Он не был красавчиком. Но его глаза, жесты, особый наклон головы притягивали: невозможно не обратить внимания на такого мужчину. Мужчину штучного изготовления, мужчину – личность! В мире есть такие люди: с виду – не ахти что, но внутренняя мощная харизма, которой они обладают, делают любого, рядом стоящего красавчика, бледной тенью, призраком, жалким и несчастным подобием мужчины. Кто сравнится с Жаном Рено? Или с Депардье? А ведь этих мужчин нельзя назвать красавцами...
Георгий Баридзе обладал такой харизмой. И, конечно, все студентки, поголовно были в него влюблены. Когда он появлялся в гулкой аудитории, народ замирал, как замирает зрительский зал перед заслуженным актером. Взмах руки, и Баридзе, словно оратор на сцене начинал вещать!
Его лекции не требовали механической переписки. Его слова сами собой ложились на мозговую подкорку и запоминались навсегда. У Баридзе не было отстающих, не было отсутствующих, болящих и ленивых – все, до единого смотрели и слушали блестящего педагога и удивлялись: как это просто, как интересно, как занимателен предмет, который Георгий преподавал!
Черные глаза Анны, словно очи влюбленной Гекаты, наверное, прожгли бы дыру на спине педагога, если бы смогли. Она думала только о нем, перманентно, без остановки, даже когда решала срочные задачи по програмированию. Наверное, что-то было такое в Анне, особенный экстрасенсорный дар телепатии. Иначе, как объяснить то, что однажды черные, восточные глаза Баридзе встретились с бездонными глазами Анны? Георгий зацепился взглядом и не смог его отвести.
- А вам говорили, что вы могли бы сыграть Медею? – спросил он однажды, когда проверял лабораторную работу Анны.
- Что, Георгий Давидович? – спросила Анна.
- Медею. Или Геру, супругу Зевса. У вас очень выразительные глаза. Вы, случайно, не моя землячка?
Анна покачала головой.
- Нет. Я – уроженка болотистого края. В Тихвине жила.
Баридзе приподнял левую бровь.
- Никогда бы не поверил. Грузинкой вас не назовешь, армянкой – тоже. Греческий овал лица и поразительный взгляд. Если бы не ваши успехи в учебе, ей-богу, я бы лично отвел вас за руку в институт культуры. Или на киностудию!
- Не нужно. Возьмите меня за руку и отведите… в театр, - Анна смотрела на Георгия в упор.
Он помолчал. Потом, улыбнувшись, ответил:
- Милая девочка, я бы взял вас за руку и повел не только в театр, но и под венец. Но я безнадежно женат. И очень люблю свою супругу. Поэтому советую вам выкинуть из вашей умной головки все эти глупости и мечты о пылком романе с преподавателем.
Анна вспыхнула, но взгляд не отвела:
- Я знаю. Но и вы знайте: ваша любовь к своей супруге ничего не стоит.
Она вышла из аудитории.
Если бы знал Георгий, что творилось в душе Анны. Если бы знал он, какая кипучая кровь течет в ее жилах. Если бы знал… Он и близко бы к ней не подошел. Анна была дочерью своих родителей, смесью двух энергий, льда и пламени, истинной Гекатой своего времени. Но Баридзе не знал. Анна не относилась к племени миленьких студенточек, которые мечтали заполучить себе видного препода. Анна любила всем своим существом. Анна не видела никого, кроме возлюбленного и не желала знать!
И Георгия закрутило в водоворот мощной волной. И он потерял рассудок и осторожность. Не любить Анну было невозможно. Его накрыло. Это не была легкая южная интрижка учителя и ученицы, как у Гавроша и Кутыриной. Это было настоящее, все вокруг себя уничтожающее чувство. Адская любовь…
Ирина, в очередной раз посетила Петербург. Естественно, она навестила и своих «птенцов», которых собиралась прибрать к рукам. Она пила кофе в симпатичном ресторанчике на Невском и с удивлением поглядывала на Анну. Все, что угодно можно было ожидать от этой диковатой, похожей на экспрессивную матушку, девочки. Но…
- Я никуда не уеду, Ирина. (Мадам Свенссон терпеть не могла, когда ее величали по батюшке. Только по имени!) Я буду работать в России.
Ирина с интересом разглядывала кофейную гущу на дне чашечки.
- О! По очертаниям похоже на гриб. Интересно, - задумчиво сказала она и подняла глаза на Анну, - и ты думаешь, моя милая, что можно вот так, по твоей прихоти, разорвать со мной отношения?
В глазах Ирины плескались льдинки, и тон ее голоса был ледяной.
- Я не подписывала с вами контракта, и не принимала никакой финансовой помощи. Потому могу делать то, что считаю нужным в этот момент, - Анна побледнела, но оставалась спокойной.
Ирина вздохнула.
