Как было бы чудесно, если бы у каждого из нас была одна-единственная тропочка от отчего дома. Нет, я не имею ввиду, чтобы у человека не было права выбора. Мол, дадено тебе направление из родительского гнезда - и ни шагу в сторону не сворачивай. Не ищи больше ничего в жизни, не экспериментируй, а строго следуй указанному маршруту. Скольких бы тогда великих людей и гениальных открытий лишилось человечество! А ведь только прогресс да гуманизм движут миром. Но речь сейчас не о столь глобальных проблемах отцов и детей, ослушавшихся их в выборе профессии и ставшими таким образом всемирно известными учеными или писателями, или первопроходцами великих неизведанных путей в географии ли, биологии, ядерной физике и тому подобное.
Расскажу об ординарных людях, не свершивших ничего гениального, зато таких дров наломавших в своей жизни на горе родителям, да и себе.
Умер дядя Петр, окруженный любовью и заботой жены Степаниды, сына Николая, дочери Наташи, невестки с зятем и внучат. Он действительно был хорошим мужем и прекрасным отцом. Детей своих не баловал, к труду приучал, никогда их пальцем не тронул, а все с шуточками-прибауточками, да на сказаниях предков их воспитывал. Никто не видел его раздраженным или злым, а лишь с весело-хитроватым прищуром горящих глаз и умением разрядить самую накаленную обстановку, хоть на работе, хоть в чьей-то соседской семье. Уважали его люди и не знали, какой непосильный камень прошлого зла носит он на своих плечах, когда осознал, что натворил. Тем тяжче этот камень, тем сильнее давил душу, что запоздалое раскаяние и попытка что- то исправить были отвергнуты тем, перед кем он был виноват всю свою жизнь. И даже смерть ничего не изменила. Свой грех он унес с собой на суд Божий.
А дело было так. Однажды опальная невестка Ефросинья, когда уже жила отдельно от свекрухи и дочку Людочку схоронила, как-то, идя с базара, доставила на дом свекрухе сюрприз. Да еще какой! Вообще интересная штука — жизнь, иногда такие ситуации создает, что нарочно не придумаешь.
Шла как-то Ефросинья с возыком (самодельная тачка) с базарца, который в райцентре находился, а тут автобус рейсовый притормозил и вышла из него женщина: в одной руке малыш сидит, в другой узел, а рядом девочка лет 10–12 тоже с узелком.
Увидела приезжая Ефросинью и к ней с вопросами: «Женщина, вы не знаете, где живет Степанова Надежда Тимофеевна?» Фрося навострила уши, как же, мол, знаю, а вы кто ей будете? «Жена сына Петра, - простодушно ответила та. - Меланьей меня зовут, дочку — Надя, а сына — Витей». Белобрысенький и голубоглазый малыш заулыбался, заагукал что-то. «Так-так, - злорадно усмехнулась Ефросинья, - идем, мне в ту сторону. Доведу». Та обрадовалась несказанно — такая удача. Узлы погрузили в возык и пошли. О чем они говорили дорогой длинной - никому неведомо, но люд местный сделал вывод, что Фрося, которая всегда была себе на уме, выспросила все, что надо и не надо у Меланьи, а сама не призналась, кто она бабе Надежке.
Но вот и двор ее. Свекруха полола огород. «Бабо, - позвала ее Фрося. - А ну идить сюда, у меня для вас сюрприз». Баба Надежка оторвалась от грядки, распрямилась и недоверчиво посмотрела на Ефросинью, но подошла. А та вдруг смачно захохотала, выкидывая узлы из возыка во двор бабы, чуть ли не в рот разинувшей от неожиданности, и со злым торжеством сказала: «Принимайте, мама, гостью, я вам еще одну невестку привела, и тоже Петрову, да еще и с двумя детками». Сказала и погрохотала возыком дальше, смеясь.
Баба Надежка только успела ей вслед крикнуть: «Какую невестку? Ума лишилась?» Меланья в это время стояла потерянно и тоже ничего не могла понять. Дети, особенно старшая, словно чуя беду, примолкли, прижались к маме и только глазами своими голубыми, как цветы льна в России, глазели на чужую женщину. А та растерянно то на них взирала, то Фроське вслед.
Опомнившись, баба Надежка спросила:
-Ты издалека?
-Да, - неуверенно молвила Меланья.
-Ну заходите в хату, детей с дороги надо накормить.
Накрыла на стол баба Надежка, чем Бог послал, время-то было голодное, накормила гостей нежданных и сказала: «А теперь рассказывай, какая ты Петру жена? Одна у него есть уже, а ты другая?» Меланья испуганно спросила:
-Какая одна?
