Музыкальный критик Алексей Мунипов рассказывает о жизни одного из самых известных джазовых исполнителей Азербайджана, создателя нового направления – джаз-мугама.
Если бы Вагиф Мустафазаде оказался на праздновании собственного 70-летия, он, без всяких сомнений, был бы невероятно удивлен. При его жизни никому в голову не могло прийти, что возможен большой джазовый концерт в главном концертном зале Баку, который бы открылся приветствием министра культуры. И уж тем более концерт, посвященный одному человеку. В особенности Вагифу, один внешний вид которого (усы! клеши!) невероятно раздражал чиновников.
Общепризнанной музыкальной иконой Азербайджана Вагиф Мустафазаде стал далеко не сразу. Первый джазовый фестиваль, посвященный его памяти, прошел через четыре года после его смерти, в 1983 году, но это была фактически частная инициатива, плод совместных усилий друзей, родственников и бакинских джазменов. Музыканты, конечно, всегда понимали, с кем им довелось играть. «Лучше Вагифа в Баку не играл никто», – говорит пианист Вагиф Садыков. «По-настоящему джаз у нас начался с Вагифа», – добавляет Салман Гамбаров, руководитель Bakustik Jazz. В целом все согласны со словами сценариста Рустама Ибрагимбекова: «Вагиф создал азербайджанский джаз. Все в мире это признают».
При этом нельзя сказать, что творчество Мустафазаде изучено вдоль и поперек. Есть короткометражка Рустама Ибрагимбекова 1989 года «Ритмы горящих сердец», которую мало кто видел, и небольшая, размером с ладонь, книжечка Рауфа Фархадова, вышедшая в 1986 году в серии «Композиторы Азербайджана» и давно ставшая библиографической редкостью. Несколько разрозненных статей, пара интервью – и все. До недавнего времени сравнительной редкостью были даже записи Вагифа: пластинки фирмы «Мелодия» давно разошлись по коллекционерам, а переиздание его работ, шестидисковый бокс-сет «Антология», было только в 2004 году. Сейчас появились еще два переиздания: «Йоллар» и «Джазовые композиции», но на CD по-прежнему нет очень многого из записанного Мустафазаде. «Я была на «Мелодии», смотрела, что у них есть еще, – говорит Афа Алиева, двоюродная сестра Вагифа. – Мне дали громадный список. И, я думаю, какие-то записи, конечно, остались в частных руках». «В архивах азербайджанского радио и телевидения очень много всего должно быть», – подтверждает Диляра Джангирова, солистка ансамбля «Севиль». Среди этих записей вполне могут оказаться шедевры и поразить тех, кто их не слышал, – так же как когда-то сам Мустафазаде поразил советскую публику.
***
Широкие массы меломанов узнали фамилию Мустафазаде в 1966 году, когда на Таллинском джаз-форуме выступил нигде прежде не засветившийся 26-летний пианист. Известно о нем было мало: он из Баку, но живет и работает в Тбилиси, возглавляет ВИА «Орэра», там же, в Грузии, основал джаз-трио «Кавказ». В СССР, особенно среди музыкантов, считалось, что все бакинские джазмены очень сильны, поэтому на Мустафазаде обратили внимание – и не зря. Таллинский фестиваль был международным, в нем участвовали признанные мастера, такие как, скажем, Кейт Джаррет, но Мустафазаде затмил очень многих. У него была блестящая, всеми отмечаемая техника, слышна была и джазовая эрудиция. Приехавший из Штатов Уиллис Коновер, влиятельный джазовый критик и комментатор «Голоса Америки», после выступления произнесет фразу, без которой теперь не обходится ни один текст о Мустафазаде: «Это пианист экстра-класса, которому трудно найти равных в мировом джазе. Это самый лиричный пианист, которого я слышал». Даже если сделать поправку на известную вежливость гостя, приехавшего познакомиться с советским джазом, трудно объяснить эту формулировку чем-то иным, кроме искреннего удивления критика от неожиданной встречи с талантом мирового уровня.
Не удивлены были, пожалуй, только друзья и соратники Мустафазаде – те, кто играл с ним сперва в Баку, а потом в Тбилиси. В фильме Ибрагимбекова Олег Назаров, пожимая плечами, говорит: «Вагиф уже в 20 лет был выдающимся музыкантом. Просто об этом знал очень узкий круг. Он мог делать такие штуки... Мог сесть и сыграть как Эванс или как Монк. Просто показать – вот так твой любимый музыкант играет. Он знал их всех изнутри». «Я даже жалею, что у него не было звездной болезни, – добавляет жена Вагифа Эльза. – Мне кажется, он не знал себе цены».
