Эта история началась в мае 1884 года, когда в киевской квартире известного искусствоведа, профессора истории изящных искусств Императорской академии художеств Адриана Викторовича Прахова появился «стройный, худощавый молодой человек среднего роста с лицом не русского типа» – так описывал двадцатисемилетнего Михаила Врубеля его педагог, русский живописец, академик Павел Петрович Чистяков.
Именно он представил Прахову никому не известного, но безусловно талантливого молодого художника. Адриан Викторович изучал в России древние памятники искусства и собственноручно срисовал фрески Кирилловской церкви в Киеве. Потемневшие, едва различимые лики святых с укором смотрели со стен и безмолвно взывали о помощи. Прахов опасался, что комитет, располагавший денежными средствами, «скупо отпущенными по смете» на реставрационные работы внутреннего убранства храма, поручит написать образа «какому-нибудь местному художнику-богомазу», и обратился за помощью к старому другу профессору Чистякову – не порекомендует ли тот кого-нибудь из даровитых учеников, «кто согласился бы приехать в Киев и написать за 1200 рублей, со своими материалами, на цинковых досках четыре образа для одноярусного мраморного иконостаса в византийском стиле».
То, что Прахов называл «скупо отпущенными по смете денежными средствами», для Михаила Врубеля, едва сводившего концы с концами и вынужденного подрабатывать репетиторством, было огромными деньгами, и он без колебаний согласился.
В киевской квартире на Большой Житомирской хозяйничала супруга Прахова – урождённая Эмилия Мария Клементина Лестель. Выпускница консерватории по классу фортепиано, ученица самого Ференца Листа, объездившая с мужем множество стран и побывавшая в самых знаменитых музеях мира, эта экстравагантная француженка превратила семейное гнездо в художественный салон, который посещали люди искусства.
«Она была невероятно умна и остра на язык, образована и... эксцентрична. Однажды ей чем-то досадила гостья – жена скульптора Антокольского, так Эмилия Львовна взяла и вылила на неё ведро воды, представляете?» – рассказывала впоследствии внучка Эмилии Александра Николаевна Прахова.
Тридцатипятилетнюю мать троих детей вряд ли кто-либо мог назвать красивой – её своеобразное лицо не поражало совершенством черт, – однако, по воспоминаниям сына Николая, у матери «были чудесные глаза тёмно-василькового цвета и красиво очерченные губы».
Впечатлительный и увлекающийся, как все художники, Михаил Врубель незамедлительно влюбился без памяти в жену своего покровителя и превратил её в священную икону романтического культа. Поначалу это любовное помешательство забавляло супругов. Однако через год, по слухам, Врубель сделал предложение Эмилии Львовне, причём о своём намерении объявил даже не ей самой, а Адриану Викторовичу, совершенно обескураженному подобной выходкой.
К 1884 году относятся первые наброски головы Богоматери, в которой легко узнаваемы черты Эмилии Львовны: поистине бездонные трагические глаза – не глаза, очи! – и нежные губы, похожие на лепестки роз. Один из набросков, написанный акварелью и гуашью, выполнен на листе белой бумаги, наклеенном на толстый коричневый картон: сиреневые очертания головы женщины на фоне золотистой зари, подсвеченные малиновым контуром. Подклеив к основной акварели листы скрой рисовальной бумаги, Врубель начал рисовать тушью орнаментальные цветы, но так их и не закончил.
По свидетельству Николая Прахова, которому было тогда 11 лет, по дороге в Кирилловское Врубель часто заезжал к ним на дачу, брал альбом для рисования старшей дочери Праховых и писал акварелью кого-нибудь из членов семьи, чаще всего – Эмилию Львовну. Сам он совершенно не ценил эти работы и обычно не доводил их до конца, используя как черновики или делая наброски поверх ранее нарисованного, поэтому Праховы забирали рисунки и прятали.