-Так Фроська ж, что тебя привела и есть его законная жина, и дочка Вера у нее есть от Петра. Петр ничего мне не писал.
Меланья честно призналась, что воинскую часть Петра перевели в другое место, а у нее родился ребенок, он и не знает, а адрес она узнала из конверта, который однажды вытащила у него из кармана.
-А девочка от кого, вроде великовата для Петра.
-Дочь от мужа, который погиб на фронте.
Задумалась баба Надежка, и Меланья молчала. А потом баба Надежка
сказала: «Знаешь что, хоть обижайся на меня, хоть нет, но как я тебя приму? У меня есть уже невестка. Напишу сыну, и что он скажет, то и будет. А пока я поведу тебя до одной женщины, поживешь у нее, в госпитале работы хватает, дитя в ясли, а старшую в школу отправишь.
Меланья подчинилась. Поправила свои льняные косы, забрала узелки, сына, дочь и пошли они с не состоявшейся свекрухой на квартиру определяться.
Прожила она так два месяца, пока ответ мать от сына Петра получила, в котором он написал, что никакой жены у него нет, кроме Фроси, а к женщине этой, мол, похаживал, так не я один, а и другие из воинской части заглядывали. Не верю я, что сын мой и не признаю его своим, мало ли от кого он может быть.
Пошла баба Надежка к Меланье вечерком и дала прочитать письмо, та молча вернула его, только слезы из глаз, что горох посыпались, но ни слова не сказала, кроме: «Прощайте!» На другой день она уехала с детьми, не сказав никому куда. Как в воду канула, больше о ней никто и не слышал.
Прошло время, Петр вернулся из армии, помирился с Ефросиньей, вопреки воли матери, но толку от их совместной жизни не получилось. Сбежала от него Фрося с дочкой, когда он был на работе. Съездил он к ней однажды, но она и во двор его не пустила. Вернулся печальный и пьяный. А наутро отправился на буровую, на вахту заступать недельную.
Поселили его в пристройке у каких-то людей, и была у них дочь Степанида, на которой он женился потом. Нажили они двух деток - девочку и мальчика, и дружно, хорошо все у них было. Степанида была хотя и не красавица, как Фрося, но очень степенная, разумная женщина, все у нее в руках горело, со всеми она умела ладить. Казалось Петру, что в рай попал, сравнивая свою первую жену и эту.
Ничего не предвещало грозы, собрались уже переезжать от родителей Степаниды во вновь созданный совхоз, где давали квартиру и не надо будет на неделю от семьи отрываться. Но однажды перед обедом, когда Петр отсыпался после ночной вахты, гром таки грянул в солнечный веселый день, и долгое эхо его раскатов потом будет преследовать эту семью всю жизнь.
Петр спал, дети играли во дворе, Степанида бегала по хозяйству. Но идиллия эта вмиг была разрушена, когда во двор зашла белокурая женщина с таким же светловолосым и голубоглазым мальчиком. Вела она его за ручку, подрос уже малыш. Меланья, а это была она, уже знала от людей, что Петр женился, и адрес выпытала, и пришла только для того, чтобы батя взглянул на сына и признал его своим. Семью рушить она и не помышляла.
Степанида, которая знала эту историю от бабы Надежки (та предупредила ее перед свадьбой, которую в свое время сыграли, хоть скромную, но все по-людски, для Петра и Степаниды), поспешила навстречу чужачке и невольно залюбовалась мальчиком. Как глянула на него, так и застыла — вылитый Петр. Меланья прочитала это в глазах Степаниды и молвила тихо: «И теперь будете говорить, что не Петров сын...»
Степанида молча взяла мальчика за руку, который ей весело заулыбался мужниной улыбкой, и повела в пристройку, где мирно спал Петр. Позвала его, он открыл глаза и спросил:
-Что случилось?
-Ты не на меня смотри, а вот сюда, - и она поставила мальчика пред отцовыми очами, - ты ж говорил мне, что он не твой, а он, как две капли воды на тебя похож».
Петр мельком взглянул и отвел глаза, сказав:
«Не мешай отдыхать, как говорил, так и есть», - и отвернулся к стенке. Постояла Степанида с Меланьей и Витей (так звали мальчика) на пороге и вышли. Степанида что-то начала говорить Меланье в оправданье мужа, но та не стала слушать, взяла мальчика за руку и молча, опустив голову, пошла со двора.
Много воды утекло с того рокового дня. Выросли, выучились Петровы дети, и Вера уже замужем была. Жили не сказать, что в большом достатке, но не бедствовали, на все хватало. И Петр, и Степанида трудились в совхозе, и хозяйство немалое держали. Сын Коля выучился на агронома и тоже работал в том же хозяйстве, дочь Наташа - технологом на заводе. У них были уже свои семьи и внуками бабушку с дедушкой порадовали.
