Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Очередное лето уступает место всегдашней своей преемнице, но едва ли стоит грустить по этому поводу. Я же - только "за": для меня осень означает как минимум полтора месяца вырвиглазной радости в парке и такой же пестроты в иллюстрациях "Русскаго Резонера". Впрочем, ежели кому-то, подобно псу сверху на картине Николая Сергеева, захочется предаваться унынию, помешать никак не посмею, разве что постараюсь улучшить настроение такому читателю посредством магии дат, событий и портретной галереи замечательных человеков, в последних непосредственно задействованных. Ну, ещё можно немного красоты рукотворной - такой, к примеру:
И ещё одно... Предлагаю сегодня несколько усложнить концепцию построения публикации цикла и вовсе не покидать первой половины столетия, ограничась годами, когда ещё жив был Пушкин. Уверяю, материала - предостаточно!
А начнём нынче письма Императора Александра Павловича к Кутузову от 31 августа 1812 года. В прошлую субботу в цикле "... сего дня..." поминали мы славных двух генералов, погибших трагически и геройски при Бородине. Как видим, Государь оценил действия своего главнокомандующего по заслугам. Правда, он ещё не знает, что уже совсем скоро будет принято решение об отступлении и об оставлении Москвы...
Князь Михаилъ Ларіоновичъ! Знаменитый вашъ подвигъ въ сраженіи главныхъ силъ непріятельскихъ, дерзнувшихъ приблизиться къ древней нашей столицѣ, обратилъ на сіи новыя заслуги ваши Мое и всего отечества вниманіе.
Совершите начатое вами толь благоуспѣшно дѣло, пользуясь пріобрѣтеннымъ преимуществомъ и не давая непріятелю оправляться. Рука Господня да будетъ надъ вами и надъ храбрымъ нашимъ воинствомъ, отъ котораго Россія ожидаетъ славы своей, а вся Европа своего спокойствія.
Въ вознагражденіе достоинствъ и трудовъ вашихъ, возлагаемъ Мы на васъ санъ генералъ-фельдмаршала, жалуемъ вамъ единовременно сто тысячъ рублей и повелѣваемъ супругѣ вашей княгинѣ Екатеринѣ Ильинишнѣ быть двора Нашего статсъ-дамою.
Всѣмъ бывшимъ въ семъ сраженіи нижнимъ чинамъ жалуемъ по пяти рублей на человѣка. Мы ожидаемъ отъ васъ особеннаго донесенія [76]о сподвизавшихся съ вами главныхъ начальникахъ, а въ слѣдъ за онымъ и обо всѣхъ прочихъ чинахъ, дабы по представленіи вашемъ сдѣлать имъ достойную награду. Пребываемъ вамъ благосклонны.
Александръ.
С. Петербургъ,
августа 31 дня 1812 года.
А 14 сентября Кутузовым отдан приказ поворачивать на рязанскую дорогу и покинуть "древнюю нашу столицу". "Дерзнувшим" - как несколько брезгливо окрестил их Государь - открыт путь на Первопрестольную...
Царское Село. 31 августа 1820.
Любезнѣйшіе друзья! Около мѣсяца я не бралъ пера въ руки, страдавъ отъ ревматизма въ правой рукѣ; и теперь еще боль не совсѣмъ прошла: по крайней мѣрѣ могу писать. Вы могли думать, что мы совсѣмъ забыли васъ, если бы ваше сердце не отвѣчало вамъ за нашу дружбу пожизненную. Я кричалъ отъ боли, а Сонюшка между тѣмъ лежала въ простудной горячкѣ: теперь, слава Богу, она здорова.
Первое письмо отъ васъ, любезнѣйшій князь, получили мы изъ Варшавы, а второе изъ Вильны, черезъ нѣсколько дней. Мы очень довольны вашими извѣстіями. Будьте здоровы и любите другъ друга!
