Поэт-типограф. Звучит! Правда, Колау (Николай) Чернявский был скорее типограф-поэт. Мало было поклонников у его стихослагательного творчества.
В сборниках, в которые по тем или иным причинам проникли стихи Колау, то и дело встречаются трогательные строки, вроде таких:
«Перевод стихотворения Рембо́, несмотря на его крайние странности и слабости, должен быть приведен как первый опыт. Введенная К. Чернявским нумерация строф нами опущена».
– Примечание И.С.Поступальского к одному из переводов Чернявского).
Или таких:
«Прославилась книжка [«Письма» – единственный сборник стихов Чернявского] анекдотически – в ней Чернявский попробовал заново перевести «Интернационал»:
«Вот роковая борьба.
Сгрудимся все побороть.
Завтра людская толпа –
Международь».
Поэтические достоинства оригинала Эжена Потье, на наш взгляд, как раз такого перевода и заслуживали, однако в книге был опубликован первый (!) русский перевод «Парижской оргии» Рембо́. Перевод этот феноменально несовершенен, но… приоритета не отберешь».
– Комментарий Евгения Витковского из выдающейся (интернет-)антологии «Век Перевода»
Колау принято считать переводчиком и поэтом, и запомнился он в основном своими переводами грузинских авторов и собранного им же фольклора. В частности, он передавал «кавказские» сказки Алексею Ремизову для его сборников.
Из статьи в статью упоминают и то, что в 1917 г. он умудрился затесаться в группу эпатажных тифлисских футуристов «41°». Просуществовала она всего три года, при этом деятельность Чернявского в ее составе – практически единственное, из-за чего Колау помнят. Чего нельзя сказать о других участниках, в память которых до сих пор проводятся, например, выставки.
Мне удалось найти всего один искренний комплимент трудам Колау: «Чернявский знал его [типографское дело] блестяще». Взят он из автобиографической «Повести о жизни» К.Г. Паустовского, который с теплотой описал нелепый и тяжелый, на самом деле, характер Чернявского – тот был занудлив, привязчив и выказывал многие симптомы хронического одиночества.
Для человека творческого, впрочем, он был совсем безобиден и даже мог оказаться гением. Приведу отрывок, который наводит меня на подобные мысли:
«Стихи он [Колау] писал таким способом, что без чертежа почти невозможно было объяснить этот способ. В общем, он сначала писал основной текст стихотворения, даже довольно понятный. Но путем типографских ухищрений и игры шрифтов одно и то же стихотворение превращалось в три.
...[эти] стихи печатались вместе, но тремя размерами шрифтов. Если вы читали только слова, набранные самым крупным шрифтом... то получался один текст.
Если же вы читали слова, набранные средним шрифтом... то получался второй, совершенно самостоятельный текст стихотворения.
Если же вы, наконец, читали самый мелкий шрифт (предположим, петит или нонпарель), то получался третий, неожиданный текст.
Этому головоломному и вгонявшему в отчаяние занятию Колау Чернявский отдавал почти все свое время.
... такие стихи назывались симфоническими... [чтобы развиваться в их написании] надо было знать все шрифты и типографское дело. И Чернявский знал его блестяще».
Поразительная задумка. И такой человек не был замечен современниками?
Не совсем, но широкого признания так и не завоевал. Потому теперь, сто со щепоткой лет спустя, мне удалось найти только три произведения, написанных Чернявским с использованием разноразмерных шрифтов.
Принцип в них несколько иной, чем описал Паустовский:
Буква может занимать всего одну строку, либо быть растянутой на две или три. В каждой строке, которую занимает буква, она читается. Одно стихотворение вы прочитаете по первым строкам, совсем другое по вторым и, наконец, по третьим.
Довольно моих слов. Поглядите какие они у Чернявского – бокастые, наливные!
Жонглирование шрифтами не было эксклюзивом Чернявского: бесцеремонным обращением с литерами прославились и футуристы, и – позднее – дадаисты. Множество примеров по теме вы найдете в лекции Дениса Машарова. Я же сделаю акцент на цели этих типографских игр.
Обычно изменение размера букв и их пропорций, шрифта, даже направления текста работало на две цели: дополнить, усилить эмоциональный и смысловой посыл слов, а чаще всего – просто получить красивую картинку. Текст теряется за визуалом.
Совсем по-другому у Чернявского. Пусть его типографика затрудняет последовательное прочтение стиха, то есть осознание его смысла. Зато шрифты отлично показывает его структуру. Скрупулезно проработанную, не экспрессивную совсем структуру. Там, где поэты лепили стихи, типограф Колау их конструировал.
Симфонические стихи Чернявского – это словесные здания, прямо на фасаде которых проступают жилы чертежей. И я уверена, что будь его талант типографа приложен к более складным стихам, Колау занял бы свое место в будетлянском пантеоне.
Мерцал бы там ночами, среди спутников.
Публикация сочинена и напечатана в рамках проекта «Что ты мелешь?» Для тех, кто любит играть в слова в широком смысле.
