Чем она хороша, смутность? – Обещанием любимого труда по прояснению недопонятного.
.
Так случилось, что я стал как-то чересчур оригинальным. Принял в качестве своих такой набор понятий, что получился уникальный букет.
Только в самое последнее время нашёл почти единомышленницу – искусствоведа Екатерину Андрееву – в понимании ницшеанства как метафизического иномирия.
И обладателями так понимаемого ницшеанского идеала совершенно неожиданно оказались – при разборе – Чехов, Чайковский и Левитан. (Что дико для многих.)
Но вдруг я натыкаюсь на указание, что Пастернак их, всех троих, ввёл в одно стихотворение.
Зима приближается
Зима приближается. Сызнова
Какой-нибудь угол медвежий
Под слезы ребенка капризного
Исчезнет в грязи непроезжей.
.
Домишки в озерах очутятся,
Над ними закурятся трубы.
В холодных объятьях распутицы
Сойдутся к огню жизнелюбы.
.
Обители севера строгого,
Накрытые небом, как крышей!
На вас, захолустные логова,
Написано: сим победиши.
.
Люблю вас, далекие пристани
В провинции или деревне.
Чем книга чернее и листанней,
Тем прелесть ее задушевней.
.
Обозы тяжелые двигая,
Раскинувши нив алфавиты,
Вы с детства любимою книгою
Как бы посредине открыты.
.
И вдруг она пишется заново
Ближайшею первой метелью,
Вся в росчерках полоза санного
И белая, как рукоделье.
.
Октябрь серебристо-ореховый.
Блеск заморозков оловянный.
Осенние сумерки Чехова,
Чайковского и Левитана.
1943
Я радуюсь, конечно, тороплюсь скорей посмотреть, как именно это сделано. И – ужас – это 1943 год. Война. А Пастернаку хоть бы хны.
Может, он какими-то военными судьбами был заброшен в какую-то Тмутаракань?
Нет. В Карачеве он был осенью 1943-го. Это между Брянском и Орлом, а не края «севера строгого». Город был разрушен до основания, а не «Домишки… обители». И была жаркая осень, «командировка писателей закончилась 10 сентября 1943 года» (https://dzen.ru/a/X5UpLJjldwSh5xDk), а не «Октябрь». И в эвакуации он был в Чистополе, это около Казани. Он почти на севере был в поселке Всеволодо-Вильва в Пермском крае, но в 1916 году, «с середины января до конца июня» (https://permneft-portal.ru/newspaper/articles/permskiy-period-borisa-pasternaka/). Так он там нашёл себя, пишут. Как беспечного, пишут. Удрал от переосвидетельствования, грозившего мобилизацией, пусть и короче у него одна нога.
На пароходе
Был утренник. Сводило челюсти,
И шелест листьев был как бред.
Синее оперенья селезня
Сверкал за Камою рассвет.
.
Гремели блюда у буфетчика.
Лакей зевал, сочтя судки.
В реке, на высоте подсвечника,
Кишмя кишели светляки.
.
Они свисали ниткой искристой
С прибрежных улиц. Било три.
Лакей салфеткой тщился выскрести
На бронзу всплывший стеарин.
.
Седой молвой, ползущей исстари,
Ночной былиной камыша
Под Пермь, на бризе, в быстром бисере
Фонарной ряби Кама шла.
.
Волной захлебываясь, на волос
От затопленья, за суда
Ныряла и светильней плавала
В лампаде камских вод звезда.
.
На пароходе пахло кушаньем
И лаком цинковых белил.
По Каме сумрак плыл с подслушанным,
Не пророня ни всплеска, плыл.
.
Держа в руке бокал, вы суженным
Зрачком следили за игрой
Обмолвок, вившихся за ужином,
Но вас не привлекал их рой.
.
Вы к былям звали собеседника,
К волне до вас прошедших дней,
Чтобы последнею отцединкой
Последней капли кануть в ней.
.
Был утренник. Сводило челюсти,
И шелест листьев был как бред.
Синее оперенья селезня
Сверкал за Камою рассвет.
.
И утро шло кровавой банею,
Как нефть разлившейся зари,
Гасить рожки в кают-компании
И городские фонари.
1916 г.
Господи! Неужели это всё один и тот же Пастернак, влюблённый в миг! Собственно, в абы какой! – «Сводило челюсти» (спать хочется в «три» ночи), «бред» – это плохое. Но! «Синее оперенья селезня / Сверкал за Камою рассвет»!
А в 43-м? – То же самое! – «угол медвежий» и масса тому подобного – это плохое. Но! – «Накрытые небом, как крышей!»
Формула ж идеостиля импрессионизма какая? – Хвала абы какой жизни. Идёт 1916-й, идёт 1943-й, война, а… хороша любая жизнь. Даже любой её миг.
И потому – в пику – кончается первое стихотворение тремя ницшеанцами, тоже исключительно относившимися к мигу. Но! Как к нестерпимому горю, что вот он, миг, НАВСЕГДА уходит и больше никогда не повторится. Что нестерпимо. Аж до неприятия всего Этого мира с его физикой, временем и изменчивостью. – Что ж вместо Него? – Иномирие!
Так вот Пастернак так не согласен. Для него «сумерки» есть «Блеск оловянный». А это – хвала абы какой жизни.
То есть автор, пишущий о символизме и наведший меня на Пастернака, понял его с точностью до наоборот:
««Серебряный век», «духовный ренессанс», «греческое Возрождение», «новый александрийский период». Отметим: все эти выражения отмечены меланхолическим пассеизмом и осенне-сумеречным мироощущением. Очень точно в метафоре осени Б. Пастернак, соединив имена писателя, композитора и живописца, определил настроение современников: «Осенние сумерки Чехова, Чайковского и Левитана» («Зима приближается...», 1943)» (К. Г. Исупов. Блеск и нищета символизма. https://www.academia.edu/27138517).
Символизм был таки не без трагизма. Но это потому, что его идеостиль описывается формулой, схожей с поговоркой: «Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасёшься» в сверхбудушем с его Добром для всех.
И потом. Серебряный век – это не только символизм, а и декадентство (Добро и Зло равны, ну и пусть), и акмеизм (над Добром и Злом). – Всё с трагедией. Потому и сумерки есть образ этого века.
Исупов до всех этих тонкостей не доходит.
1 июня 2023 г.
