Продолжаем разговор о «самом страшном приказе Большого террора». На сей раз, речь про американских деятелей, этот самый террор придумавших. Да-да, через добрых тридцать лет после 1937 года. Не верите? Мы до этого ещё дойдём.
Серия начинается заспанным Домогаровым. Обжигаясь, он пытается варить кашу на сломанном примусе. Тут же на кухне у окна сидит Анна с толстой книжкой: «Тут свет лучше» - говорит она. Но кажется, не просто так она пришла на кухню почитать.
Книжка любопытная – «Огнём и мечом» польского писателя Сенкевича. Анна так и говорит – по-польски не умеет, а прикоснуться к языку хочется. Польские корни тянут. Тут впервые слышим её фамилию – Ясковецкая.
Книга хоть и на русском, а всё равно язык оригинала чувствуется. Строение фразы чуть другое, слова другие. Читаешь на русском, а всё равно «польский привкус у слов».
Фамилию свою военному следователю девушка называет не просто так. Отец её до Революции работал инженером на небольшом кирпичном заводике. Заводик принадлежал местному кулаку, который, кроме завода, держал вот так всю деревню.
А сейчас кампания против бывших кулаков. Загремел и отец Анны под арест как пособник кулаков. Ещё и анекдот про Сталина рассказал.
Что за анекдот – довольно невинный. Как Сталин по телефону постоянно повторяет «нет». И только один ответ «да» - на вопрос хорошо ли он слышит. Ну это расстрел, не меньше.
Коперник говорит, что такое дело через его руки не проходило. Но если будет возможность – постарается что-то узнать.
Попутно мы узнаём, что сама Анна не замужем. Работает в лаборатории на местном фарм-заводе. Проверяет готовые лекарства. Создаётся впечатление, что вопрос про отца как бы не самый важный, так, вскользь.
Вместо работы Коперник едет куда-то на квартиру. Оказывается, это жильё того самого расстрелянного рабочего с фарм-завода. Ох, не зря Коперник тёр карандашом по копирке. Запали ему обрывки слов про диверсию и агента гестапо с вырезанного из дела листа.
Квартира разгромлена, явно был обыск и жесточайший. Вплоть до оторванных со стен обоев. Выгребли всё.
Но Коперник и тут находит что-то необычное. Отодвигает стол и находит крупинки какого-то порошка. Явно не мука. Он аккуратно собирает порошок в спичечный коробок. Позднее отдаст Анне с личной просьбой проверить в лаборатории что это такое.
Снова видим работу Коперника с Воробьёвым. Новые данные по сошедшему с рельс эшелону, по отравленному зерну. Допросы каких-то довольно странных персонажей.
Коперник поручает Воробьёву запросить все материалы по делу рабочего с фарм-завода. Тот удивляется зачем, приговор вынесен, исполнен. Только ворошить бумаги зря. Коперник настаивает и персонаж Добронравова, ворча, садится писать запросы по делу.
Между делом следователи обсуждают наш любимый приказ. На тему, что «не русские что ли писали». Опять же расхождения с властью сугубо эстетические.
Воробьёв возмущается чего написано так коряво. «Школу прогуливали что ли?». Особенно забавно звучит это с малоросским акцентом в исполнении Добронравова.
А ведь приказ Ежова, действительно, написан очень странно. Не зря, ох, не зря рассказали нам про «польский привкус» перевода книги Сенкевича. Потому как у Ежовского приказа вполне отчётливый привкус британский.
Можете обвинять в конспирологии или чём-то подобном, не могу избавиться от ощущения, что передо мной перевод. Бывает такое – читаешь книгу на русском и понимаешь где именно ошибся переводчик. И что именно было в оригинале.
Простой пример, читал как-то детектив про адвоката Перри Мейсона. Солидное издательство, профессиональный переводчик, твёрдый переплёт.
Только в книжке окружного прокурора избрали «практически анонимно». И сразу понятно, что в оригинале написано было.
«Анонимоусли» его избрали. Единогласно, то бишь. А ведь так похоже звучит. И то, и другое перевранная бриттами латынь. Только одно слово буквально «нет имени», а другое «единая душа». Как можно так ошибиться.
