9 июля 1812 года Команду пленников Головнина, о которой я писал в предыдущих статьях, снова вызвали к губернатору. Теперь их было два, прежний и новый. Таков японский обычай при смене власти действовать сообща, до срока. На том собрании объявили пленникам, что государь желает всячески сохранять здоровье и благополучие русских пленников, поэтому сегодня их содержание переводят в прежний дом. На что новый губернатор выразил надежду, что побега не повториться, а старый губернатор уверил русских в своём расположении. Оба они заверили моряков, что совместными силами станут добиваться освобождения и отправления всех на родину.
Многое стало позволительно узникам в отличие от прежнего жилья в доме. Питание улучшалось ежедневно, в доме было саке, а так же индивидуальные курительные принадлежности и хороший табак. Принесли чернила и бумагу. Пленные офицеры тут же изъявили желание учиться японскому письму, для чего попросили Кумаджеро составить им японский алфавит. Однако Кумаджеро заявил, что им запрещено обучать христиан японскому письму, так что они могут записывать японские слова русскими буквами.
Прежний губернатор отбыл в столицу 14 июля. Теске отбыл с ним как секретарь. Обещал писать из столицы. Но ответа оттуда, а так же решения по делу можно было ожидать только через 20-25 дней. А это время пленники проводили с пользой, куря табак и заучивая японские слова. Головнин по секрету стал записывать свои мысли и разные происшествия на клочках бумаги. Слова сокращал, применял французские вперемешку с русскими так, чтобы понятно было только ему. Записки сии прятал у себя на поясе под платьем.
Матросы вызвались учиться грамоте, так что прежний опыт учителей Головнина и Хлебникова пригодился. Матрос Шкаев, несмотря на тяжёлую болезнь преуспел лучше всех. Когда прочие отступились, он всё-таки научился читать и потом читал и разъяснял своим товарищам большой том имевшийся у них. Так проходило время. Иногда, по праздникам, приносили еду с губернаторской кухни и всякие лакомства. В конце августа принесли богатый ужин. По обыкновению, все решили, что это от губернатора, но оказалось, что это от одного знатного человека, который недавно вылечился и по этому поводу у японцев принято угощать всех роскошными блюдами.
6 сентября Головнина и Мура вызвали к губернатору и показали им два письма со шлюпа «Диана». В одном капитан Рикорд писал коменданту Кунашира, чтобы тот уведомил их о состоянии пленников и содействии по их освобождению. Так же добавлял, что они прибыли с дружескими намерениями и не уйдут пока сей вопрос не разрешится. Второе письмо было адресовано Головнину из которого было ясно, что «Диана» прибыла 28 августа. Письма были переданы с японцем, которого перевезли для возвращения на родину. Так же Рикорд беспокоился о том жив ли капитан, и что если жив, то пусть надорвёт бумагу этого письма напротив слова «ЖИВ».
Хочется сказать о скорости курьеров в японии. Потому что от Кунашира до Мацумаэ приблизительно 1200 км. Так письмо дошло до губернатора за семь с половиной дней. Это говорит о том, что в день преодолевалось по 160 км.
Письма были переведены на японский язык и переданы губернатору. Однако мы знаем как обошёлся комендант крепости в Кунашире с Рикордом. Корабль сперва обстреляли из пушек. Потом долго не отвечали на письма с посыльными японцами. В итоге, Рикорду было сказано, что все пленники убиты!
Сами чиновники такой поступок со стороны коменданта осуждали, но с этим ничего нельзя было сделать. Сначала Рикорд хотел мстить и разрушить крепость, но случай уберёг его от таких опрометчивых действий. Мимо Кунашира проплывал японский торговый корабль - судно господина Такадая Кахэйя. Вот тогда, по случаю, капитан Рикорд и захватил его. Узнав от Кахэйя, что он лично беседовал с Муром и со слов мог описать того, а так же что все пленники живы и здоровы, Рикорд отпустил корабль, взяв только пять человек в Охотск. И тем самым показал, что не в плен взял, но по доброй воле. Такадая сам согласился ехать в Охотск.
