Маша не раз задумывалась потом: жизнь мозаикой складывалась, и каждый элемент мозаики точнехонько, грань к грани совпадал с другим таким же кусочком стекла. Раиса Андреевна "угадала" со сроками. Сеньке предстояли вступительные экзамены. Маша была готова к поездке. Правда, они планировали добираться на поезде, а Сергей и Ваня должны были остаться дома. Пришлось все срочно переигрывать. На самолете – дороговизна страшная, зато быстро и без проблем.
Сергей всю дорогу молчал. Маша держала его за руку. Понимала, ничего ему не надо. Он не смог. Не смог дать матери прожить оставшиеся годы в покое и довольстве. Не смог быть рядом, когда… Соседка по комнате, тетя Дуся, уверяла, что Рая умерла, дай Бог каждому, во сне.
- Безгрешная душенька была, вот и сподобил Господь. Мне бы так. Такое время настало, что и на белый свет смотреть не хочется, - сетовала полненькая, кругленькая Дуся.
У мамы в шкафу давно уже было приготовлено «смертное». Чистенький, неношеный, яркий халатик. Новый платочек, мягкие тапочки и бельишко. В коммерческом магазине «Покой» приобрели все, что требуется для погребения: и гроб, и все остальное. Баба Дуня с группой таких же вечных барачных бедовух организовали похороны как положено. Маша и Сергей скорее присутствовали при этом скорбном мероприятии, чем принимали участие в нем. Как гости…
Все эти женщины знали, все умели. От Маши и Сережи нужны были только деньги. Похоронили Раису Андреевну на старом и очень красивом кладбище, рядом с погибшей матерью. Маша вздрогнула, увидев погост: очень много, неправдоподобно много свежих могил. И на фото – молодые, молодые, молодые лица…
Казалось, что похороны Раисы Андреевны, дело такое привычное несколько лет назад, на сегодняшний день – что-то выпадавшее из общей картины развала и трагедии русского народа. Старые люди, пережившие тяжелые годы, приноравливались, отказываясь от смерти. Погибали их дети, их внуки, а они не умирали, оставшись «на мостике» тонувшего государства, как бесстрашные капитаны славного ранее судна.
Слез не было. Старушки, отплакав свою подругу, как положено, собрали нехитрый стол и чинно расселись за ним. Велся тихий, спокойный, деловитый разговор, будто и не уходила Рая. Вспоминали только хорошее, деликатно обращаясь к Сергею с просьбами оставить что-нибудь из бедного наследства покойной хозяйки. Оставили все, что там у Раи брать? Лишь альбом с фотографиями Маша, аккуратно завернув в бумагу, положила в сумку. У Раи даже простенького колечка не было – незачем. Она ничем себя не украшала – все отдавала единственному сыну, так и не сумевшему уговорить маму уехать с ним на новую Родину.
***
На улице стояло сырое лето. Утром едва промелькнет солнце, как к обеду небо затягивалось армадой чернобрюхих туч. Петербург был отстранен и неласков. Ненастье ему к лицу, он так редко улыбался приезжим, словно говорил: уходите, убирайтесь, уезжайте отсюда поскорее в свою Рязань, Кострому и Новгород. Не пытайтесь здесь пригреться, здесь нет для вас солнца.
Город стыдился своего нынешнего облика. Строгость линий, подчеркнутая кумачовыми флагами, говорившая о величии и суровости Ленинграда - города героя, блокадника, революционера – исчезла. Хоть он и носил теперь имя «Петербург», но не был тем, Петровским Санкт-Петербургом. Обезображенный разноцветными заплатками рекламных постеров, кричащих и пошлых, он старался закрыться от людей, уйти в себя, еле сдерживая слезы. Униженный, но не сломленный, город иногда показывал гордую душу тем, кто любил его по-настоящему.
Сеня любил. Поэтому для него сверкал шпиль Петропавловки под лучем скупого на ласки ленинградского солнца. Для него возвышался под серые небеса тяжелый купол Казанского собора. Для него выстроились в четкую линию стрелки Васильевского острова.
