Волга подкатила к высокому забору, через который видны были огромные ели и сосны, как лохматые собаки, свешивающие свои лапы через ограждение. Ворота открылись, и перед Люсей предстала великолепная картина: парковый лес, звеневший от птичьего гомона, окружал деревянный дом с застекленной верандой. Потемневшая от времени древесина добавляла усадьбе еще большую значительность и какую-то кряжистую, мужскую надежность.
К даче вела прямая дорожка, аккуратно посыпанная песком, обрамленная бортиками клумб. Пышные цветы низко спускались к земле, а прямо около дома благоухали царственные розы. Широкая скамейка с массивной спинкой манила отдохнуть. Беседка, расположенная в отдалении, тоже увитая розами, выглядела изящным венецианским фонариком.
Здесь было тихо. Здесь было прохладно. Здесь царил покой.
Мужчины вытаскивали из багажника сумки, как будто собирались накормить и напоить целый полк.
- Не стесняйся, Люсенька, - сказал ей Леонид, - здесь не очень удобно, я редко бываю на даче, но полы целые, лестницы крепкие. Можешь смело осмотреть дом. Он – сама история!
Он отпер замки, и Люся с Верой вошли внутрь строения. Вот странно – снаружи дача казалась темной и мрачноватой, а внутри ее встретила залитая солнцем веранда. И будто не солнце это, а расплавленное золото. Некрашеные полы выглядели новыми и блестели яичными желтками.
- Мало он тут бывает, конечно, - фыркнула Верка, - полы натерты, как у кота я…
Люся не ответила на шутку. Она была очарована! Столько простора, света, красоты! На веранде – овальный стол на мощных ногах, крытый кружевной скатертью. Кресло-качалка, на которое небрежно кинут мохнатый плед. Книги тяжелыми стопками на полках. Обшитые желтой, как сливочное масло, вагонкой, стены. Лампа из зеленого стекла…
Гостиная, в которой разместился матово поблескивающий рояль. Диваны с высокой спинкой, Выцветший персидский ковер на полу. Камин, облицованный изразцовой плиткой. Подсвечники и картины в тяжелых позолоченных рамах. Все говорило о достоинстве хозяев, об их уважении к себе и к тому, что их окружает.
Широкая лестница привела на второй этаж, а там – балкон с резными балясинами. Люся отодвинула легкую занавеску, открыла балконную дверь и вдохнула чудесный воздух. Он был таким чистым, таким сладким, словно и не ворочался, не пыхтел заводскими трубами совсем недалеко от Ольгино многолюдный, шумный коллос Ленинград.
- Вера, а кто такой – этот Леонид?
Кутырина скосила глаз на подругу.
- Понравился? Я, знаешь ли, крошка, отлично разбираюсь в людях. Я знала, что ты на Леньку западешь.
- Ну прекрати! – раздраженно перебила Веру Люся, - он женат?
- Нет, холост. Военный! Капитан, между прочим.
- А он, - Люся замялась, - не того? Не из КГБ?
Верка хихикнула:
- Ути-пути, какие мы пужливые! Нет. В КГБ все морально устойчивые. С дамочками по дачам не шастают. С женами – тоже! Родина – первая и последняя жена, - она вздохнула – Ленька, правда, далеко не ушел. Такой же солдафон. Но сегодня - прощальный пикник. Через два дня отбывает на службу. Это я специально придумала, чтобы ты, дура, в него не втрескалась. А то еще мужа с детьми бросишь.
- А где он служит?
- Ай, тоже вопросики… В Афганистане, где… Слышала?
***
Мужчины разожгли мангал, и по усадьбе поплыл голубой дымок. Потрескивали дрова, разгоняя вечерний гнус. Отсветы пламени играли на смуглых щеках Люси, делая ее загадочной, привлекательной. Леня вытащил на улицу кресло-качалку, так понравившееся ей. На столике рядом – ваза с фруктами, деликатесами, бутылками с водкой, вином и ликером. Решили жарить шашлыки здесь, и поглощать их – здесь, а не в кружевно-жеманной беседке – там одуряюще пахло розами. С ароматом жареного мяса – плохо сочетается.
Алекс настраивал гитару. Верка приклеилась к его плечу (не любит, ага). Люся стеснялась поднять глаза и посмотреть на Леню – у нее и так горело лицо – Леонид не отводил от Люси взгляда. Все существо Люси взбудоражено, сердце падало куда-то вниз, сладко щемило под ложечкой. Двести тысяч лет на нее ТАК мужчины не смотрели: пристально и внимательно, как на картину какую.