Держусь еще лаконизма: начавъ, уже думаю кончить, ибо движеніе руки еще отзывается у меня въ нервахъ. Ждемъ отъ васъ извѣстія о движеніяхъ сейма и нашемъ любезнѣйшемъ Государѣ. Поѣдетъ ли въ Вѣну? Не очень желаю того. Обнимаю нѣжно васъ и дѣтей. У васъ добрый Кривцовъ? Графу Каподистріа скажите отъ насъ дружеское слово. На вѣки вашъ Н. Карамзинъ.
Так пишет 31 августа 1820 года шурину Петру Андреевичу Вяземскому историограф Карамзин. Ревматизм правой руки - да, извечная тогдашняя проблема всех литереторов, особенно, пишуших много. Оцените количество томов карамзинской "Истории" (да ещё сколько было сделано выписок из архивов!). Невольно вспоминается Николай Алексеевич Полевой - с его непомерным объёмом журналистской работы по времена "Московского телеграфа" и огромным багажом историографических, драматургических и прочих трудов... Уже к сорока кормившая его рука отказывалась служить, а жить более было нечем...
Однако, вернёмся к Карамзину. Он ещё не знает, что нескольколетний труд его шурина Вяземского в Варшаве над польской Конституцией и (что самое печальное) - над проектом Уставной грамоты для России - всего лишь потраченное даром время. Польше Конституция была в итоге дарована, а вот России... Государь, повзрослев и отрезвев за два десятилетия своего правления, осознал, что время столь глобальных перемен в Империи ещё не настало. Вероятно. Александр Павлович и сам ощущал себя в этом смысле не вполне ловко, иначе к чему же было ему давать получасовую (очень много!) аудиенцию какому-то коллежскому советнику, хоть бы и даровитому, и Рюриковичу? "Нас морочат!" - это ещё не самая жёсткая фраза из тех, которыми Вяземский в письмах друзьям яростно осыпает недавнего своего царственного кумира. Уже совсем скоро Пётр Андреевич вступит в самое мрачное десятилетие своей жизни - опалы и безденежья. Предлагавший своему деятельному и даровитому подчинённому помимо расположения едва ли не дружбу, Александр... обидится. Припомнят Вяземскому и вирши, написанные именно в период горького разочарования от несостоявшихся реформ. Возникает даже некоторое пересечение в общем настрое мыслей взрослого уже князя и уже поплатившегося за неосторожное стихосложение ссылкою его более молодого знакомца Пушкина, сближение их начнётся вот-вот. Недаром памятливый Николай Павлович позже досадливо объединит обоих фразою "Один сумасшедший приехал, другой сумасшедший уехал".
"Я утвердился в намерении вести Дневник" - так решительно начертал в 1828 году Алексей Вульф, герой одного из портретов "Русскаго Резонера", человек своеобразный, но, признаться, несколько мною подзабытый. Не пора ли ему "выйти на первый план"? Читать весь дневник - занятие, правда, утомительное. Помимо занятных наблюдений (в том числе и за своим былым "учителем" любовным наукам Пушкиным) здесь слишком много наносного, манерного, пустых заметок вроде
- ... Головные боли, которые вот уже несколько дней меня мучают, происходят, кажется, от густоты крови. Мне должно остерегаться простуды, от которой может сделаться воспаление в легких: большее движение, умеренная пища и сон необходимы для меня...
... и уж вовсе бесподобного
- ... Вот еще два пустых дня, которые не оставили ни одного воспоминания после себя. В политическом мире ничего решительного не делается...
Нет, но каков "политический мир"! Ничем не потешил предающегося сплину Алексея Николаевича! Положительно, сие невыносимо!
Концом августа по 1 сентября (то есть к 31 августа отношение прямейшее) 1828 года датирована следующая пространнейшая запись в дневнике Вульфа, которую я не без некоторого злорадства и приведу целиком. Хоть автор и почитался - вроде бы - человеком неглупым, и даже с дарованиями, но, откровенно признаться, в последующем ниже тексте сквозят такая откровенная глупость и несносное квазиглубокомыслие, что... Да, впрочем, что я? Прошу...
