25 подписчиков

Об осмысленной жизни

9 августа 20239 авг 2023

10 мин

Vita contemplativa,

или Об осмысленной жизни

Все вы, для которых дорог суровый труд и все быстрое,

новое, неизвестное, — вы чувствуете себя дурно;

ваша деятельность есть бегство и желание забыть самих себя.

Если бы вы больше верили в жизнь, вы бы меньше отдавались мгновению.

Но чтобы ждать, в вас нет достаточно содержания, — и даже чтобы лениться!

Фридрих Ницше “Так говорил Заратустра”

Мышление, как замечает Арендт в «Vita activa», было привилегией немногих. Но именно поэтому этих немногих и сегодня не стало меньше166. Тем не менее это допущение не совсем справедливо. Быть может, особенным признаком нашего времени является то, что мыслителей, которых и безтого мало, стало еще меньше. Где только возможно, мышление претерпело много вреда от того, что vitacontemplativa все больше вытесняется на периферию в пользу vita activa, что сегодняшнее гиперактивноебеспокойство, спешка и волнение не сильно способствуют мышлению, что из-за нехватки времени мышление воспроизводит теперь лишь одно и то же. Уже Ницше сожалел о том, что его время бедно великими мыслителями. Он объясняет эту бедноту как раз «отступление[м] на задний план, а иногда и низк[ой] оценк[ой] vita contemplativa», тем обстоятельством, что «труд и прилежание — некогда спутники великой богини здоровья — теперь как бы свирепствуют иногда, подобно болезни». Поскольку времени для мысли и покоя в мысли недостает, отклоняющихся взглядов избегают. Их начинают ненавидеть. Всеобщее беспокойство не позволяет мышлению углубиться, отважиться пойти вдаль, подняться до чего-то подлинно Иного. Не мышление определяет время, а время — мышление. Поэтому оно становится темпоральным и эфемерным. Оно больше не сообщается с длительным. Однако Ницше считает, что «могущественное возрождение гения медитации» заставит эту жалобу смолкнуть.

Мышление в особом смысле слова нельзя произвольно ускорить. Этим оно отличается от вычисления или от простой деятельности рассудка. Оно нередко бывает витиеватым. Поэтому Кант называл проницательность и тонкость чувства «некоторого рода роскошь[ю] ума». Деятельность рассудка знает только нужду и необходимость, но не роскошь, которая представляет собой отклонение от необходимого, от прямого. Мышлению, которое превосходит вычисление, свойственны особые темпоральность и пространственность. Оно идет нелинейно. Это мышление свободно, так как его время и место неисчислимы. Нередко оно идет прерывисто. Вычисление, наоборот, следует по линейной траектории. Поэтому его можно точно локализовать и в принципе как угодно ускорить. При этом оно не оглядывается. Обход или шаг назад не имеют смысла. Они только замедляют ход вычисления, который является всего лишь ходом труда. Сегодня сама мысль приравнивается к труду. Но Animal laborans не способно мыслить. Для мышления в особом смысле слова, то есть для осмысляющего мышления, необходимо нечто, не являющееся трудом. Изначально «осмысление», «Sinnen» (древневерхненем. «sinnan») означает «путешествие». Неисчислим и прерывист его маршрут. Исчисляющее мышление не пребывает в пути.

Без покоя человек не способен увидеть покоящееся. Абсолютизация vita activa изгоняет из жизни все, что не является актом, активностью. Всеобщая нехватка времени уничтожает идущее в обход и непрямое. Тем самым мир становится беден формами. Всякая форма, всякая фигура — это обходной путь. Пряма только голая бесформенность. Когда из языка изымают непрямое, он сближается с криком или приказом. Дружелюбие или вежливость также покоятся на обходительности и непрямоте. Насилие, наоборот, склонно к прямоте. Если в ходьбе отсутствует всякое промедление, всякая приостановка, то она закостеневает в марше. От нехватки времени амбивалентное, неразличимое, неприметное, неразрешимое, неопределенное, сложное или апоретическое уступают место грубой отчетливости. Ницше замечает, что в рабочей спешке исчезает и «способностьслышать и видеть мелодию движений». Мелодия сама есть обходной путь. Пряма только монотонность. Мелодия характеризует и мышление. Мышление, в котором отсутствует всякая обходительность, оскудевает до вычисления.