И было понятно, ПОЧЕМУ он так на нее смотрит. Через пару суток ему лететь на смерть, на убой, под взрывы и всполохи жаркого пламени. Под чужое, густо синее, ультрамариновое небо и нерусское солнце, далеко-далеко от этого прохладного, тихого, надежно укрытого верными еловыми лапами, убежища. Там ждет погибель, а здесь – полная жизни и тепла, молодая, прекрасная дикой, ведьминской красотой, женщина. Просто женщина…
- Луч солнца золотого… - запел Алекс. И голос его был чуден и глубок. Песня отзывалась дальним эхом в парке, и от этого становилось жутковато.
- А-а-а-а, а-а-а-а.
Ночь пройдёт, наступит утро ясное,
Знаю, счастье нас с тобой ждет.
Ночь пройдёт, пройдет пора ненастная,
Солнце взойдёт…
Солнце взойдёт. – Пел Алекс, и песня проникала глубоко в Люсино сердце. Раскачивала утлую семейную лодку, норовя ее перевернуть и утопить. И Люсе было совсем не страшно утонуть в вязкой, пахнувшей сосновой смолой и костром, реке.
- Откуда у тебя этот дом? – Спросила она.
- От Героя Советского Союза, моего отца.
- И ты пошел по его стопам.
- Кому-то надо, - просто ответил Леня, и в его словах не было никакого пафоса и гордыни. Он говорил об этом, как о трудной работе. Которую нужно обязательно выполнить.
Леонид взял Люсю за руку и повел за собой, и она шла, не сопротивляясь. Скрипучая лестница методично отмеривала их шаги. В спальню заглянул мертвенный свет старой луны – известной сводницы грешных любовников. Ночной ветерок колыхал легкую тюль, словно фату утопленницы. Где-то пьяно звенел комар. Далеко в округе трещал коростель. В этой ночи не было ничего доброго. Не робкой, свадебной, честной, а темной, греховной, полной страстного адского пламени стала эта ночь для Людмилы.
Его губы жгли, его руки сковывали каменным кольцом, и Люся тонула в ласке обреченного на гибель, добровольно, сама сгорала на костре инквизиции, не ожидая для себя ни пощады, ни тихого прощения. И это было восхитительно! Наверное, то же самое чувствовала дикая Маргарита, когда обмазала гибкое тело чудесной, волшебной, колдовской мазью.
Утром расстались без сожалений. Словно выплеснули что-то из души. Леня прикоснулся к ее губам, к волосам и родинке на шее.
- Я тебя никогда не забуду, - сказал он.
***
Через три дня Люся простилась с Верой. Вера была бледна и молчалива. Куда-то ушла с ее лица беспечная веселость.
- Верка, спасибо тебе за все! – Люся обняла ее и расцеловала.
- Ну? Ты вернулась, Люся? – спросила Вера.
- Еще как!
Она прыгнула на ступеньку вагона, пробралась к своему плацкарту и нашла в окне Верино лицо среди других лиц. Вера показалась Люсе удивительно прекрасной, строгой и… несчастливой. Они махали друг другу и старались беспечно улыбаться.
***
Через год Люся увидит по телевизору премьеру мюзикла «Юнона и Авось». Услышит знаменитую песню в исполнении Караченцева и Шаниной.
Ты меня на рассвете разбудишь,
Проводить необутая выйдешь,
Ты меня никогда не забудешь,
Ты меня никогда не увидишь.
Заслонивши тебя от простуды,
Я подумаю: «Боже всевышний!
Я тебя никогда не забуду,
Я тебя никогда не увижу».
Не мигают, слезятся от ветра
Безнадежные карие вишни.
Возвращаться — плохая примета,
Я тебя никогда не увижу.
Люсю ударит жаркой волной, и ей вдруг покажется, что ее гордое, выносливое сердце вот-вот разорвется. Слезы хлынут солоноватым ручьем. И плохо, и муторно, и тоской такой повеет, будто кто-то умер здесь и сейчас, именно в эту минуту, секунду!
Эх ты, сердце… Ты говоришь лучше любых, самых точных оракулов. Леня погиб именно в день телевизионной премьеры «Юноны». Эта песня стала последним благодарением от мертвого к живой:
Я тебя никогда не забуду…
Автор: Анна Лебедева