Там дальше ещё шериф народных депутатов послал по дну озера пистолет искать. И опять очевидно. Американское «депьюти» не только депутат, но и помощник шерифа. Должность-то выборная! Но нет, в переводе в озеро полезли депутаты.
Так и в приказе наркома о репрессиях сплошь и рядом хочется перевести обратно. На английский.
Например, какой нормальный человек напишет в официальном документе «о репрессировании»? По-русски будет «о наказании», а юридически терминами того Уголовного кодекса «о применении мер социальной защиты».
Кстати, кто-нибудь задумывался, что слово «репрессии» для большевика сугубо ругательное? Не верите, давайте откроем «Жизнь Клима Самгина» Максима Горького:
«Весной семьдесят девятого года щелкнул отчаянный выстрел Соловьева, правительство ответило на него азиатскими репрессиями».
Кто не помнит, речь про Сашу Соловьёва, который стрелял в царя. Не попал ни разу. Зато был добренькой царской властью немедленно повешен. Безо всяких троек обошлись.
И репрессии, которые развернула после этого власть, азиатские вовсе не оттого, что затронули Азию. Азиатские они по своей жестокости и бессмысленности.
Так что репрессии это не просто наказание. Это беззаконные карательные меры царского правительства и охранки. В первую очередь, против революционеров.
А теперь представляем главный приказ Большого террора. Который называется примерно так:
«Приказ о беззаконных карательных мероприятиях в отношении...»
Кстати, знаете кто и когда придумал слова «Большой террор»? Нет, совсем не в 1937 году. Впервые эти слова появляются в США через тридцать лет!
Да и то перевели коряво. В оригинале это звучало как «Великий ужас. Сталинские чистки тридцатых». А никакой не «Большой террор». Но перевели дословно и вот пожалуйста.
Это название книжки «историка» Роберта Конквеста от 1968 года. Кстати, многие возмущаются, чего это я его црушником называю. Ну, судите сами.
Мужчина в 1937 году вступил в британскую компартию. Но казачок оказался засланным. Потому как следующие двадцать лет проработал при Форин-офисе. В департаменте борьбы с советской пропагандой. Вражьи голоса в полный рост.
Что характерно, книжки его печатало издательство «Прэгер Пресс». Так-то штатная печатная машинка ЦРУ.
Ничего удивительного, что в 1981 году Конквест перебрался в США. И оказался в институте Гувера при университете Стэнфорда. Да-да, в главной кузнице антисталинской пропаганды. Именно гуверовский институт продолжает печатать несуществующие тома собрания сочинения Сталина до сих пор!
Кстати, Конквест не только придумал «Большой террор», примерно половина сказок Солженицына напрямую слизана у Конквеста. Именно этот американский деятель придумал про 20 миллионов уничтоженных Сталиным!
Из забавного – Конквест награждён Государственной премией имени Тараса Шевченко и орденом князя Ярослава Мудрого. Угадайте какой страны.
Полное ощущение, все эти приказы о репрессиях выросли из тех же самых баек Конквеста. Справедливости ради, ни о каком приказе 00447 и расстрельных тройках даже Конквест в 1968 году не придумал. Это всё впервые изобретёт комиссия Яковлева по разрушению Советского Союза в конце восьмидесятых.
Кстати, именно Яковлев изобрёл так называемые «особые папки». Собственно, страшно секретный приказ Ежова в такой вот особой папке и хранился. Очень удобно, не надо объяснять чего это в нормальных архивах никаких следов таких документов не найдено.
Якобы, эти документы, как и некоторые решения Политбюро, в архивы не попадали. Хранились с особых папках особого сектора Кремлёвского кабинета Сталина. В темной-тёмной комнате, в чёрных-чёрных папках...
Только в середине девяностых эти чудесным образом обнаруженные «особые папки» передали в архив РГАСПИ. И тут же поголовно рассекретили все ужасающие «преступления Сталинского режима».
Так вот «особые папки» явная калька с английского. Никаких особых папок в советском документообороте просто не было!
Помните сериал про агента Малдера? Наши идиоты перевели его как «Икс-файлз». Так это те самые, особые папки и есть.