Необходимости ускорения при модерне существенно способствовала vita activa, которая с Нового времени становилась все интенсивнее в ущерб созерцательной жизни. Деградация человека к animal этого нововременного процесса. Упор как на труд, так и на действие покоится на нововременном примате vita activa при модерне. Арендт, однако, несправедливо резко отделяет труд от действия, интерпретируя первый как пассивное участие в жизненномпроцессе рода. Арендтовское понятие действия не обладает никакой магической силой, которая могла бы развеять чары, низводящие человека до animal laborans, так как убедительность этого понятия действия возникает из того примата vita activa, которым объясняется также и абсолютизация труда. Решимость действовать и решимость трудиться имеют, как много раз подчеркивалось, один генеалогический корень. Лишь ревитализация vita contemplativa могла бы освободить человека от необходимости труда. Кроме того, animal laboransродственно animal rationale. Голая деятельность рассудка — это как раз труд. Но человек — это нечто большее, чем animal, именно потому, что он обладает способностью к созерцанию, позволяющей ему сообщаться с длительным, которое тем не менее не является родом.

Интересно, что Хайдеггер почти не уделяет внимания vita contemplativa. Она означает для него только созерцательно-монашескую жизнь, в отличие от vita activa как жизни деятельно-мирской. Хайдеггер сводит созерцание к его рациональному элементу, то есть к разделяющему, аналитическому взгляду. Далее он связывает его с рассмотрением (Betrachtung). Последнее он понимает, исходя из «посягательства» (Trachten), из латинского tractare, которое означает обработку или обращение. Посягать на что-то, по Хайдеггеру, значит «добиваться от него чего-то, следить за ним, обеспечивать его пребывание в определенном состоянии». Созерцание как рассмотрение, соответственно, оказывается «исследующе-устанавливающей обработкой действительности», «до жутирешительн[ой] обработк[ой] действительности». Таким образом, оно является работой. Несмотря на свою близость к мистике, Хайдеггер не разбирает мистическое измерение созерцания, согласно которому оно, как пребывание пред Богом во внемлющей любви, не обладает той интенциональностью разделения и установления, которую он ему приписывает. В unio mystica* разделения и ограничения как раз полностью упраздняются.

Согласно Фоме Аквинскому, vita contemplativaпредставляет собой форму жизни, которая совершенствуетлюдей: «In vita contemplativa quaeritur contemplation veritatisinquantum est perfectio hominis» («<…> в созерцательной жизни к созерцанию истины стремятся как к тому, что совершенствует человека»). Жизнь скудеет и становится трудом, всего лишь промыслом, если она утрачивает всякий созерцательный момент. Созерцательное пребывание прерывает то время, которое является трудом: «Werc und gewerbe in der zit und bloz sin des selben» («Труд и промысел одинаковы во времени»). Vita contemplativa возвышает само время. Вопреки утверждению Арендт, в христианской традиции не происходит однобокого превознесения vita contemplativa. Как у Майстера Экхарта, целью скорее оказывается опосредование vita activa и vita contemplativa. Святой Григорий также пишет: «Нужно знать: если благой распорядок жизни требует перехода от деятельной жизни к созерцательной, то часто бывает полезно, чтобы душа возвращалась от созерцательной жизни к деятельной, таким образом, чтобы вспыхивающее в сердце пламя созерцанияодаривало деятельность всей своей полнотой. Поэтому деятельная жизнь должна вести нас к созерцанию, но созерцание при этом должно исходить из того, что мы наблюдаем внутренне, и возвращать нас к деятельности». Vita contemplativa без действий слепа. Vita activa без созерцаний пуста.

