Папа ушёл на фронт простым ополченцем. В армию его не взяли из-за плохого зрения, так он с нашими заводскими ребятами одним из первых отправился. Мы с Лизой даже попрощаться с ним не успели – прибежали с уроков, а папы уже нет дома. Только мама плачет у окна… Я тогда в последний раз видела её слёзы. Даже когда папа погиб, она не плакала. Дрожала, как в лихорадке, губы до крови закусила, но глаза сухими остались. А папа на мине подорвался. Товарищи только и нашли, что его партбилет – всё остальное по земле разметало…
Потом началась полная мобилизация. Мама моя стала комиссаром. Мужчинами командовала. Уважали они её… Слушались. Линия фронта – рядом, рукой подать; вот и моталась она туда-сюда. Очень боялась к немцам в плен попасть. Как-то раз показала мне свой личный пистолет – маленький такой, словно игрушечный. Сказала: если её возьмут в плен, сразу застрелится, но врагу живой не дастся. А мне наказ дала, чтобы я Лизу на ноги подняла. Мама моя, мамочка, как в воду глядела! Однажды она не вернулась…
Я пошла на завод. Надо было сестру кормить, а там давали карточки: рабочие – на 250 граммов и иждивенческие – на 125 граммов суррогатного хлеба в сутки. Знаешь, что такое суррогатный хлеб? Это такая полусырая клейкая масса тёмно-коричневого цвета… Помню, там ещё опилки попадались. Но у нас это был единственный хлеб – а значит, настоящий.
Почти весь паёк, с двух карточек, я отдавала Лизе. Сама подкармливалась в заводской столовой – одна раздатчица там меня жалела. Прибегу домой, хлебушек Лизоньке отдам... что такое 350 граммов для растущего организма?.. а сама – обратно на завод. Так уставала, что иногда засыпала прямо у станка. Ненадолго, конечно. Закрою глаза – а сама плакат вижу, который на заводской проходной висел: «Все для фронта, все для победы!». Какой уж тут сон?
Сестричка моя вся в маму удалась – очень смелая и очень ответственная. Организовала школьных подружек, которые ещё оставались на ногах, несмотря на голод, и вместе они ходили по квартирам: собирали ещё живых малышей и сдавали в детский дом. Оттуда уже их эвакуировали на Большую Землю по Дороге жизни – через замерзшую Ладогу. Живыми скелетиками вывозили, а потом долго приучали к нормальной пище, да и просто к тому, что пища эта – есть. И сегодня, и завтра, и послезавтра еда точно будет. Да… Страшнее голода ничего нет. Раз пережив голод, человек всю оставшуюся жизнь будет готовиться к его возвращению. И никогда не будет уверен в собственной сытости до конца.
От голода вымирали целые семьи, а выносить трупы было некому. Морозы стояли лютые, выстужали нетопленые квартиры, поэтому трупы не гнили. Обходя квартиры, Лиза с подружками стучали в каждую дверь – проверяли, есть ли кто живой…
Списки мертвых вывешивали в парадных, рядом со списком квартир. А иной раз напротив квартиры просто стоял черный крест – значит, умерли все…
Потрясённая Зарема слушала, боясь проронить хоть слово. Слёзы жгли глаза. Она думала, что жизнь к ней несправедлива. Но по отношению к этой старой женщине жизнь была беспощадно жестока.
- Как мы выжили – одному Богу известно… Электричества не было. Топили дровами, рубили мебель, жгли книги, даже самые редкие и ценные… Наш сосед – преподаватель одного из вузов – сжёг всю свою библиотеку. Прижизненные издания Пушкина, Гоголя, Достоевского, можешь себе представить!.. За водой ходили на Неву, брали с собой ведро и кочергу… Знаешь, зачем кочерга?
- Разбивать лёд? – севшим от слёз голосом предположила Зарема.
Мария Александровна покачала головой.
- Нет. Проруби не успевали замёрзнуть… Кочергой надо было отталкивать трупы, которые то и дело всплывали в них. И если забудешь кочергу, никто не одолжит тебе свою.
Всю кожаную обувь, купленную до войны, люди варили и ели – голенища сапог, подметки сандалий. Сдирали со стен обои – на них оставался крахмальный клей, поэтому их тоже ели. Да… Самая страшная вещь на свете – это голод.
Я очень боялась за Лизу. Очень… Столько раз просила ее не ходить одной - подружек к тому времени почти не осталось. Но она все равно ходила – выискивала по квартирам живых, дотаскивала их на саночках до сборного пункта. Как подумаешь: сама – тростиночка, в чём душа держалась, а иной раз и взрослых тягала… Лизонька моя, Лиза…
Мария Александровна отхлебнула остывший чай, поставила чашку на прикроватную тумбочку. Помолчала, собираясь с силами.
