Ленка родила девочку. Хорошую, крепкую девчонку. Назвали Людмилой, в честь бабушки, чем потрафили Люсе. Людмила оказалась человечком с характером, в мать. Орать могла не хуже Ленки. И Ленка измоталась вконец. Петька от отцовских обязанностей не отлынивал, но ведь ему работать надо. А чтобы работать, нужно хорошенько высыпаться, чего маленькая крикунья совершенно не давала. Все ходили, как сомнамбулы.
Ольга с Сергеем, уже пожилые, приезжали раз в неделю. Погуляют с коляской, потетешкаются, и на утро – обратно в деревню. На них младенца не повесишь – совесть надо иметь. Степан работал днями и ночами. Иногда вырывался на денек, но около Люси робел. Как чужой. Да и какая из Степана нянька… Люся закусила удила: что они с Ленкой, с младенцем не справятся?
Люся возилась с внучкой, «запрягала карету», то есть, закутывала горластую Людмилу в одеяльце и укладывала в коляску, а потом часами катала ее по городским улицам. Но Ленка, вместо того, чтобы часок, другой покемарить, крутилась по дому: варила суп, стирала и мыла полы. В итоге, клевала носом и выглядела вялой, сонной. Прыти у невестки поубавилось. Однажды Ленка сказала свекрови:
- Ой, мама, и что бы я без вас делала… Заездила меня Людка!
И как-то сблизились они, две женщины с не очень счастливыми судьбами. Ленка на деле оказалась не такой уж и плохой. Просто прилипла к ней грубоватость: а как иначе? Повариха, да среди мужиков, да на Северах… Это и ангел чертом сделается за неделю. Ленка робела перед свекровью, и свою робость скрывала за грубостью. А с Петькой они жили, и правда, не плохо. Просто не оттаяли тогда еще. Вот и лаялись, почем зря.
Ленку ведь никто и никогда не любил. Некрасивая, неуклюжая. Родители сгинули где-то в Карелии от пьянки, вечного врага рода людского. Ленке уже семнадцать было. Вот и ткнулась она в путягу, чтобы хоть на повара выучиться, да отъесться вдоволь.
- Поступала в училище, так тощая как лыжная палка была, - рассказывала Ленка, - а потом, видите, отожралась. До сих пор не могу себя приучить есть спокойно, как собака, куски глотаю!
Она махнула рукой на себя, решив, что никто на нее не позарится. Но природа требовала своего. Хорошенькие подружки выходили замуж, а Ленку болтало как утлую лодчонку в океане. Вот и вынесло волной на берег Баренцева моря, в военную часть поварихой. А что? Деньги здесь платили, надбавки северные, и… Может, судьба сведет с хорошим человеком? Здешний народ небалованный.
Но и в Зозерске на нее обращали внимание только из-за того, что Ленка, приближенная к кухне, могла обеспечить солдатиков дополнительным пайком в виде жареной картошечки и банки тушенки. Противно было. Не за душу, не за характер, за жратву ухаживали… Вот и озверела Ленка, настойчивых кавалеров от себя отпихивая.
Василий Николаевич, хороший человек, без доброго слова к раздаче не подходил. Понимал Ленкину проблему. Неженатный, в годах, а внимание на Ленку обращал: гостинцы из Мурманска привозил. То духи, то колготки подарит… Жалел ее.
- А чего это он так тебя жалел? – Люся еле-еле скрывала ревность. (и еще больше злилась от того, что ревновала Ваську к невестке)
- Да потому что. Вместо отца стал. После одного случая.
Над ней матросики подсмеивались. Ну что это за девица, обнять и плакать. Вылитая Марфушка из «Морозко». Потруднивали друг над другом:
- А что? Ей если накинуть, как попугаю, на голову одеяло, так за бабу сойдет, - умничал Алексей Приходькин, старший матрос, заводила и весельчак.
Ребята недоверчиво ржали. Приходькин поспорил с ними на ящик пива. Мол, эта корова за ним еще побегает. Не верили. Корова коровой, а себя блюдет.
- Так не она себя блюдет, а с ней по трезвянке никто не связывается! – доказывал Приходькин.
Ударили по рукам. Приходькин пошел в атаку. А парень красивый, статный, соловьиными речами разливался. Кто устоит? И Ленка, дура, не устояла, хотя держала целый месяц оборону. Но влез в душу Лешка. Стихи читал. Картошку без особого указания, без наряда помогал чистить. Встречал, провожал. За месяц до дембеля признался в пылкой любви. Обещал увезти к себе в Череповец, с мамой познакомить. В общем, уболтал на грех. Ленка ведь заявление об увольнении написала, вещи собрала…
Устроили прощальный вечер.
- Не с тобой, Леночка. Для парней давай стол организуем? – попросил Ленку Алексей.
Ленка отрезала от дефицитной свиной туши знатный кусок, мяса нажарила противень. Треску, щедро в муке обваляв, под хрустящей корочкой подала. Хлеба три буханки нарезала. Голодные парни ведь, девяностые были на дворе. Только перловку каждый день тогда жрали. А тут – пир на весь мир! Прощальная отвальная, мать ее за ногу! Ели, пили, тосты за молодых кричали. Леха обнимал Ленку по-хозяйски: невеста!
Ну, пока матросики водкой, да казенной закуской подчевались, жених Ленку в подсобку увел. Поцелуи, обещанья… Ленка, голова бедовая, и попалась. Руки Лешкины в сторону не отвела… Дала кофточку расстегнуть, а там уже и…
А потом – яркий свет в подсобке. И мужской хохот, и мерзкие шутки. И Леша, дорогой жених, ремень застегивает, ухмыляется:
- Что и требовалось, ребзя, доказать.