- Вот четыре дня, в которые я не успел записать случившегося, не оттого, чтобы я так чрезвычайно был занят чем-нибудь, но более от лени. Я был на двух скучных вечерах: у Натальи Васильевны и у Миллера, где я играл и немного проиграл; общества такие очень скучны, особливо для женщин, которые не играют. – В Итальянской опере я слышал и видел Россиньеву “Сороку-воровку”; для меня она не уступает в достоинстве “Севильскому цирюльнику” и “Сендрильоне”. Также Millas более мне нравится госпожи Шоберлехнер: она поет прекрасно, но в ее голосе нет (для меня) очарования италиянской певицы; Този мне понравился более, чем прежде, он играл очень хорошо; Марколини – прекрасный мужчина и тоже хорошо играл.
Так, с операми разобрались, жаль только госпожи Шоберлехнер - не потрафила - что ты будешь делать? - Алексею Николаевичу, в отличие от "прекрасного мужчины" Марколини. А теперь - "очевидное-невероятное" от г-на Вульфа. Такие провинциальные "тайны Анны Чапман":
- Я слышал чрезвычайно замечательное происшествие, исследование которого могло бы много открыть весьма важных истин касательно малоизвестных сил животного магнетизма. Ежели можно будет доказать достоверность слышанного мною и человек сведущий, с любовью к знанию, занялся бы исследованием случившегося, тогда бы новый свет излился на сию, доселе непостижимую силу духовную. – Вот слышанное мною. В Тверской губернии, в доме умершего Павла Марковича Полторацкого, живет молодая девушка; в 1825 году она занемогла и впала без всякой посторонней причины в сомнамбулический сон; болезнь ее до того усилилась, что она достигла до самой высокой степени ясновидения: не имея никакой образованности, она лечила себя, предсказывала очень многим, между прочим, смерть господина Полторацкого, казнь подсудимых 14 декабря и пр. В продолжение года она осталась в таком положении, и ничто ей не помогло. Без содействия магнетизера она говорила... с нею была... дочь господина Полторацкого, девушка, которая, разумеется, не могла воспользоваться таким чрезвычайным случаем: она более боялась ее, тем более что разнесшийся слух называл больную нечистым духом исполненною. Эта причина и обычай Великим постом говеть были поводом, что ей предложили причаститься Св. Тайн: она наяву старалась отклонить такое предложение, не говоря, однако, причины, а во сне не хотела об том и слышать, приходя в род бешенства. Такое явное сопротивление еще более устрашило семейство, и наконец настояли на том, прочитали над ней молитвы об изгнании нечистого духа и приобщили ее к Св. Тайнам. Но перед самым приобщением с ней сделалась судрога, столь сильная, как бы кто ее тряхнул, и с тех пор у нее не было более припадков.
Так, признаться, и приходят невольно на ум "Записки сумасшедшего". Полагаю, Вульф чрезвычайно оскорбился бы таким сравнением, но... Его ж никто не неволил умничать? "Его пример другим наука"... Если вы ведёте дневник - будьте готовы к тому, что спустя лет, скажем, двести будете выглядеть так же нелепо, как сей г-н Вульф.
"...Читал « Пчелку» . Эка глупый народ французы! Ну, чего хотят они? Взял бы, ей-богу, их всех да и перепорол розгами! Там же читал очень приятное изображение бала, описанное курским помещиком. Курские помещики хорошо пишут... Завтра в семь часов совершится странное явление: земля сядет на луну. Об этом и знаменитый английский химик Веллингтон пишет. Признаюсь, я ощутил сердечное беспокойство, когда вообразил себе необыкновенную нежность и непрочность луны. Лунь ведь обыкновенно делается в Гамбурге; и прескверно делается. Я удивляюсь, как не обратит на это внимание Англия. Делает ее хромой бочар, и видно, что, дурак, никакого понятия не имеет о луне..."