Возвращённых же Рикордом японцев в ноябре привезли в Матсумаэ и поселили в арестантский дом, где прежде держали русских. По обыкновению, учинили им допрос. Все привезённые японцы плохо отзывались о России. В особенности один из них по имени Леонзаймо, которого я уже упоминал. Он говорил, что в России им было плохо, но хвалил город Иркутск, впрочем, о котором мало что полезного для японцев смог рассказать, так как всё время просидел дома в унынии, вместо того, чтобы ходить и общаться с людьми. Не выходил из дома даже по праздникам. Из-за этого губернатор заключил, что он никчёмный человек и назвал Леонзаймо болваном, велев отослать его от себя в столицу.
Вскоре молва распространилась и до пленников дошла история, которая в японском обществе живо и с одобрением обсуждалась, как у нас говорится, была на первых полосах всех газет. Дело было в поступке капитана Рикорда. В этот раз под его командованием было два корабля: «Диана» и «Зотик», на котором был взвод солдат, что само по себе представляло немалую силу как для наземных крепостей, так и для морских судов. Но когда Рикорд узнал о том, что все пленники живы и здоровы, он тот час отпустил японских моряков на их судно и одарил всяческими подарками. На корабле вместе с Такадая Кахэй была его подруга (😄вот вам и женщина для романа😄), а на «Зотике» было несколько русских женщин. Они подарили японке наряды (надо думать нашли общий язык))), а Рикорд даровал ей 30 золотых монет и письмо с уверениями, что Кахэйя на будущий год вернут в целости и сохранности. Такой поступок русского капитана очень возвысил русских в глазах японцев.
Вскоре пришли слухи, что из столицы все вещи моряков отправляют назад в Матсмаэ. Тем самым это прямо показывало на то, что их в скором времени собираются отпустить, вернув на родину. Но случилось непредвиденное. В середине января у Мура отобрали все письма, которые Тезке присылал из столицы. Тезке в некоторых из них называл поведение японских властей на Кунашире - «глупыми», поступки русских - «благородными», а Леонзаймо «собакою». К тому же пришла весть об отстранении от должности нового губернатора (впрочем он был стар и часто болел). Это могло плохо повлиять на исход дела.
В середине февраля Кумаджеро сообщил Головнину по секрету, что по их делу в столице принято решение. Но какое он не сказал. Решение же прибудет вместе с новым губернатором. В результате такой неизвестности и нервного напряжения штурман Хлебников перестал есть и вскоре серьёзно заболел.
18 марта прибыл новый губернатор, и с ним между прочими чиновниками приехали друг наш Теске, ученый из японской академии по имени Адати-Саннай и переводчик голландского языка Баба-Сюдзоро.
Теске утешил пленников известием, что новый губернатор имеет повеление снестись с русскими кораблями, почему тотчас разошлются во все порты повеления не палить уже при появлении оных у японских берегов. В этом правительство убедил самый первый губернатор Аррао-Тадзимано-Ками. Заслуга этого человека заключалась в том, что впервые за всю историю японии он склонил правительство к смене прежних законов, запрещающих всякое сношение с иностранцами, но только через голландцев и только через Нагасаки.
Аррао-Тадзимано-Ками дал правительству следующий достопамятный ответ: «Солнце, луна и звезды, творение рук Божиих, в течении своем непостоянны и подвержены переменам, а японцы хотят, чтобы их законы, составленные слабыми смертными, были вечны и непременны; такое желание есть желание смешное и безрассудное». Таким образом он убедил правительство возложить на матсмайского губернатора переговоры с русскими, не требуя, чтобы оные шли в Нагасаки.
