В детстве я был убежден, что голуби, голубятни и страсть к ним – явление исключительно бакинское. Даже не бакинское вообще, а присущее только старым бакинским улицам.
Я долго уговаривал папу финансировать давнюю свою мечту. Хорошо помню, как выбирал первые две пары голубей на Кубинке, как назывался бакинский «блошиный рынок», где был целый ряд с клетками, в которых сидели, ожидая новых хозяев, голуби – белоснежные, хохлатые, сизые, рябые, лохмоногие. С той поры и помню специфическую терминологию гушбазов-голубятников. Потом эти первые две пары – три белых и рябой – были осторожно водворены в загодя выстроенный птичий домик на крыше дома на старой улице, где я вырос. Затем долго готовил голубей и себя к их первому полету. Словно заражаясь твоим нетерпением, за сетчатой дверкой нервно вышагивают, поблескивая бусинками глаз, и все громче и настойчивее гулят голуби.
И я очень хорошо знаю восторг, переполняющий всего тебя, поднимающийся к самому горлу, когда птица, подброшенная тобою вверх, в немыслимом ускорении, как снаряд, выпущенный из пращи, вертикально набирает головокружительную высоту, всего через несколько мгновений становится белым пятнышком на фоне лазури и начинает там, в небе, «играть», как голубятники называли эту воздушную джигу классных голубей. А ты стоишь, задрав голову и приложив ладонь козырьком к глазам, наблюдая фантастический танец свободы, и нет тебя в этот миг счастливее на свете, ибо ощущение такое, будто ты сам сейчас там, вместе с этим комком перьев и восторга, купаешься в вечном синем эфире…
Со страстями, перед коими бледнеют шекспировские, сопряжены были драматические коллизии, связанные с поимкой чужого голубя. Между гушбазами существовали чрезвычайно жесткие уговоры относительно возврата или невозврата голубей владельцам. А «сажали» чужого вот как. Завидев, как над твоим двором в небе появился приблудный, поднимаешь своих, самых опытных, матерых. Они, как истребители, окружающие самолет-нарушитель, постепенно сужают круги вокруг чужого и ненавязчиво, как бы играя, придавливая вниз, ведут и сажают наконец на свою голубятню, чтобы затем уже препроводить в одиночную клетку. Но это только первый акт драмы.
Если чужой совсем уж чужой, то есть не из соседних, известных голубятен, и, следовательно, вне гушбазского закона-уговора, ему подрезали перья на крыльях, чтобы не упорхнул во время общих голубиных прогулок по крыше, пообвыкся. Своеобразный карантин, превращавший чужого в своего. Если же он соседней махалли и хозяин известен, вступал в силу тот самый закон о возврате-невозврате. Полюбился тебе новичок, а старый хозяин тоже к нему сердцем прикипел – тут и начинались страсти.
Сотни раз в своем бакинском детстве я переживал эти чувства. Даже помню свою ревность, когда узнал, что, оказывается, пацаны шугают голубей во всем мире. И очень долго был убежден, что страсть гушбазская присуща, так сказать, только простым смертным. А у великих мир увлечений включает в себя совсем иной алфавит желаний и интересов. Поэтому голубиный «пассаж» виртуоза пассажей джазовых выдающегося музыканта Вагифа Мустафазаде, что если бы не джаз, то он бы разводил голубей, взволновал, тронул сокровенное в душе, заставил вновь обратиться памятью к небу детства. А когда прочитал о страсти к голубям выдающегося форварда Анатолия Банишевского в замечательном очерке Юлия Сегеневича, задумался.
«Ведь Толя и сам, по сути, был птицей, только футбольной», – пишет Юлий Михайлович. «Вагиф, а чем бы ты занимался, если бы не джаз?» – «Разводил бы голубей».
Ну что, казалось бы, особенного в том, что два коренных бакинца наследовали коренную же бакинскую любовь к голубям? Ничего, если отрешиться от главных занятий в жизни этих личностей. Но отрешиться от них невозможно, потому что именно главное занятие и выстроило в каждом из них Личность.
Импровизационной сущности джаза, может быть, наиболее близка именно импровизация футбольная. Да, существует футбол тотальный, как асфальтовый каток, очень эффективный, но отчего-то сердце замирает в груди от изысков футбола бразильского.
…Я вижу ее, кудлатую голову Вагифа (кстати, в Баку джазмены звали его Мустафой, чтобы не путать с другим выдающимся джазовым пианистом, Вагифом Садыховым, «баладжа (маленьким) Вагифом»), его черные усы, свисающие над черно-белой клавиатурой, черно-белой дорогой его судьбы, вижу пальцы его, шаманящие на этой дороге, вспоминаю пастернаковскую строку: «Я клавишей стаю кормил с руки» – и вновь слышу ту музыку небес, что окормляла наши души и меняла их необратимо, ибо души наши никогда уже не возвращались в состояние, в котором пребывали до окормления музыкой Вагифа Мустафазаде.
Я вижу рыжую голову Анатолия Банишевского, Бани, вырывающуюся как солнечный блик из ряда других голов, вижу, как порхает и одновременно никуда от его ног не отлучается мяч, пока он сам этого не захочет. Но вот и захотел, и вдруг, качнув торсом влево, Рыжий мягко, плавно уходит вправо, и здесь к его ноге, описав заданную и выверенную до сантиметра параболу вокруг растерянного защитника соперников, возвращается мяч, и нападающий команды «Нефтчи» Анатолий Банишевский, оставив далеко позади всех, врывается в штрафную площадку соперников, и люди на трибунах поднимаются с мест, а потом трибуны взрываются единым, исторгнутым из тысяч сердец торжествующим криком победы… Блажен, кто слышал и видел эти импровизации, был окормлен сгустками чистого, как смех ребенка, счастья, рожденного абсолютной творческой свободой, помноженной на абсолютное владение всем инструментарием, всем алфавитом своего искусства. И если именно под этим углом зрения посмотреть на игру джазового кудесника Вагифа Мустафазаде и футбольного кудесника Анатолия Банишевского, то нет ничего удивительного в их любви к голубям, полет которых «звучит» как музыка самой свободы – прекрасной, вдохновенной и достижимой на земле только в мгновенья высочайшего импровизационного экстаза.
…Я вновь поднимаю глаза к высокому небу своего детства, к небу родины, в синь тюркскую, воспетую поэтом, и вижу, как играет там великолепная птица, к которой спешат, подтягиваются другие, чтобы вместе вычерчивать в лазури прекрасный орнамент. И понимаю, что среди многих смыслов жизни один из самых главных и сущностных – это свобода вольного полета.
Текст: Фархад Агамалиев
Иллюстрации: Дмитрий Коротченко
Еще рассказы Фархада Агамалиева:
Воспоминания бакинца: альчики, шума-гадер, уличный футбол и другие игры нашего двора
Воспоминания бакинца: бабушкины сказки, или сон в зимнюю ночь
Больше о героях этого рассказа:
Дар: история Вагифа Мустафазаде
История футбола: Анатолий Банишевский
Еще о бакинской страсти к голубям и голубятням: