Маша ничего не понимала. Уже которое письмо подряд написала тете Анне, и никакого ответа не получила. В сердце закралось тяжкое предчувствие: Анна не смогла ответить только по одной причине. Тешить себя напрасными надеждами не стоит. Но нужно знать наверняка! Просто, чтобы оплакать человека. Нельзя вот так скорбеть, а вдруг…
Но «вдруг» не получилось. Однажды Маша нашла в почтовом ящике письмо со знакомым обратным адресом. Только имя было другим: Романов Николай Алексеевич. Ноги у Маши стали ватными. Конверт со страшным содержимым не хотелось открывать. Маша набралась мужества, открыла.
Здравствуй, Машенька. Здравствуй, дорогая моя Машенька. Вот решился написать, а то ты ничего не знаешь. Наша милая Нюрочка умерла. Вот и сообщаю тебе, потому что ты мне - дочка.
Сил моих уже нет никаких, и выговориться не с кем. И тут я подумал, что все таки я не одинок. Я на это надеюсь. Ведь Аннушка не зря тебя любила и переживала за тебя. Мы вместе переживали. А теперь ее нет, и я остался один. Люся от горя кое-как оправилась. Дети не дают долго горевать. А я оправиться не могу. Но не раскисаю – спасаюсь работой. Ору на всех, зверею и немного забываюсь. Дома жить не люблю – все в конторе. Колесников, молодчина, зорко за мной следит и не дает раскисать. Но я все равно раскисаю.
Ты прости меня, старика, милая Машенька, что надоедаю тебе своим нытьем. Просто так хочется душу перед тобой раскрыть: так мне плохо, милая. Так мне муторно – сил нет никаких. А вот вспомню, что где-то далеко живет родная душа – и легчает.
Мы с Аннушкой про тебя думали каждый божий день. Аннушка переписала на тебя свой дом. Вдруг ты захочешь вернуться. Корысть не большая, но вдруг мальчишки захотят переехать сюда, когда вырастут? Дом продадут или останутся жить в нем? А еще я, Машенька, коплю деньги на сберкнижке. Там уже семь тысяч, вдруг захочешь машину купить, или еще что-нибудь?
Нет, я не покупаю твое внимание за деньги, просто очень люблю тебя, моя горлинка. Пусть и у тебя будет какой-никакой отец.
Аннушку мы похоронили на деревенском погосте. Она лежит рядом с теткой Груней, а вокруг растут сосны. И тут голубоньке моей очень хорошо, спокойно. Я тайком от народа ставлю свечки в часовне за упокой Нюрочке. В часовне-то попов нет – не настучат. И народу нет – никто не скажет, что председатель с ума сбрендил, Богу молится. Молиться я, правда, не умею. Своими словами желаю всем деткам здоровья, и тебе, и твоим деткам, и мужу твоему. Прошу за Нюрочку: если там есть рай, то пусть в раю Нюрочка живет и меня поджидает.
Переживаю, что меня, неверующего в рай не пустят. Тогда что? Как мне с Нюрушкой увидеться? Ты уж подскажи мне, Машенька, что в этих случаях делают? Мож, бумагу какую написать? С попами я стесняюсь такие разговоры разговаривать, все таки ветеран войны и коммунист.
Вот написал тебе, и легче стало, что выслушала меня. Аннушка, когда ее на операцию повезли, крепко мне наказала: следи за Машей. Не бросай ее. А по мне, так это ты не бросай меня, старого человека. Пиши! Как здоровье твое? Как супруг? Мирно, ладно живете? Как мальчики? Не хулиганят?
Буду всегда рад, и счастлив. А покуда, прощай, моя дорогая Машенька. Пиши, пожалуйста, почаще!
Маша медленно поднялась по ступенькам крылечка. Открыла дверь, прошла по просторной горнице, где когда-то под верстаком лежали горы ароматных стружек, и в доме здорово пахло сосновой смолой. И сейчас здесь светло, чисто, правда со временем сосновый запах заглушили запахи другие: жареных блинчиков и оладий, рисовой каши по утрам, пирогов, тушеного мяса – по вечерам. Тех самых любимых запахов уютного жилья, который люди так часто вспоминают, улетев из родного гнезда.
На полу у дивана брошена медвежья шкура, на окнах – легкие занавески. На самодельном массивном столе – ваза с цветами. Шкаф с книгами – Маша и Сергей – знатные книгочеи. Все здесь хорошо, все здесь ладно. В комнате мальчиков две кровати и много игрушек, в спальне Маши и Сергея – красивое трюмо – Сережа своими руками вырезал все эти занятные завитушки. Он вообще все в этом доме сделал сам.
Кто не посмотрит, пристает потом месяцами: просят сделать им так же. Сергей не отказывает – лишние деньги для семьи никогда не бывают лишними.
Маша заплакала. Ведь знала, чувствовала. Ведь снилась даже… мама Нюша. Ничего не говорила, просто смотрела на Машу кроткими глазами, полными любви. И тогда Маша крикнула ей:
- Что, тетя Аня, что?
А она молчала и смотрела, смотрела, смотрела.
Впервые кольнула тревога: как там Люська? Как Люська без матери?
Забылись обиды, ушла куда-то боль юности. На что Маше обижаться? Иногда холодком по позвоночнику: « А что если?» Что, если Маша никогда бы не встретилась с Сережей? Что, если не родились у нее Ванька и Сенька, озорные, веселые и ласковые, все в своего отца? Становилось жутко от таких мыслей.
Это ее мир! Это ее, Машино царство-государство. Все здесь разумно и органично. Все здесь подчинялось любви и согласию – словно судьба, натешившись над Машей в детстве и юности, вдруг решила откупиться и попросить прощения, засыпая Машу благами и радостями. Разве Маша не заслужила этого?
Мама Сергея должна была приехать еще месяц назад. И опять – не приехала. В письмах – одно и то же: не хочу вас теснить. Сергей злился, дулся, психовал. Покупали билеты летом и тащились через полстраны в Сазоново. Раиса Андреевна выбегала их встречать, робкая, боязливая женщина… Обнимала сына, внуков, заискивала перед невесткой. Маше казалось, что свекровь побаивается ее. Почему? Маша старалась обнять, приласкать ее, доказать, что любит, уважает… Но та сжималась в комочек, напрягалась, сторонилась невестки…
И комнатушка в бараке, малюсенькая, еле-еле разместились. Серега мрачнел лицом, устав уговаривать мать, злился. А она сидела на краешке своей узенькой железной коечки, застеленной чистеньким покрывалом, и молчала, испуганно поводя круглыми глазенками. Что это, Господи?
- Нет, деточки, нет. Мне тут хорошо. А там я вас буду стеснять, - бормотала женщина.
Она всего и всех боялась. Робела, если при ней кто-то повышал голос. Серега, добрейший Серега, сжимал челюсти, еле сдерживался, чтобы не накричать на нее. Маша ничего не понимала.
- Да что с ней, Сережа? Такое чувство, что она забралась в свою норку и совсем не хочет выходить в мир. Будто маленькая улитка…
- Мама у меня такая странная. Не обращай внимания. Она – самый добрый человек на земле. Просто ее очень сильно обижали. Всегда.
Он рассказывал про Раису Андреевну жене. И у Маши волосы на голове вставали дыбом. Все, что делали с этой маленькой женщиной – было бесчеловечно, бессовестно, страшно.
У Раечки был очень жестокий отец. Он зверски избивал жену и детей. Главной игрой, «забавой» Раи и брата ее Севы были прыжки через пьяного, спящего на полу папашу. Он валялся в мокрых, обосанных штанах, раскинув руки и ноги, громко храпя. Рая и Сева, разбежавшись, перепрыгивали через него. Страшно… Сердечки колотились бешено, как будто через Змея Горыныча скакали.
Блудная пьянь таскала из дома все: посуду, продукты, картошкой не брезговал. Если выпить не удавалось, был зол неимоверно! Волок по полу жену Марью за волосы, пинками разгоняя несчастных детей. Сапожищи тяжелые (их эта сволочь берег, не пропивал). Сапожищами пинал: по детским головам, по женскому животу.
В доме из скотины – захудалая коровенка. Кормить нечем стало, пришлось заколоть. Марья выла по звериному. По покойнику так не воют. Осталась собака – Шарик. Умнейший пес был. Золотой. Зайцев таскал. Кормилец! Спал на улице, домой, когда Змей был дома, заходить боялся.
А один раз, во время очередной драки, папаша так саданул сапогом матери по животу, что та дико закричала. В дом ворвался Шарик и вцепился в ненавистную ногу хозяина. Тот, озверевший, выдернул ремень из штанов и на глазах детей задушил Шарика.
- Смотрите, выб…ки, смотрите! – приговаривал он, вот тоже самое я с вами сделаю!
Рая и Сева с дикими криками выбежали на улицу. Переполошились соседи. Народ такой, в дела семьи не вмешивались: ну мутузит мужик жену. Кто не мутузит. Но тут – уже не драка. Страшные дела. Кузнецов Олег, дюжий детина, влетел в избу и чуть не поседел от увиденной картины: Марья бездыханная лежит, собака задушенная, и Змей посередине – глазами сверкает.
Еле скрутили. Увезли в милицию. Посадили за убийство. Ребят – в детский дом. А там тоже – не сладко. Маша знала – не сладко.
- С тех пор мама такая стала. Нет, она нормальная, конечно. Просто… Сама понимаешь.
В восемнадцать лет хорошенькую Раечку обворожил, окрутил городской хлыщ. Пообещал жениться. И даже женился. Раечка ведь все, все для такого красавчика делала. Она не любила – служила и поклонялась женишку, как божеству! Родила его, Сергея. Стала неинтересна – ребенок все внимание отнимает. Ну и послал ее муженек вон. Бросил и забыл.
- Всю жизнь, Маша, всю жизнь – она в этом бараке! – Серега чуть не плакал.
- Неужели она не смогла подать на алименты, обратиться в суд? – Машу тоже трясло от услышанного.
- Нет. Она боялась.
- О, Господи… А где же Сева?
- Сева умер. Еще там, в детдоме. Не выдержала детская психика, - тихо сказал Сергей, - зато Змей благополучно пересидел в лагере войну, помотался по стране и решил найти «любимых деточек».
И нашел. Явился в этот барак. Я его помню, гаденыша. Чистенький такой, в пиджачке.
- Доченька, внучок… Как я рад вам!
Бутылку на стол поставил, тварь. Шоколадку разломал, мне предлагал. Нажрался и маму жизни учил.
- Ты, Райка – дура. Ума-разума не набралась. Ничего, отец вернулся, отец тебе поможет, - все твердил. И пальцем мне грозил. И руки у него страшные, волосатые…
А потом ушел. И больше к нам не приходил. Никогда.
Маша не могла спать. Не могла есть. Ее несколько раз вырвало. Все то, от чего она тщательно пряталась, огораживалась, придумывая себе стеклянный колпак, кокон, нагло и настойчиво продиралось к ней множеством липких щупалец.
Она верила в доброту и любовь, несмотря на грязь и жестокость окружающего мира. Но вера рушилась на глазах, стоило хоть на немного приподнять защитный колпак.
Мир не меняется: и в нем все также некие чудовищные силы мучали невинных детей, женщин. Садистки губили все живое на земле. Пожирали, жадно чавкая, все самое лучшее в человеке - его душу. И не было от этого никакого спасения...
Маше порой казалось, что кошмары детства никуда не уходили - наоборот, они росли внутри ее, убивая, сводя с ума... Да есть ли Бог на земле, если он позволяет разрастаться этой мерзости безнаказанно?
На следующий день она пытливо взглянула прямо в глаза Сергею.
- Я знаю, куда делся Змей. Я догадываюсь, - одними губами сказала Маша.
Сергей помолчал. Взглянул на жену.
- Ты все правильно поняла. Я уверен, что мама с ним справилась. Она тогда куда-то пропала надолго. Вернулась к утру. Сидела вот тут, - он показал на узенькую койку, - и тряслась. Руки ее, Машка. Руки ее были в крови.
Тело убитого мужчины нашли через месяц в торфяном болоте. Опознать его не удалось – никаких докуметов и личных вещей. Татуировки только. Кто будет искать? Милиции недосуг заниматься, итак дел полно. Поселок беспокойный – после амнистии этих урок целый рой! Резали друг друга постоянно. Замяли.
- А как она его в болото заманила?
- Я думаю, про клад какой-нибудь рассказала. Придумала что-то, - медленно говорил муж, - такая вот мама.
Да, такая вот мама. Оттает она когда-нибудь? И как ее забрать домой?
И вот еще одно горюшко. Где-то там, в Ленинградской области страдает одинокий и несчастный старик. Бедный, бедный Николай Алексеевич.
Маша достала тетрадь и принялась писать письмо Романову.
Может быть, он согласится переехать к ней?
А еще она не могла простить себе: не приехала тогда, чтобы увидеться. От Сазоново до деревни Анны и Николая всего сто километров. А она не приехала.