Этот дар – показывать удивительные вещи тем, кто собрался у фортепиано, – у Вагифа, судя по всему, проявился очень рано. Все, кто его знал, говорят, что он обладал феноменальной, фотографической памятью. В три года он безошибочно повторил за матерью, не понимая смысла, фрагмент поэмы Самеда Вургуна. Он мог прочитать с листа и сразу сыграть едва ли не любое произведение. На сложнейшие вещи, которые Вагиф разучивал в консерватории, ему требовалось несколько дней. «Я знаю, что такого не бывает, но я видела это своими глазами, – говорит Севиль Ахмедова, еще одна солистка ансамбля «Севиль». – Ему надо было сдать, кажется, Бетховена – в консерватории у студентов на это уходит два-три месяца. Он попросил его запереть и подготовил все за несколько дней». Помимо прочего, он обладал абсолютным слухом – способностью, которой наделены далеко не все исполнители. Друзья в шутку проверяли его, садясь за фортепиано, и Вагиф безошибочно называл все звучавшие ноты. Кроме того, он мог с ходу транспонировать любую композицию в любую тональность – умение, которым он иногда дразнил своих преподавателей. В детстве, еще в музыкальной школе, он поразил своего педагога, словно случайно сыграв до-диез-минорный прелюд Рахманинова в до миноре – трюк, на подготовку которого у любого другого школьника ушло бы немало времени. Для Вагифа же это было естественным, не стоящим внимания умением – вроде способности двигать ушами или произносить слова задом наперед.
Он родился в музыкальной семье: отец был военным майором, неплохо игравшим на таре, мать – классическая пианистка, ученица Узеира Гаджибейли. С трех лет Вагиф не отходил от рояля, и путь его, в общем, был предопределен: музшкола, музучилище, консерватория. Непонятным для семьи было разве что раннее увлечение джазом, которое мама не одобряла. «Я ему говорила: «Играй Моцарта, Рахманинова. Что ты такое играешь? Не нужен этот зарубеж!» – вспоминала Зияр ханым. – А потом пошла в Ленинскую библиотеку узнать, что такое джаз. Прочитала, что это род профессионального музыкального искусства, и немного успокоилась. Я же понимала, что мой сын одаренный, способный очень. Я просто в джазе ничего не понимала».
Он начинает работать в 18 лет, после окончания музучилища, сначала пианистом в оркестре народных инструментов, затем в Азербайджанском радиокомитете. Однако почти сразу после поступления в консерваторию он уезжает в Тбилиси, где ему предлагают место музыкального руководителя только что образованного ансамбля «Орэра», что предполагает известную свободу творчества и отличных музыкантов (в «Орэра» участвуют молодые Нани Брегвадзе и Вахтанг Кикабидзе).
Лишь став лауреатом джаз-фестивалей «Таллин-66» и «Таллин-67», записав с трио «Кавказ» собственную пластинку, Мустафазаде возвращается в Баку по приглашению композитора Рауфа Гаджиева, услышавшего игру Вагифа в Тбилиси. Но он еще долгое время будет считаться здесь открытием: бакинцев изумит тот факт, что первую премию на фестивале «Джаз-69» получит их земляк, про которого они почти ничего не знают. «Это исключительный случай, – напишет в 1971 году газета «Советский Баку». – Коллектив, о котором с уважением отзываются от Таллина до Новосибирска, малоизвестен в своем родном городе».
На родине Вагиф Мустафазаде организовывает сперва девичий ансамбль «Лейли», а потом «Севиль», призванные вдохнуть новую жизнь в азербайджанский фольклор. И если опыт с «Лейли» был коротким и скорее неудачным (сложная структура народных песен не очень хорошо сочеталась с джазом), то «Севиль» была уготована счастливая судьба: семь лет плотной работы, гастроли, постоянные выступления. Джаза в «Севиль» было немного – это был синтез фольклора и эстрады, что дало повод многим джазменам считать, что в «Севиль» Вагиф пошел ради денег и официального статуса: все же это был ансамбль при Гостелерадио, официальный республиканский ВИА. Но сами участницы «Севиль» с таким мнением категорически не согласны: мало кто занимался бы нелюбимым делом с такой отдачей и так напряженно – репетиции проходили пять дней в неделю на протяжении многих лет. И уж точно это не похоже на Вагифа, который был определенно человеком гордым. Тем более что должность худрука «Севиль», подразумевающая появление на ТВ и официальных концертах, обязывала его выслушивать малоприятные высказывания чиновников, возмущенных его внешним видом: Мустафазаде с детства был модником. «У него в юности даже прозвище было – Американец: он очень ярко, празднично одевался», – рассказывает Эльза Мустафазаде. Диляра Джангирова вспоминает рубашку, подаренную ему каким-то иностранцем, – обтягивающую, цветную, в стиле диско, в которой он сфотографировался для афиши «Севиль», вызвав мини-скандал. Особенно чиновников раздражали фирменные усы Вагифа. «Доходило даже до того, что начальство ему прямо говорило: или сбрей усы, или выступать больше не будешь», – говорит Диляра. Сейчас все это кажется диким – в конце концов, точно такие же усы в то же самое время носили «Песняры», и не только они. Но в Баку к этому относились по-другому. «У нас все было строго, – говорит Севиль Ахмедова. – Нам даже однажды запретили концертные костюмы из-за крохотного разреза на спине».