- Господи, Колесниковы, как же вы мне все надоели! Почему вы не живете рассудком? Почему вы норовите забраться в лужу по самые уши и квакать оттуда, довольные жизнью? Я даже не сомневаюсь, что причиной твоего отказа от сотрудничества является какая-нибудь дивная любовь! Я не ошиблась?
- Нет. Вы не ошиблись. Я люблю. И еще я подумала: зачем уезжать из страны? Почему все должны отсюда уезжать? А кто тогда здесь останется?
Мадам Свенссон покачала аккуратной головкой.
- Анна, ты очень похожа на своего отца. Когда он был твоим ровесником, то рассуждал точно так, как и ты сейчас. И? Кто он? Шофер. Простой, никому не нужный шофер! Когда вы научитесь мыслить рационально? Ну почему у русских напрочь отсутствует умение думать на три хода вперед?
- А вы, мадам, легко открестились от своей Родины, - язвительно вставила шпильку Анна. – Действительно, как просто: посмотреть на развал, на бардак, на нищету и уехать. Это ваше право. Сколько вас таких, уехавших? И да, мы – Колесниковы – законченные дураки. Папа – шофер, а мама – повар. Стыдобища! Позор! Я должна со стыда умереть! – Пылающие очи Анны вперились в ледяные глаза Ирины, - А я не умираю. Я горжусь своими родителями. Они честно тянут свою лямку. Да, в нищете. Да, в грязи. Но так и будет, если мы все начнем массово покидать свое гнездо.
Я не отношусь к патриоткам. Я не Ломоносов и не Гагарин. Но должны же быть еще Ломоносовы и Гагарины?
- Это все – утопия, моя девочка! Здесь нет будущего! Ты поймешь горькую правду лет через двадцать. Здесь никогда не будут действовать законы, ибо они никогда здесь не действовали! Здесь другой воздух, и понятия о свободе – другие! Здесь даже нормальные финансовые отношения – ненормальные! Дикие! Пойми ты это, наконец! Нельзя жить чувствами! Это глупо! Нечестно! – Ирина взволнованно говорила. От ее спокойствия не осталось и следа.
Зато Анна, наоборот, была ровна и невозмутима.
- Ну и что? Пусть будут чувства. И это прекрасно, когда люди живут чувствами и душой. Они живые. Неужели вы счастливы в своем рациональном мире? Неужели вы никогда не любили?
Ирина положила чаевые на стол. Ровно десять процентов от стоимости ланча – ни больше, ни меньше. Шиковать и показывать свой достаток – моветон. Поднялась, статная, моложавая, ухоженная:
- Любила. Безусловно, любила. Только моя любовь никем не была оценена. Это же Россия. Здесь даже любить нормально нельзя: вечно какие-то мучения и страсти. Потому и откинула всю эту шелуху от себя. Благодаря своему рациональному миру, как видишь, весьма обеспеченна и выгляжу на пятнадцать лет моложе! – Ирина развернулась и застучала изящными, похожими на стилет, каблуками к выходу из ресторана.
Ее ждал автомобиль. Вышколенный водитель ловил каждый ее взгляд. В дочернюю фирму компании Свенссон устроиться было невероятно сложно. И работать невероятно тяжело. Дисциплина железная, никаких выпивок и больничных. Водитель дрожал над своим местом – зарплата с лихвой окупала все строгости. А ему, бывшему доценту кафедры иностранных языков, деньги были жизненно необходимы: единственный кормилец в семье.
Машина плавно тронулась и поплыла вдоль сверкающих рекламой витрин. Ирина сделала пару звонков по навороченной «Нокии» и прикрыла глаза.
- Сергей, на сегодня все. Домой.
Возиться с недвижимостью в стране дикого капитализма Ирина не хотела. Она снимала дом за городом. Кое-как пробравшись через раздражающие сердце и нервы пробки, автомобиль выехал на более-менее свободное шоссе. Через полчаса Ирина была уже на месте.
Приняв ванну, она упала в кровать. Пощелкала пультом от телевизора: везде танцы, песни, скандалы, интриги, расследования. Какая-то крашеная певичка резво бацала про «морскую черепашку». По другому каналу «Американ бой» лихо раскидывал злодеев по сторонам движением пальца правой ноги. И везде реклама, реклама, реклама.
И вдруг Ирина наткнулась на советский фильм, который любила когда-то. Героиня, молодая жена, премиленькая, с короткой стрижкой и в простеньком платьице, катала по воде коляску с красацем-мужем, искалеченным на лесоповале. Вдруг ей стало нехорошо, и супруг заботливо сетует про «грибы, которые горчили». А она сообщила ему, что грибы тут ни причем – маленький у нее будет. Муж, услышав такую новость, вскакивает с инвалидной коляски. Супруги обнимаются, счастливые, красивые, облитые золотом солнечных лучей.
- Так не бывает, - глухо сказала Ирина. И горько заплакала.