Мало кто знает, что у Виссариона Григорьевича Белинского был старший брат - Константин. К 1834 году проживал он в пензенской Чембаре (откуда и был родом их дед). По-видимому, решив изменить свою жизнь коренным образом, Константин обратился за помощью к младшему брату, ответ которого от 31 августа 1834 года я и привожу ниже. Занимательнейшее чтение, доложу вам. Тысяча и один способ экономии в Москве для небогатого, едва сводящего концы с концами провинциала. Буквально - неслучившаяся очередная глава нашего цикла "Деньги, деньги! Нужно их до зареза"...
- "Любезный брат, Константин Григорьевич! Толковать много нечего: я вижу сам, что пора положить конец твоим страданиям. Ты мне брат, и брат достойный моей любви по своему доброму и благородному сердцу; хочу доказать тебе на деле, а не на словах, что люблю тебя. Приискивать должности тебе не могу, ибо в Москве на каждое место десять конкурентов, и если бы я и нашел тебе местишко, то тебя не стали бы дожидаться, места у нас надо ловить на лету. Вот у меня уже один раз перебили место; кажется, в другой-то буду посчастливее. Со дня на день ожидаю решения. Так сделай ты вот что: подай в отставку, возьми пачпорт и копию с послужного списка, да и катай с Дмитрием Петровичем в белокаменную. Книги и всю одежду возьми с собой; мы всё это распродадим, а вырученные деньги тебе пригодятся. В Москве всякую дрянь можно сбыть. Может быть, Лукерья Савельевна и папенька дадут тебе столько деньжонок, что вместе с вырученными на твою провинциальную одежду, книги и другие вещишки можно будет сшить тебе столичную фрачную и сертучную пару, что в Москве первое дело. Если купить на фрак черного сукна рублей по 15 или даже и по 12, то выйдет лихая пара, на сертук можно купить знатного сукна рублей по 8. У меня есть портной, мальчик Межевича, оканчивающий свое ученье, который шьет не хуже всякого модного портного и за фрачную пару, вместо 30 ас. (это в Москве самая умеренная цена), возьмет с меня 15. Бери всё, что ни даст или ни подарит тебе кто-нибудь из родственников: если это для тебя будет излишним, то можно сбыть на сходную цену. В отставку тебе выйти советую и я и Алексей Петрович; так как ты еще недавно получил офицерский чин, то для тебя это не большая потеря. А между тем перевод будет сопряжен с большими хлопотами и неудобствами. Об месте не отчаивайся: ты пробудешь без него много что месяца два-три. В Москве не трудно будет найти местишко с 300 ас. жалованья; у меня бездна знакомых, которые могут при случае помочь; Алексей Петрович еще более может это сделать по своим связям с крапивным семенем. Бога ради, ничего не заказывай себе на дорогу, особенно из одежи; в чембарском сертуке нельзя будет выйти на улицу: сочтут за лакея. Опытность многому научила меня. Когда я приехал в Москву, то заплатил 14 ас. за сапоги, которые носил неделю, а когда ты приедешь, то куплю тебе за 6 ас. прекрасные, чисто сшитые сапоги, которые тебе станут, по крайней мере, на 4 месяца. У сапожника, поставляющего сапоги на казенных студентов, ты можешь выбрать себе любую пару из 200 пар. То же и о других вещах, как-то: картузе, шляпе, перчатках, жилете, галстуке, воротничках, носках (носки славные по 40 коп. пара) и других мелочах всё лучше и дешевле вашего. Толкучий рынок и город мне известны лучше, чем тебе наш огород, Бывало дивились, что я слишком дорого за всё плачу, а теперь не надивятся, что слишком дешево. Не даст ли тебе папенька, кроме денег, чего-нибудь из старого платья: смотри в оба и не разевай слишком широко рта. Помни, что тебе, может быть, придется прожить без места месяца три, а мои животы-то покуда еще не велики, да, сверх того, на моей шее будет Никанор. Я богат покуда одними надеждами... Дорожи каждою копейкою и помни, что из копеек составляются рубли. Ехать не слишком торопись и с терпением дожидайся Дмитрия Петровича, не ускоряя его отъезда ни минутою. Неделя или две не счет еще успеешь. А вместо этого постарайся получше сообразиться, всё обдумать и ничего не забыть. Никанора в дороге береги пуще своего глазу и помни, что ты дашь мне ответ за каждый волос головы его. На ночлегах клади его с собою, во время езды не давай ему дурачиться, чтоб он не попал под колесо, словом, не отпускай его от себя ни на шаг... Больше писать нечего, да и некогда; прощай до свидания"
Ощущение такое, что Гоголь, выписывая фигуру папаши Павлуши Чичикова, подсмотрел насчёт "дорожи каждою копейкой" у Виссариона Григорьевича. Кстати, приехал ли таки Константин Григорьевич в Москву - ещё вопрос... Однако же из воспоминаний И.Н Захарьина известно, что 1859 году старший брат критика жил... всё там же - в Чембаре. Судя по рассказу Захарьина, думается, пугающие финансовые перспективы московского жития и надобности экономить каждый грош Белинского-старшего не вдохновили.
