило бы небольшого соснового дерева. С вашего позволения я сам бы срубил его в роще недалеко от станции.
- Только-то? Ради Бога, Василий Прохорович. Уверен, что вы уже присмотрели подходящее! - засмеялся Кошкин.
- Присмотрел, не буду скрывать. Но я даже не об этом хотел попросить.
- О чём же ещё? - насторожился начальник.
- На Рождество принято дарить подарки. Было бы неплохо устроить ребятам небольшой сюрприз под ёлку. У кого-то, может быть, это будет первый подарок в жизни.
- Увольте, Василий Прохорович! У нас нет средств на такие траты!
- Разве нет фондов помощи рабочим, попавшим в затруднительное положение? Нет благотворительных обществ, которые могли бы пожертвовать на это немного денег? Это стоит совсем не много, зато сколько радости было бы детям!
Кошкин походил по кабинету, о чём-то думая, постоял у окна, глядя на сверкающую от мороза, не успевшую покрыться копотью шапку снега у самого стекла, потом спросил, не оборачиваясь к посетителю:
- Сколько детей наших железнодорожников учится в школе?
- Двадцать один.
- Хорошо, Василий Прохорович. Мы сделаем двадцать один подарок. Думаю, ларчик Абрикосовских сладостей* подойдёт для этого.
--------
* концерна «Фабрично-торговое товарищество А. И. Абрикосова сыновей».
--------
- Александр Николаевич, в школе учится тридцать девять детей!
- Двадцать один из них относится к нашему ведомству. Остальные живут на хуторах. Казакам вполне по силам организовать покупку сувениров за свой счёт.
- Вот и правильно, Александр Николаевич. Вот и хорошо. Я разложу подарки под ёлкой и скажу детям — слева берут те, у кого батя рабочий, справа — у кого казак, а мужичьё не сметь руки тянуть! А потом ребятишки станут смотреть, у кого в коробке конфеты дороже и вкуснее. Догадайтесь, Александр Николаевич, у кого? Всё верно, у казачат. Потому как не допустят хуторяне, чтобы голытьба рабочая богаче ела. И что же будут чувствовать дети рабочих? Что в душах их будет? Любовь к казакам? Радость? А уж что у деревенских, и подумать страшно. Вот спасибо-то, Александр Николаевич!
- Можно поступить следующим образом. Мы закупим подарки для казаков, а они пусть оплатят их в станционной кассе. Тогда будет одинаково и справедливо, - Кошкин сел за стол, разложил бумаги, всем своим видом показывая, что разговор окончен.
- А деревенские?
- Мы не можем содержать деревенских. Идите, Василий Прохорович, мне нужно работать. Я и так много времени потратил на разговоры.
- Хорошо, Александр Николаевич. Закажите, будьте добры, тридцать девять сувениров. Двадцать один оплачиваете вы, тринадцать казаки, и пять оплачу я сам.
- Из каких же средств? Насколько мне известно, Ваше жалованье не слишком велико, а Вы с супругой в скором времени ожидаете рождения наследника. Это, поверьте мне, требует определённых средств. Опять придёте на разгрузку-погрузку вагонов?
- Приду. Мне не стыдно наниматься на самую чёрную работу.
- Эх, Василий Прохорович! - вздохнул Кошкин, поднимаясь из-за стола. - Сколько Вам лет? Вы ведь ещё совсем молоды. Но насколько Вы упрямы и несгибаемы! С таким характером… Даже не знаю, облегчит он Вам жизнь или усложнит.
- С таким родился. Благодарю Вас, Александр Николаевич. Не смею больше обременять Вас своим присутствием, - Васятка направился к двери.
- Ух… Взгляд-то какой!… Будто клинком сверкнул. Вот что, Василий. Оплачу я твои подарки. Все тридцать девять. Иди, иди уже, не надо благодарить! - засмеялся Кошкин. - Да не сверкай, не сверкай буркалами-то! Что, удивлён? Я, брат, на станции давно службу, по-всякому могу разговаривать!
К Рождеству Василий с ребятишками подготовили праздник. Парты составили друг на друга у глухой стены, между окон в углу поставили сосну, украсили её тоненькими свечками на металлических подставках, бусами из ярких ягод рябины да игрушками, которые мальчишки старательно клеили после уроков. Пахло расплавленным воском, хвоей, зимними яблоками, привезёнными с хутора чьим-то чадолюбивым родителем. Рождественские песенки, разученные под руководством жены одного из инженеров, стихи и сценки… И подарки из большой, перевязанной лентами коробки. Оробевшие, оглушённые невиданным действом ребята осторожно открывали картонные расписные ларцы. Потрескивали свечи, играло солнце в морозных узорах на стёклах, а от большой, выбеленной к празднику печки струилось благодатное тепло.
Разошлись ученики по домам, унося в душах хрупкое, хрустальное ощущение чуда, а на дне большой коробки остался один картонный ларчик. Федюнькин. Василий взял его в руки, вздохнул, в задумчивости глядя на подарок. Всё-таки Милаша была права, увезя Кирькино семейство на хутор к своему брату.
- Ты не думай, их там никто не обидит! - говорила она Васятке, когда Кирьянова жена со всем своим выводком расположилась в её телеге. - По соседству с браткиным куренём есть домик, в котором раньше жила старушка, а теперь она померла, и домик пустует. Одежонку ребятам невестка моя найдёт, у них самих детишки подросли, есть тряпьё старое, но крепкое. Голодать тоже никто им не даст. По хозяйству кому из казаков поможет — вот и заработок будет ей. Не шибко густо, да и не пусто.
Василий улыбнулся. В кармане лежала записка, которую обнаружил он вчера после прогулки возле станции, и в которой кривыми печатными буквами было написано: «Я у братки. М». Что же, на самом деле пора бы своими глазами увидеть, что не бедствует Кирьяниха, а рождественский подарок от станционного начальства — хороший повод наведаться на хутор.
Продолжение следует... (Главы выходят раз в неделю, обычно по воскресеньям)
Предыдущие главы: 1) Её зовут Эмма 10) "Не по чину"
Если по каким-то причинам (надеемся, этого не случится!) канал будет удалён, то продолжение повести ищите на сайте одноклассники в группе Горница https://ok.ru/gornit
Если вам понравилась история, ставьте лайк, подписывайтесь на наш канал, чтобы не пропустить новые публикации!