И все-таки джаз оставался для Мустафазаде главным делом. В 1977 году он неожиданно распускает «Севиль», чтобы сконцентрироваться на сольной работе. Его стала очень утомлять текучка в коллективе: молодые девушки быстро выходили замуж, а найти замену было очень сложно. А главное, отчего-то он стал очень торопиться. «Мне кажется, он чувствовал, что времени у него немного, – говорит Диляра Джангирова. – Он вообще обладал какими-то необычными способностями... Мог прочитать по руке, например. Он на этом совершенно не акцентировал внимание, но пару раз все-таки произнес: мне кажется, я уйду молодым. Он не верил в то, что доживет до старости, он и Эльзе это однажды прямым текстом сказал».
Напряженность его работы можно оценить только постфактум: два года с момента распада «Севиль» Вагиф практически не отходил от рояля. «Ему можно было рояль в лесу поставить, и он ни снега, ни дождя не почувствовал бы», – говорит его жена. Он много записывался, и его охотно издавали (к концу жизни он выпустил девять пластинок – больше, чем любой советский джазмен), часто просыпался ночью, чтобы проиграть пришедший в голову отрывок. И чем дальше, тем больше это начинало походить на гонку, откровенно угрожающую здоровью. Первый сердечный приступ Мустафазаде пережил после выступления на фестивале «Джаз-69», и с тех пор валокордин и нитроглицерин стали постоянными спутниками его выступлений и репетиций. Все больше и больше времени Вагиф уделял найденному им стилю, который назвал «джаз-мугам». Собранный после «Севиль» инструментальный ансамбль он так и назвал – «Мугам».
***
Даже без изобретения джаз-мугама Вагиф Мустафазаде наверняка остался бы в истории джаза – как минимум в воспоминаниях современников. Его живая игра действовала на слушателей почти гипнотически, это видно даже на редких сохранившихся видеозаписях. «Это была такая заманивающая, необыкновенная игра, что я как села когда-то смотреть на его руки, так до самого последнего дня и смотрела», – говорит Эльза. И все же джаз-мугам был его любимым детищем и действительно оригинальной находкой. Вагифа часто называли «советским Биллом Эвансом», и лиричный, вкрадчивый стиль его исполнения действительно допускает такое сравнение, но джаз-мугам сравнить не с чем – такого никто больше не делал.
Началось все с того, что Мустафазаде, импровизируя на джаз-фестивале в 1969-м, неожиданно для себя перешел с собственной композиции на мугамную тему «Баяты-шираз» и, взяв последний аккорд, отчетливо почувствовал, что нашел свое, самое-самое. Это «самое-самое» было довольно остроумным синтезом двух предельно далеких друг от друга традиций, в которых Вагиф неожиданно увидел много общего. Находку оценила и публика – премьера новой программы в 1977 году стала триумфальным выступлением Мустафазаде в Баку: три дня подряд в местной филармонии невозможно было найти свободного места.
Последние два года жизни были, возможно, самыми плодотворными и удачными в жизни Мустафазаде. Он получает новую квартиру – раньше приходилось и жить, и репетировать в маленькой коммунальной комнатке, которую он делил с мамой, женой и дочкой. «Мелодия» выпускает его двойной альбом «Джазовые импровизации» и пластинку с обработками тем Тофика Кулиева, «Мугам» ждут западные гастроли. Мустафазаде блистательно выступает на фестивале «Тбилиси-78», а приехавший в СССР на гастроли Би Би Кинг, послушав игру Вагифа, говорит: «Я хотел бы играть нашу музыку так, как играете ее вы». В 1979-м он посылает свою композицию «В ожидании Азизы» на престижный международный джазовый конкурс в Монако, и она получает Гран-при. Но сам музыкант этого уже не узнает.
Он умирает на концерте в Ташкенте 16 декабря 1979 года. «Я стояла напротив, за кулисами – он любил, когда я так стояла, – вспоминает Эльза Мустафазаде. – Ему было плохо еще до начала... Я ему показываю руками: не надо заканчивать, вставай, уходи или закроем занавес. Но он все равно решил доиграть – и тут у него случился инфаркт».
Он помнил все свои произведения, у него была слишком хорошая память. Не было смысла записывать все на бумагу – на это никогда не хватало времени. После его смерти джаз-мугам стали практиковать все больше музыкантов, но сравнить себя с Вагифом не рискуют даже самые самолюбивые. Его редкий дар остался непревзойденным и в сущности малоизученным, потому что не менее 300 его сочинений так и не были записаны ни на пленку, ни на бумагу. Они остались только в его голове, и как они звучали, теперь уже никто не узнает.
Статья опубликована в журнале «Баку» № 16 в 2010 году.