- "... В доме тех же Шумских, летом же 1859 года я узнал, что в Чембаре проживает родной брат знаменитого критика Белинского, Константин Григорьевич Белинский... Отправившись на розыски, я нашел Константина Григорьевича проживающим в одной из глухих улиц Чембара, в деревянном флигеле, состоящем всего из трех маленьких комнат. При нем жила его многочисленная семья – жена и дети; кругом была бедность и нищета… Как известно, он, овдовев уже после смерти брата, женился во второй раз и имел теперь 8 человек детей. Меня встретил человек невысокого роста, широкоплечий, лет 50-ти с лишком, с густыми темными волосами на голове, очень бедно одетый, давно не брившийся… Это и был отставной титулярный советник К. Г. Белинский, родной брат умершего писателя. Я назвал себя, объяснил цель своего посещение и узнал следующее. Константин Григорьевич служил самым скромным и мирным чиновником в местной думе (по-тогдашнему ратуше) секретарем. Год назад приехал в Чембар на обычную ревизию Пензенский губернатор Панчулидзев. На другой день его приезда ему представлялись по обыкновению все уездные власти, и в том числе несчастный Константин Григорьевич. И вот, едва только губернатор подошел по очереди к Белинскому, и этот последний проговорил: «Титулярный советник Белинский», – как губернатор громко ответил: «А, знаю! Пьяный советник Белинский», – и, быстро отвернувшись от него, подошел к другому, стоявшему рядом чиновнику…Несчастный Белинский, имевший восемь детей, из коих один только старший сын содержал сам себя, был поражен, как громом. Наконец, и такое публичное, ничем не вызванное и незаслуженное оскорбление!.. Во время последовавшей затем ревизии губернаторский чиновник в думе рвал и метал, что называется, и, в конце концов, секретарь должен был подать в отставку, в которую вскоре и был уволен с пенсией в 16 рублей с копейками в месяц..."
И, наконец... Пушкин! В конце августа 1835 года в Павловск приезжает сестра поэта Ольга Сергеевна Павлищева - не одна, с первенцем Львом. Родные не виделись несколько лет, с 1832-го Ольга жила в Варшаве с мужем. Приведём строки из её письма к Павлищеву от 31 августа и поговорим немного об этом:
- "...Я здесь с 28-го августа. … Я живу в том же доме, в двух небольших комнатах … Вчера Александр с женой приезжали повидать меня. Они уже не едут в поместье в Нижний, как предполагал он, потому что она и слышать о том не желает, и он удовольствуется тем, что отправится на несколько дней в Тригорское, а она не двинется из Петербурга..."