Философия позднего Хайдеггера также объята созерцательным настроением. «Проселок» — это будто бы via contemplativa. По нему никуда не ходят — на нем пребывают в созерцании. Неслучайно Хайдеггер упоминает Майстера Экхарта: «<…> широта всего, что выросло и вызрело в своем пребывании возле дороги, подает мир. В немотствовании ее речей, как говорит Эккехардт, старинный мастер в чтении и жизни, Бог впервые становится Богом»176. Говоря о «старинном мастере в чтении и жизни», он указывает на необходимость опосредования vita activa и vita contemplativa. «Осмысление» или «осмысляющее мышление» Хайдеггер делает формулой, противостоящей исчисляющему мышлению как труду. В «Науке и осмыслении» он пишет: «<…> в нищете осмысления — обещание богатства, чьи сокровища светятся в блеске того бесценного, которое никогда не дает просчитать себя». Осмысление начинается, когда мышление приостанавливает свой труд. Лишь в момент приостановки оно вымеряет то пространство, которое предшествует «образованию». Лишь у осмысления есть доступ к тому, что, не будучи образом и представлением, под-держиваетих появление. В своей «отданности достойному вопрошания»** оно касается медлительного и продолжительного, ускользающего от быстрой хватки.

Оно расширяет взгляд, возвышая его над наличным и подручным (Vor- und Zu-handene), к которому обращен труд. Там, где рука приостанавливает свою хватку, где она медлит, ей становится доступна широта. Так, Хайдеггер говорит «о покоящейся руке, в которой сосредоточено прикасание, бесконечно далекое от всякого ощупывания»180. Лишь в промедлении руке открывается неизмеримое пространство. Медлящая рука «пронесена издалека и в еще более далекую даль зовущим зовом, будучи занесена из тишины»***.

Лишь в медлящем, приостанавливающемся «шаге назад»можно воспринять «тишину», которая скрывается от линейного хода трудового процесса. Лишь «шаг назад» дает знать о ходьбе-как-таковой. Вновь и вновь Хайдеггер возвращается к этому созерцательному epoche (воздержанию): «Немецкий глагол weilen («находиться, проводить время») означает: длиться, оставаться тихим, погрузиться в себя, а именно: пребывать в покое. В одном прекрасном стихотворении Гете говорит: “Запинается скрипка, замирает [weilt] танцор”». В тот момент, когда танцор приостанавливает движение, он замечает все пространство вокруг. Эта пора промедления — предпосылка к тому, чтобы начать совсем другой танец.

«Покоящаяся рука», воздерживающаяся от насильственной хватки, бережна. Слово «беречь» восходит к средневерхненемецкому выражению «schone», которое также означает «дружелюбный». Так и созерцательное пребывание является практикой дружелюбия. Оно дает произойти и сбыться, оно одобряет, не вмешиваясь. Деятельная жизнь, в которой отсутствует всякое созерцательное измерение, не способна на дружелюбие бережности. Она выражается в ускоренном производстве и разрушении. Она расходует время. Равно и в свободное время, которое также подвергается необходимости труда, люди не могут иначе отнестись ко времени. Они уничтожают вещи и убивают время. Созерцательное пребывание дает время. Оно расширяет бытие, которое есть нечто большее, чем деятельность (Tatig-Sein). Жизнь обретает время и простор, длительность и широту, когда она возвращает себе способность к созерцанию.

Когда из жизни изгоняют всякий созерцательный элемент, она заканчивается в смертельной гиперактивности. В таком случае человек задыхается в собственных делах. Необходима ревитализация vita contemplativa, так как она распахивает пространства для дыхания. Возможно, сам дух обязан своим возникновением избытку времени, otium, отдыху, то есть медленному дыханию. Можно было бы переосмыслить понятие Pneumas, которое означает какдыхание, так и дух. Тот, у кого сбивается дыхание, у того нет духа. За демократизацией труда должна последовать демократизация otium, чтобы первая не обернулась всеобщим рабством. Так пишет и Ницше: «Благодаря недостатку покоя наша цивилизация переходит в новое варварство. Никогда деятельные, т. е. беспокойные, не имели большего влияния, чем теперь. Поэтому к числу необходимых корректур, которым нужно подвергнуть характер человечества, принадлежит усиление в очень большой мере созерцательного элемента».