Через несколько дней Головнина и Мура вызвали во дворец губернатора, где первые чиновники объявили им о высшем повелении правительства писать письмо к капитанам русских кораблей с требованием объяснения поступков Хвостова и Давыдова от начальства какой-нибудь ближайшей губернии или области. Письмо уже написано и требуется русский перевод с него, а так же уточнения в тоне и приличиях оного, как принято то у европейских государствах. Им надлежало его перевести и размножить, после чего такие письма будут посланы во все порты северных японских земель.
При том, если какое русское судно придёт в Хакодате или Мацумаэ, то отправить одного офицера и одного матроса с тем письмом на корабль. На это Головнин испросил позволения каждому написать свою записку товарищам и приложить их к письму. Японцы согласились с этим, но сказали, что записки должны быть короткими и сначала их должны будут утвердить в столице. Так что времени терять никак было нельзя.
И вот тут-то господин Мур оживился. Он рассуждал так: Головнину ехать на корабль нельзя, так как он виновник всех их несчастий. Штурман Хлебников сильно болен, а матросы и двух слов связать не могут. Так что на корабль с письмом должен поехать он - Мур. Капитан должен был сам высказать такое мнение японцам и объяснить это матросам. А иначе, пригрозил он, Головнин обрекает себя на погибель. На вопрос, как и почему, Мур ответил - «увидите». Ничего себе поворот!
После этого Мур всячески пытался склонить Головнина к такому решению. А получив отказ стал искать знакомство с новым губернатором тет-а-тет, якобы для разоблачения целей их миссии. Теске на это ответил Муру, что он явно сошёл с ума, так как тем себя погубит. Дело по русским пленникам уже решённое и пересмотру не подлежит. Головнину же Теске сказал, что Мур либо сошёл с ума, либо имеет крайне «чёрное» сердце.
Через несколько дней Мур попросился жить в дом вместе со всеми. Ему разрешили. Но с тех пор он с японцами стал разговаривать как настоящий сумасшедший. Всё время говорил, что чиновники сидят на крыше и осуждают его за то, что он ест их пшено и пьёт их кровь. Он обвинял переводчиков в сговоре с Головниным и Хлебниковым, чтобы умертвить его. И так далее. Однако с соотечественниками он разговаривал вполне вменяемо. И всё упрашивал Теске отправить его первым на русский корабль, где много всяких книг. Тогда Мур бы привёз ему много подарков и книг. На что Теске отвечал, что японцы не охотны до подарков, а от русских им нужен только ответ на их письмо.
Мур всё время говорил, что японцами он принят не был, хоть и просился в слуги самому губернатору, а теперь, когда об этом японцы рассказали его бывшим товарищам, как ему вернуться в Россию? Разве что на каторгу. На это Теске ему возражал - о том, что он просился в слуги губернатору или ещё к кому, не рассказывал. А теперь он и сам всё рассказал. И если мичман так страшится своей участи в России, то ему следовало молчать, а не болтать об этом. А в добавок сказал, что по японским законам и местному, прожившему за пределами родины более года не доверяют, а что говорить про иностранца, который просится на службу.
При сём случае японцы объяснили русским причины, почему закон их запрещает иметь доверенность к жившим в чужих землях японским подданным: простой народ вообще можно уподобить детям, говорили они, которым скоро начинает надоедать всё то, что у них есть в руках, и если увидят у других блестящую безделку, то готовы с радостью отдать за оную все дорогие и полезные вещи, какие имеют. Так и народ, наслышавшись от выходцев из чужих земель, что там то и то хорошо, тотчас, по одной новости вещи, станет оную превозносить похвалами и пожелает тоже у себя ввести, не рассуждая основательно, полезно или вредно то для него будет.
Как это всё до боли знакомо! В этом отношени, да и во многих тоже, я с японцами солидарен.
Почему я этот вопрос так подробно описываю, потому что история, поизошедшая с мичманом Муром очень показательна и сегодня особенно актульна для нас. Человек, который отрекается от своего отечества, но у которого в глубине души осталась хоть капля совести или что-то ещё человеческое, во-первых, никому становится не нужным, а во-вторых, заканчивает очень плохо. И это станет очевидным в конце повествования.