Про Веру знали все из писем, которые она писала до поры до времени, пока мать в душу дочкину грязи ушат на отца не вылила. Наверное, это было своего рода наказание Господне за отвергнутого сына. Не знаю, думал ли о нем Петр, но никому никогда ничего не говорил. Вроде и не было его на свете белом, а Меланья с тех пор как сквозь землю провалилась - ни слуху, ни духу.
Думали те, кто был посвящен в эту историю, что она уехала на родину, в Россию. Так и уходили годы, словно талая вода по весне...
Но жизнь порой такие сюрпризы преподносит, что ни в сказке сказать, ни
пером описать, как говорится. Однажды друг юности Петра - Иван, такой же уже пожилой, возвращался из города на рейсовом автобусе, и когда садился, то шофер, проверяющий билеты, показался ему странно и до близости знакомым. Всмотрелся попристальнее и ахнул — вылитый Петр в юности - те же кряжистые плечи, крутой затылок, кудрявая светлая голова и насмешливо-пытливый прищур голубых глаз, а губы, ну словно скопированы талантливым скульптором, а голос, а ухватки задорные и шутки-прибаутки и даже жесты... Только еще повыше ростом и покрупнее в габаритах. Всю дорогу дядя Иван не сводил с него глаз, но не обмолвился ни словом, что признал сына своего друга.
А на другой день раненько засобирался на другой автобус - в совхоз к Петру. Нашел того на бригадном стане и все как на духу выложил. Поговорили они и на следующий же день махнули вдвоем в город (видно, все же мучилась душа Петрова от давнего предательства) и сели в автобус, который вел отвергнутый сын. Доехали до конечной остановки и там Иван остался в сторонке, а отец подошел к сыну, когда пассажиры разошлись. Поздоровался и сказал, что хочет поговорить с ним об одном мучившем его вопросе. Тот взглянул с прищуром и с маху жестко резанул: «Я знаю, что вы будете мне говорить, что вы мой отец и тому подобное, так я и так вас знаю. Видел не раз издали, специально приезжал в юности посмотреть на вас, да и люди много чего рассказывали матери о вас, а она мне. И портрет ваш висит у матери на стене в хате. Что вам теперь надо от
меня?»
Смутился отец до боли, но сказал, что надо ему только одно - покаяться, попросить прощения, наладить отношения, если можно, и предложить свою помощь, может, деньги нужны на дом или машину...
-Прости меня, сын», - и упал на колени, склонив свою все еще кудрявую, но уже седую голову. Дядя Иван плакал в сторонке вместе с Петром, у которого из глаз падали на пыльную площадь скупые тяжелые мужские слезы.
Молча, с каменным лицом (а что у него творилось в душе - кто же знает) выслушал его сын и ответил: «Ничего мне от вас не надо, все я себе заработаю сам - и дом, и машину, и семья у меня есть, и внуки ваши растут. Слишком поздно вы объявились. А мать вас никогда не забывала. Любила она вас, замуж больше не ходила из-за этого. А простить, то пусть Бог вас прощает. Все! Садитесь в автобус, а то мне пора - график».
Сели два друга и промолчали до самой своей остановки, и сын молчал, как заклятый.
Выходя, сказали ему с надеждой: «До свидания...» А он как отрезал: «Прощайте!» - и так рванул автобус, только пыль заклубилась... Рванулась следом за сыном Петрова душа...
Вернулись по своим домам Иван и Петр и сохранили в тайне и свою поездку, и встречу, и разговор. Только стал с тех пор Петр попивать и на глазах таять, а потом сердце так придавило и так его мучило, что он начал по больницам валяться.
В один из приездов жены в больницу сказал, как рубанул: «Забирай меня домой, хватит, вылечился», а сам серый, как пепел. Степанида заголосила, мол, ты же помрешь в нашем совхозе, там же врачей нет, не возьму домой, лечись. А он молча встал с койки и, пошатываясь, стал собирать вещи. Задыхаясь, вышел из палаты и пошел на выход, а за ним - причитающая и плачущая Степанида и медсестры, уговаривающие вернуться, мол, вам нельзя без квалифицированной медицинской помощи ни дня, вы же умрете... Махнул рукой Петр и пошел на остановку автобуса.
Добрались домой, и он как лег, так, считай, полгода и не вставал. Уколы, которые делала местный фельдшер, помогали на час-другой, а потом полусидя, полулежа хрипел, задыхался, аж черный делался. Вскоре умер, раскрыв свою тайну племяннице, а может, и жена знала. Попросил же он племянницу никому не рассказывать, мол, это - как исповедь перед смертью.