***
Ленку из петли Василий Николаевич вытащил. Откачал. По щекам нахлестал. До синяков. Орал, как бешеный:
- Из-за кого, дура! Из-за подлеца? Из-за недоумка? Эт-то что? Совсем мозгов нет?
И снова – хрясь Ленке по морде…
Лешка тоже чистеньким домой не уехал. Мичман его в гальюне с головой искупал. И рожу его красивую в кровь расколошматил. Уму разуму по отечески учил. Лешка, хоть и скот, но командованию части – ни гу-гу.
- Упал с крылечка. Сиганул, понимаете, без парашюта.
Перед Ленкой извинился сердечно.
- Прости, Елена, бес попутал. Дебил, потому что.
Уехал сокол в свой Череповец без Ленки. А, и Бог с ним. Ленка в сторону мужиков смотреть боялась. Думала, так старой девой и помрет.
***
Василий Николаевич помирал на койке госпиталя. В стеклянном шкафике – аспирин и пенициллин. Все. Температуру собьют – и рады. Антибиотики уже не действовали. Бардак. У Ленки сердце кровью обливалось. Ну, стала выхаживать дедовскими методами. С детства знала: от легочных заболеваний помогает медвежий жир и собачье мясо. Бред чистой воды, но бабка Ленкина от туберкулеза так вылечилась. Нашла местных жителей, сторговалась с ними: доставили ей и то, и другое. Начала Акимова лечить. Шутки шутками, а ведь помогло!
- Ты, Елена, про себя ничего не понимаешь, - говорил ей тогда Василий Николаевич, - вы, девки, народ дурной и глупый. Цены твоему сердцу нет! Я тебе такого жениха найду, в части сдохнут все от зависти!
- Ой, не мелите ерунду, Василий Николаевич!
Но тот не шутил. А потом и познакомил Ленку с Петром.
- Да вы что, с ума сошли, Петька – первый ходок! – возмущалась тогда Ленка.
- Это он с виду – ходок. А на самом деле – однолюб! Да ты просто поговори с ним. По-человечески, без ужимок бабских. Особо только не матерись и брови не хмурь. С тобой и не общаются поэтому – вечно лоб гармошкой! – убедил Лену Акимов.
И что же? Смех смехом, а понравились друг другу. Как? Почему? Одному мичману откуда-то сразу стало понятно, что кобель Петька совсем не тот, за кого себя выдает…
Вот так и поженились.
- Вы, мама, напишите Василию Николаевичу, - вдруг сказала Люсе невестка. – Он ведь письма от вас ждет.
- Что-о-о-о? – Люся чуть дара речи не лишилась.
- А то. Я ведь про вас все знаю. Думаете, Василий Николаевич мне про вас ничего не сказал? А, знаете, как он вас величает? – улыбнулась Люсе Елена.
- Как, - шепотом спросила Люся.
- Царыцей!
- Царыцей?
- Именно так! Ца-ры-ца!
***
Люся решилась все-таки Васе написать. Не сразу, конечно. Но однажды положила перед собой тетрадный лист и взяла авторучку. Ладони потели, и Люся уже пятый раз вымыла руки с мылом. В голове – пустота и робость. О чем говорить? О том, что ее муж бросил, и она свободна? Хоть и не формально, но одна? Гордость не позволяла…
Но… написалось первое слово, прицепилось к нему другое, и вот строчка за строчкой побежали сами собой. Четыре страницы подряд, и еще две к ним – вся жизнь без Васи не умещалась в тетрадку. Не письмо получилось – откровение, исповедь. Вроде священника был ей далекий мичман Акимов. Закончила Люся свою повесть так:
Я, дорогой, Василий Николаевич, была ужасной дурой, в чем и раскаиваюсь. Ты прости меня. Ты был прав. На чужом несчастье свое счастье не выстроишь. Да и гордыня моя подвела. Не нужен мне Степка был. Не любил он меня ни одной минуточки. Но я не жалею: Петька и Анька – дети, получились хорошими людьми. Спасибо тебе за Ленку. И, значит, за внучку – спасибо. Есть, ради кого жить.
Вскоре пришел долгожданный ответ.
Здравствуй, моя царыца морская!
И пошло, и пошло… Писал Василий хорошо. Как писатель какой. Люся раньше думала: что за ерунда, этот Кольский полуостров – тундра, да пустыня. Оказалось – нет. И море там особенное, словно бриллиантовое, и россыпь разноцветных пестреньких камешков на песчаном берегу. И сопки, среди которых легко заблудиться, и озера чистейшей хрустально светлой воды… И северное сияние над землей, словно волшебное, всех цветов радуги. И солнце, плывущее по краю горизонта целые сутки. Благословенная земля. И Василий осел на этой земле.
- Люся, ты меня прости, - писал Василий, - сглупил я тогда на вокзале. Думал, что уж если тебе море дороже, чем я, то какой смысл ждать и надеяться. Молодой был. Дурак. Хотя таким себя не считал. И потом решил переждать, пока в себя придешь и поймешь все. Ну, и дождался, что ты замуж выскочила.
Я за тобой вернулся, да поздно. А надо было не спрашивать тебя тогда, хватать в охапку и увозить! Всю жизнь под откос спустили. Всем плохо – и нам, и Степану, и Машке его.
В общем, плюй на все и приезжай. Не затягивай. Хоть остаточек жизни пускай пройдет по-человечески. Торопить тебя не смею, королевна моя упрямая. Но знай, есть я у тебя, и никуда никогда не денусь…
Люся решила уехать, как только внучка немного подрастет. Но когда Людке сравнялся годик, Ленка, виноватясь и краснея, сообщила о новой беременности. Из нее, здоровой и крепкой, ребятишки посыпались, как горошины из стручка. Без бабушки Ленке и Петьке – никуда!