- Однажды нам на заводе выдали каждому по полбуханки хлеба и небольшому кусочку сала. А меня на двое суток отпустили домой – вроде как на выходные. Ох и обрадовалась я!.. Домой пришла, а Лизоньки нет. Затопила я печь, чтобы комната согрелась. Мы с сестрой давно порубили на дрова всю свою мебель. В нашем подъезде никого, кроме нас, уже не осталось – кто-то успел эвакуироваться, кто-то умер… Квартиры стояли открытыми, и мы брали старые, никому уже не нужные табуретки, стулья, тумбочки... В тот день я растапливала буржуйку, выданную мне на заводе, соседским обеденным столом. Ну, думаю, вернётся сестренка, накормлю её роскошным ужином – с салом-то! – попьём чаю да завалимся спать в теплой комнате. Прошло два часа, три – Лизы все не было… Я съела свою часть пайка, выпила чай, а она так и не появилась. И так мне тоскливо стало! Стемнело уже… где же моя девочка? Может, у подруги заночевала?
Так и не дождавшись её, на следующий день, в обед, я пошла в милицию. Там работал папин старинный друг, дядя Миша. Кристальной души человек был… А красавец какой! Таких раньше на плакатах рисовали. Высокий, широкоплечий, волосы – как вороново крыло, и хоть бы одна сединка мелькнула, даром что ему под пятьдесят было… Он принял меня, выслушал и, несмотря на занятость – негодяев и тогда хватало – сказал, что сегодня же займется поисками.
Я вернулась домой. Спать не могла. Просидела у окна до вечера, высматривая силуэт сестры среди редких прохожих. А поздно ночью в дверь постучали. У меня камень с души свалился – обрадовалась, рванулась к дверям: наконец-то, думаю, Лизка вернулась!
Но на пороге стояли незнакомые люди – несколько мужчин в военной форме. Один из них шагнул мне навстречу, и я с трудом узнала в нём дядю Мишу. Почему с трудом? Потому что волосы у него были совсем седые. Белые, как молоко…
Он молча протянул мне узелок. Это был её платочек, который мама связала перед самой войной, – я могла бы опознать его даже на ощупь… И в этом платочке лежали косточки. Лизины косточки… Дядя Миша сказал, что ее сварили и съели. А останки милиционеры по ее одежде узнали: в кармане пальто была записка с ее именем, фамилией и адресом… Тогда все носили такие записки, чтобы труп можно было быстро опознать.
Зарема в ужасе смотрела на Марию Александровну. К горлу девушки поднялся колючий комок, её била крупная дрожь. Пережить такое страшное горе и не сойти с ума… Как это вообще возможно?
- Дядя Миша не дал мне остаться там, в квартире моих родителей. Он забрал меня с собой. Утром мы вместе похоронили Лизу. Потом он позвонил на завод, предупредил – и в следующий же вечер отправил меня в эвакуацию, на Большую Землю. Так я очутилась здесь, в Москве. Я разучилась плакать. Совсем. После того, как похоронила Лизины косточки… Нет ничего хуже голода, девочка моя. Всегда надо быть готовой к нему.
Всхлипнув, Зарема обняла старушку.
- Спасибо вам, Мария Александровна… Спасибо…
Она уже не сдерживала рыдания. Слёзы хлынули из глаз, мгновенно промочив больничный халатик пациентки. Они лились и лились, и девушке казалось, что этот поток вымывает из неё что-то очень горькое и трудное. На душе становилось легко и светло.
- За что спасибо-то? – растерялась Мария Александровна, в свою очередь обняв Зарему.
- Вы мне сейчас столько сил дали… своим рассказом… Я-то думала, что у меня не жизнь, а ад на земле… Но вы через такое пекло прошли – вот где настоящий-то ад…
Старушка тихонько гладила Зарему по голове, покачивая девушку, как ребёнка.
- Послушай, маленькая моя, что я тебе ещё скажу… Знаешь, что было для меня самым трудным после Лизиной смерти? Продолжать видеть в людях – людей, а не чудовищ. Как жить, зная, что люди могут быть способны на такой ужас, что они – хуже зверей? А о тех, кто убил мою сестру, я и думать боялась… Но сейчас, прожив долгую жизнь и многое повидав, я жалею их. Потому что стократ страшнее жить, зная, что ты сам был зверем. И это знание никуда от тебя не денется, не забудется до самой смерти, а то и после неё… Ты веришь в Бога?
- Да.
- Так вот. Бог посылает человеку испытания не для того, чтобы просто помучить его, – это было бы жестоко, а Всевышний милосерден. Но во время таких испытаний человек всегда делает выбор – и этот выбор показывает его истинную суть, всю до самого донышка. Человек выбирает добро или зло. И прекрасно сознаёт, что именно выбрал. И будет отвечать за это перед Богом.
Продолжение следует...