Злосчастным летом 1835-го Пушкин, отчаявшись окончательно от приведённых в полное расстройство финансов, вынужден испрашивать у Императора длительный отпуск - на 3-4 года. Более того, он отчего-то уверен, что таковой отпуск будет ему предоставлен. "... Нынче я поставлен в необходимость покончить с расходами, которые вовлекают меня в долги и готовят мне в будущем только беспокойство и хлопоты, а может быть — нищету и отчаяние. Три или четыре года уединённой жизни в деревне снова дадут мне возможность по возвращении в Петербург возобновить занятия..." Ответ Императора, однако, окончательно лишает Пушкина каких-либо иллюзий на поправление дел посредством жизни вдали от столичной дороговизны и слухов о некоторых отношениях Николая Павловича и Натали:
Нет препятствий ему ехать куда хочет, но не знаю, как разумеет он согласить сие со службою. Спросить, хочет ли отставки, ибо иначе нет возможности его уволить на столь продолжительный срок
Да, через несколько дней Пушкин уедет в Михайловское один. Неприятные мысли об оставшейся в Петербурге жене и о нерешённом денежном вопросе не оставляют его и там. Тогда будет написано гениальное, но исполненное вселенской грусти и невесёлых размышлений "Вновь я посетил..." Более - ничего. Не расписалось... А что же Наталья Николаевна? Живет на даче Миллера на Чёрной речке. Та же Павлищева пишет о ней в сентябре: "... я нашла очень похорошевшей: у неё теперь прелестный цвет лица и она немного пополнела; это единственное, что ей недоставало". А ещё среди пушкинистов существует версия, по времени как раз относящаяся к пушкинской "командировке". И касается она... младшей дочери Натальи. Вернее, дате её зачатия. Дескать, а кто её настоящий отец? Уж не ...?.. Даже весьма деликатный в определеньях М.Цявловский напускает туману: " ... более чем благосклонное отношение Николая І к вдове поэта давало повод утверждать, что еще при жизни Пушкина Наталья Николаевна была интимно близка к государю". "Жена Пушкина была фрейлиной при дворе, так думайте, не было ли у нее связи с царем" - пишет в 1846 году в дневнике современник Пушкина Н.Иваницкий. Оставим их мнения в прошлом. Давайте лишь попытаемся развеять заблуждения... портретом родившейся 23 мая 1836 года Натальи Александровны. На мой взгляд, едва ли её наружность выдаёт предательские указки на чьё-то стороннее участие... Оба законных родителя - налицо. И не нужно, подхихикивая забудуарно, фантазировать!
И чтобы подчеркнуть таки каким-то образом ту самую "связь времён", чувствительной незримой нитью проходившую через всё столетие, а после - оборвавшуюся (или, вернее, - оборванную), завершу наш сегодняшний день замечательными стихами, написанными 31 августа 1889 года почти забытым ныне поэтом Константином Фофановым. Фигура, надо сказать, весьма трагическая. Поклонник Пушкина, Кольцова и Некрасова (последнего, кстати, вы сейчас прочувствуете). "Крёстный отец" модернизма и символизма. Не принадлежал ни к каким поэтическим "течениям". Отец девятерых детей (ещё двое умерли во младенчестве). От безденежья часто и тяжко пил. Писал много, но издавался мало. Умер 49-ти лет от истощения организма и воспаленья лёгких.
Стало скучно тебе –
Что же надобно?
Ветер плачет в трубе,
Плачет жалобно.
Грустно свечка горит
Одинокая;
В окна полночь глядит
Черноокая.
На дворе сентябрем
Веет холодом;
Сыплет желтым листом,
Точно золотом.
Встал туман над рекой
Белой дымкою –
Сны снесет он с собой
Невидимкою.
Ветер буйный в трубе
Плачет жалобно.
Скучно мне и тебе –
Что ж нам надобно?
Спасибо, что провели этот день вместе с вашим "Русскiмъ Резонёромъ", надеюсь, было хотя бы не скучно!
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие публикации цикла "И был вечер, и было утро", а также много ещё чего - в иллюстрированном гиде по публикациям на историческую тематику "РУССКIЙ ГЕРОДОТЪ" или в новом каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый гид по каналу
"Младший брат" "Русскаго Резонера" в ЖЖ - "РУССКiЙ ДИВАНЪ" нуждается в вашем внимании