Так появилась «Голова женщины», хранящаяся ныне в Государственной Третьяковской галерее. Этот рисунок Врубель создал по памяти и, увидев его у Праховых дома, захотел переписать масляными красками, открыл ящик и сделал один мазок. В это время Эмилия Львовна позвала всех завтракать. Михаил Александрович бросил работу и пошёл в столовую, а Николай с сестрой, решив, что так он только испортит рисунок, спрятали его за шкаф. Вернувшись, Врубель не нашёл набросок, но не поинтересовался, куда он исчез – просто закрыл ящик с красками и ушёл домой.
В это же самое время платоническая страсть художника искала выхода. Он страдал от неразделённого чувства и всеми силами пытался привлечь внимание Эмилии Львовны, хотя и безуспешно. Константин Коровин вспоминал, что как-то жарким летним днём пошёл купаться вместе с Врубелем на большой пруд. «Что это у вас на груди белые большие полосы, как шрамы?», – удивился он, увидев многочисленные отметины. «Да, это шрамы, – ответил Врубель. – Я резал себя ножом». «Поймёте ли вы, – продолжал он. – Значит, что я любил женщину, она меня не любила – даже любила, но многое мешало её пониманию меня. Я страдал в невозможности объяснить ей это мешающее. Я страдал, но когда резал себя, страдания уменьшались».
К тому времени Врубель перебрался на дачу к Праховым, и его романтическое безумие стало раздражать обоих супругов. Муж, по воспоминаниям современников, «определённо его боялся», а жена вслух возмущалась врубелевской «инфантильностью».
Поэтому Адриан Викторович посоветовал молодому художнику отправиться на зиму в Италию и там закончить работу над образами.
«Поезжайте сначала в Равенну, познакомьтесь там с древними мозаиками церквей: San Vitale, San Appolinare in classe, San Appolinare nuovo, a потом поселитесь в Венеции. Климат в ней мягкий, зимой иностранцев приезжает мало… Тут же, под боком, собор святого Марка с его чудесными мозаиками разных эпох, а в часе езды на гондоле, на острове Торчелло, в церкви Santa Maria Assunta – прекрасно сохранившиеся мозаики XII века», – сказал он.
Из Венеции Врубель писал Эмилии Львовне. Сохранились вырезки из этих писем – иллюстрации к произведениям искусства, увиденным в Венеции. На обороте одной из таких вырезок с рисунком памятника кондотьеру Коллеони рукой Врубеля написана фраза: «Лишь бы касаться до…»
Русский художник, педагог и мемуарист Николай Иванович Мурашко навещал Михаила Александровича в Венеции: художник в это время работал над всеми четырьмя образами для Кирилловской церкви, причём «Христос» и «Богоматерь» были «вполне выяснены», «Кирилл» едва начат, а «Афанасий» существовал только в виде наброска.
В облике Богоматери Мурашко без труда узнал «общую знакомую госпожу из России». По его собственным словам, сходство было «ярко выражено», и он «не мог этого не заметить». Врубель в ответ рассмеялся: «А вы узнали?» «Да, только вы дали ей другое выражение; в натуре это неудержимая крикуха, а у вас – кроткое, тихое выражение». «Разве она крикуха? – возразил на это Врубель. – Нет, это вы её не знаете. Видимо, у нас от одного и того же субъекта были различные впечатления».
Читайте также:👥
Икона Богоматери была закончена в 1885 году. Лик младенца Христа был списан Врубелем с младшей дочери Праховых Лёли. Выполненная по всем канонам православной иконографии, эта икона поражает своей выразительностью, глубиной и проникновенностью взгляда Божией Матери, скорбной складкой, притаившейся в уголках её рта.
Эмилия Львовна Прахова пережила обессмертившего её лицо гениального творца на семнадцать лет. Перед кончиной завещала младшей дочери Ольге уничтожить все письма Врубеля, и её последняя воля была исполнена.
Старшая дочь Праховых Елена (Лёля) впоследствии стала музой другого знаменитого художника – Михаила Нестерова.
Но об этом речь пойдёт в следующей статье.
Вас может заинтересовать:
Ранее:
Далее:
✅©ГалопомПоЕвропам
Все права защищены. Копирование материалов без указания источника запрещается.