Потому что «икс» это сокращение от «классифаед», то бишь, засекреченные. А «файл» - в оригинале бумажная папка, как наш скоросшиватель. Представляете сериал про пришельцев «Особые папки»?
Ровно из той же серии «оперативный приказ». Слов нет, приказы бывают и кадровые, и хозяйственные и посвященные конкретным операциям. Но как-то других «оперативных приказов» мы в документах Сталинской эпохи не знаем.
Только в одном документе при ссылке на один из приказов читаем пометку «оперативный». Что характерно, следом идёт упоминание нашего приказа 00447. И у него такой пометки нет. А ведь он оперативнее некуда, прямо в заголовке написано!
Опять «польский привкус». Потому как в английском «оперэйшионал ордер» звучит вполне нормально. Довольно распространённый вид боевого приказа.
Про аресты по ордеру, вместо постановления следователя, мы уже говорили. Опять английская калька и крайне топорно переложенная на русский. Не многовато ли зарубежного привкуса в приказе?
Там и запятые расставлены местами безграмотно для пунктуации русской. Зато вполне логично, для запятых в тексте английском. Тоже совпадение?
Шаткий, конечно, аргумент для оспаривания приказа Ежова. Тут коряво написали, там случайно совпало, бывает. Но не многовато ли совпадений? А то выходит даже слова «Большой террор» наши либералы сами придумать не смогли, и те подрезали у буржуинов. Да перевели неверно.
Вернёмся к сериалу. Анна, не добившись толку от Коперника, набирается храбрости и идёт в наркомат. К начальнику её не пускают, но девушке удаётся дождаться того у кабинета. Прямо на ходу начинает просить освободить отца.
Начальник НКВД Рысак в блистательно исполнении Мадянова девушку чуть ли не по стенке размазывает. Да Вы, дамочка, сама не из польских ли шпионок будете? Почему сами не донесли о вредительской деятельности и контр-революционной агитации отца? Смотрите, мы ещё с Вашими делами разберёмся!
Заплаканную Анну в коридоре перехватывает чекист Шварц в исполнении Евгения Миронова. Положительно, он везде, он повсюду. Эдакий всеведущий Мефистофель с отрицательным обаянием абсолютного зла.
Шварц говорит, что «случайно услышал» о её беде. И может поспособствовать делу отца. Узнать что нужно, если…
Шварц недвусмысленно подбивает клинья к Анне. Плата за информацию об отце вполне понятная. Ну как не мазнуть чекиста в современном сериале! Хорошо хоть, не вечно пьяный как в недавнем фильме тестя Чубайса.
Анна «ухаживания» чекиста отвергает и чуть ли не убегает из вертепа НКВД. Миронов гаденько улыбается вслед и закуривает прямо под табличкой «курить запрещено».
Тем временем военюрист Коперник возвращается в коммуналку. И застаёт Рамона за разборкой его табельного пистолета. Домогаров бросается к ребёнку и прижимает пистолет ладонью к столу. В пистолете вставлена обойма.
Видно, что Коперник сильно испугался оружию в руках ребёнка. Но Рамон смотрит удивлённо. Хотел почистить пистолет, я знаю как, часто помогал отцу с этим.
Сразу вспоминается спалённый в прошлой серии пионерский галстук. Ребёнок испанской Гражданской не умеет обращаться с утюгом. Не знает элементарных бытовых вещей. Но при этом хорошо знаком с оружием. Что ж за эпоха такая!
Мы снова в военной прокуратуре. Воробьёв собирается домой и тут появляется Шварц с двумя красноармейцами.
Воробьёв шутливо поднимает руки – на сегодня всё, больше дел не приму. Завтра, всё завтра.
Но Шварц шутить не намерен. Он протягивает какие-то бумаги на половинчатых бланках. Похоже, те самые утренние запросы Воробьёва по делу рабочего. Ваша подпись?
Воробьёв слегка оторопел. И тут же слышит:
- Гражданин Воробьёв, Вы арестованы.
- Как, что, я же… за эти запросы?
- За участие в заговоре мусаватистов. Сдайте оружие.
ЦА ФСБ РФ, Ф.66, Оп. 5. Д. 2 Л.155-174. Подлинник.