Через год после смерти сына скончалась и его мать - баба Надежка. И ехала я с похорон, света не видя из-за слез, простившись с сестрой и мамой на вокзале. Сижу в автобусе, горюючи, и вдруг слышу голос покойного дяди Петра - думаю, вот так догоревалась,
голова уже начинает куда-то не туда сворачивать. Надо брать себя в руки, думаю. А смех, а шутки-прибаутки все продолжаются, и все дядиным голосом. Подняла я голову, глянула в водительскую кабину, а сидела я в кресле, которое у входа, и обмерла - молодой мой дядя
Петр что-то напарнику «заливает». Так я всю дорогу и проглазела украдкой в его сторону, и все слушала и слушала родной голос...
А в городе (я спешила на поезд) на конечной остановке, подошла к нему и сказала, что он очень похож на моего покойного дядю… Не успела закончить речь, как он перебил меня: «Знаю, знаю, на Петра, я его Виктор, а вы кто будете?». Я сказала, что спешу на поезд, но по-быстрому ему все рассказала и о смерти его бабушки, и обо всех прочих - живых. И попросила его простить нас всех, ибо мы не знали, что он живет рядом с нами столько лет, и попросила навестить тетю Пашу и сестру свою двоюродную, что они будут очень рады. Он на секунду задумался, а потом характерным для его покойного отца жестом махнул рукой, прищурился, улыбнулся и быстро написал свой адрес, добавив, что поедет в том случае, если получит письменное приглашение от тети Паши. Я стала объяснять, как к ним проехать, а он нетерпеливо перебил: «Знаю где, и курган казацкий видел, и хату, и плавни... Я там был не раз, но так и не решился заехать - обида не пускала. А теперь, что с мертвыми счеты сводить, успеть с живыми повидаться, поговорить». Он проводил меня на вокзал, посадил на поезд и взмахнул вслед рукой. Я проплакала очень долго, тихонько, когда улеглась на свою полку, отвернувшись к стенке.
Всего не перескажешь - и так слишком много написано. Но встреча под старинным казацким курганом наконец-то состоялась, и была она хотя и очень болезненной, но и радостной. С тех пор он стал частым гостем со своей женой и детьми у тети Паши. А потом она потихоньку свела его и с братом, и сестрой по отцу, хотя Степанида была и против, мол, сколько лет тайну хранили и, на тебе, такое сотворили, зачем, дескать, прошлое ворошить.
Но прошлое настойчиво постучало в дверь перстом судьбы или Бога, чтобы отвергнутый давным-давно в глупой до жестокости молодости отца сын вернулся к своим корням. Отломанный отросток прижился на диво быстро и крепко-накрепко. В одно прекрасное время он захотел познакомиться и с Верой, своей сестрой. С присущей ему решительностью прикатил в один из выходных на своей машине и, усадив тетю Пашу, двоюродную сестру Катю рядом со своим семейством, помчал всех в город. Надо ли говорить какой радостной, счастливой была эта встреча! Брат обрел сестру, а сестра- брата. Бывал он там в гостях еще не раз. Гостили и у него, когда кто мог выбраться.
А особенно тесная дружба у него завязалась (после смерти тети Паши) с сестрой Наташей. Они стали неразлейвода. Все праздники, многие выходные проводили совместно семьями. Помогали друг другу во всем. Он вообще был легок на подъем - Витя - и горазд на помощь. Руки у него были золотые, как и сердце. Мать его, Меланья, тогда еще была жива, не
могла нарадоваться, что наконец-то ее сына признали, что он обрел родню и теперь будет не одинок в старости, обросши столь многочисленными и прочными корнями. Вырванный с корнем росток деревца вернули в родной сад уже взрослым, полным сил и оно на диво прижилось и пышно расцвело.
Так длилось более десяти лет. И, казалось, этой всеобщей любви и дружбе не будет конца. Старшие уходили в мир иной: не стало тети Паши, потом Меланьи, но младшее поколение крепко держалось друг за дружку. И ничто ни разу не омрачило этой вновь обретенной любви - все в роду по отцовой линии общались с Витей, наперебой звали в гости... Живи и радуйся, что крепкий, мужественный, сильный наш обретенный брат. Но судьбе было угодно напомнить нам, что ничего нет вечного в этом лунном мире. Что мы всего лишь маленькие песчинки, которые однажды костер может разметать, распустить, унести в такую заоблачную даль, откуда никогда не возвращаются на землю
Е. Скрыпник.