Ваня не любил, и потому смотрел не вверх, а на землю, где пестрели целые палаточные города, разбросанные цыганскими станами вещевых и продуктовых рынков. Ваня видел трещины на столетних зданиях, мусорные бачки с крысами и воронами в запущенных дворах, убожество давно не видевших ремонта дворцов и запах кислой мочи в парадных.
Хотелось уехать отсюда. Где-то за тысячи километров раскинулась вольная Сибирь, опутанная канатами великих рек: Енисея, Ангары и Лены. Где-то глухой стеной стояла вековечная тайга, таившая свои, пока неисчислимые богатства, от жалких людишек. Где-то там пахло сосновой стружкой и кедровым духом. Где-то там еще величаво поводили хвостами, разрезая глубинные шири, цари-рыбы, древние осетры… Родина…
Сеньку с большим трудом поселили в комнате коммуналки. О жизни в общаге во время сдачи экзаменов не могло быть и речи. Какие-то опухшие рожи случайных постояльцев испугали ее уже при входе. Не было никаких бдительных бабулек на вахте, не было уютной чистоты, свойственной девичьим общежитиям. В туалете отсутствовала половина унитазов. В комнатах валялись подозрительные личности, а вместо ковриков на заплеванных полах громоздились клетчатые баулы с товаром.
Сергея передернуло даже. А Ваня зацепился взглядом за объявления, кое-как налепленные на доску, висевшую на «честном слове» в вестибюле общаги. Там и нашлись заветные листочки «Сдам недорого». Через полчаса вся семья собралась в длинной коммуналке, пропахшей тухлой капустой и кипяченым бельем.
Маша оглядывалась по сторонам, и во взгляде ее – паника. Снимать за деньги вот это? Поймала взгляд мужа – еще секунда, и он схватит Сеню за загривок, и просто утащит его силком на вокзал. Или в аэропорт. И будет, наверное, прав.
Женщина, открывшая им дверь, выглядела не лучшим образом: усталая, непричесанная, неряшливая.
- Ходят тут всякие, не дадут с ночи поспать, - буркнула она себе под нос, и тут же, без всяких пауз, - Ерофеев-а-а-а! К тебе! – гаркнула.
- Вам непонятно что-ли? К Ерофеевой – два звонка! Что вы мне трезвоните? – снова обратив на непрошенных гостей хмурый взор, сказала женщина и удалилась в свою комнату. Досыпать.
На ее зов откуда-то из дальних недр огромной коммунальной квартиры явилась малюсенькая старушонка. И вот она была той самой, типичной ленинградской старушкой. Темное платьице с тщательно отглаженным кружевным воротничком и накрахмаленными манжетами, гладко прилизанная седая головка, близорукий взгляд выцветших глаз, и тихое: «Добрый день. Вы по поводу комнаты?»
Ерофеева пригласила проследовать за ней по лабиринту узких коридоров. Видимо, раньше это была богатая квартира какого-нибудь барина, и все служебные помещения, а также комнаты прислуги расположились вокруг барских апартаментов. А теперь здесь можно было заблудиться. Сенька с интересом вертел головой – старые питерские дома он никогда не видел изнутри. Затем старушка отперла высокую, в два раза выше обычной, дверь с медным львом вместо ручки и распахнула ее перед посетителями.
- Вот, смотрите. Комната большая. Светлая. С эркером. Теплая, - защебетала она, - она принадлежала моим родителям, а мы с семьей проживали рядом, - она показала на дверь в помещении, - я и сейчас там живу. Совсем недорого возьму с вас.
Маша переглянулась с Сергеем. Им обоим понравилось и жилье, и ее хозяйка. Комната площадью двадцать квадратов в Питере оказалась просто находкой! Солнечная сторона, широченное окно и подоконник из мрамора! На полу оставался родной паркет, за которым все это время тщательно ухаживали. Круглый стол, крытый белой скатертью. Изразцовая стенка огромной печи-камина, гнутые ножки венских стульев и лампа с абажуром над столом – все говорило о достатке ныне покойных хозяев помещения.
В углу – низкая софа под клетчатым полом, у стены напротив, шкаф, до потолка набитый книгами. Казалось, комната навеки застряла в шестидесятых годах, даже мясистый фикус в напольном горшке – оттуда, из славной эпохи оттепели.
- Послушайте, но у вас замечательная комната! – воскликнула Маша, я не понимаю, почему вы до сих пор ее не сдали?
- Я очень боюсь ее сдавать. По объявлению приходили темные личности или, как это называется… забыла, в общем, спекулянты и гости из Кавказа, - объяснила старушка, - если бы они увидели помещение, то мне бы, наверное, осталось жить меньше недели. Сейчас старика убить просто. Был бы повод. А повод, как видите, есть… А мне одной комнату не потянуть, пенсию, знаете ли, задерживают месяцами… Может, чаю?
Старушка включила электрическую плитку, стоявшую на невысоком шкафике-пенале, водрузила на нее маленький эмалированный чайник. Из ящичка достала пачку печенья и розетку с вареньем. Накрыла на стол. Расселись. Нехитрое угощение благоприятствовало беседе. Выяснилось, что у бабушки из родственников только дочка, живущая в Москве. Зовет к себе, конечно. Поэтому, скоро квартиру придется, все-таки, продать. А пока Ерофеева пытается ее сдать. Хотелось бы, конечно, найти приличную семью или хотя бы порядочного студента, но приходят в основном не люди, а… подозрительные личности. И это пугает…
- Мы с вами так и не познакомились, - сказала Маша.
- Ой, я такая забывчивая, - всплеснула руками старушка, - Роза Анатольевна!
Роза Анатольевна была коренной ленинградкой, здесь родилась, выросла, пережила блокаду и войну, вышла замуж. Здесь похоронила родителей, мужа, старшего сына…
- А вы работать приехали? – спросила она, - оставайтесь. Лучшего варианта не найдете. Сразу видно, что вы – очень милые, порядочные люди…
Впрочем, когда Маша объяснила, в чем дело, старушка не расстроилась. Сеня внушал доверие. Как раз – симпатичный, приличный студент. Пускай живет. Даст Бог, поступит в Горный и останется в квартире на несколько лет.
- Надеюсь, мы подружимся, - сказала Роза Анатольевна.
Вечером Сергей и Ваня уехали в Пулково – нужно было возвращаться. Маша осталась с Сеней. Поступит – хорошо. Нет – отправятся домой. А пока осмотрятся немного, погуляют по городу, тем более Роза Анатольевна была в курсе культурной жизни Петербурга. В театры на премьеры ходить ей было накладно, но выставки и вернисажи посетить – вполне по карману.
***
Сене не до выставок. Сене не до вернисажей и театральных премьер. Сене нужно сдать экзамены и поступить. Кровь из носу. Надо! И главным мотивом была совсем не тяга к образованию, а другое…
На противоположном берегу Невы находился Университет Путей Сообщения, куда сейчас поступала она. И она должна, обязательно должна была поступить. Иначе и быть не может. Она мечтала о Питере, жаждала его и алкала. В доброй половине писем она говорила об этом. А уж Сеня, как ниточка за иголочкой – куда она, туда и он!
Сеня, как в том стихотворении: ложился с ее именем, и вставал с ее именем на устах. Хорошая девочка Маша. Самая красивая девочка на всем белом свете. Самая лучшая.
Старомодный эпистолярный роман Сени и Маши длился несколько лет. Они все знали друг про друга, и Сене казалось, что ближе Маши нет никого. Странно – родители даже не догадывались о переписке своих детей. Ничего такого, но ни Маша, ни Сеня не говорили о своей дружбе.
Общая тайна, что-то свое, сокровенное, и самые отчаянные мечты будоражили их юные сердца. Был период, когда они даже придумали свой тайный язык. Было письмо, в котором Сеня написал на этом языке признание в любви…
"Я уеду в Петербург" - писала она.
"Я - с тобой" - отвечал он.
Им обоим было страшно, как перед прыжком с трамплина. Но этот прыжок – то самое неизбежное препятствие, которое нужно было пройти.