Побег Усесика
На следующий день после Нового года сбежал из части рядовой Усесик. Он был наш погодок в соседней второй роте, но я практически ничего не знал о нем. Три дня все офицеры были особенно озабоченными и злыми. Оно и понятно – это весьма серьезное ЧП. Нам то и дело доводили приказы, проводили политзанятия на эту тему – об ответственности за самовольное оставление части. Суть сводилась к тому, что это – прямая измена Родине, и что за это придется отвечать «по полной».
Вскоре по части распространился слух, что Усесика поймали и везут обратно. Мы его ожидали со смешанными чувствами – с накаченной злобой от офицеров, сочувствием к вырвавшемуся на волю и просто наивным интересом и любопытством.
На пятые сутки побега его, наконец, привезли в часть. Дело было уже после отбоя – заполночь. Но нас всех построили перед казармами. В часть приехали и Граснов и Лузнецов, и еще кто-то из дивизионных офицеров. Наконец вывели перед строем и Усесика. Его трудно было рассмотреть в ночных сумерках при свете фонарей, но бросилась в глаза его животная затравленность. Небольшого роста, с маленькой головой, схваченный за руку каким-то незнакомым офицером, он по-животному бессмысленно поводил по сторонам глазами, вздрагивая от всех резких звуков. На нем была одета слишком большая по размеру какая-то непонятная форма, похожая на полевую, темно-зеленого расцвета, без всяких шевронов и знаков различия. Видно, что поймали его по гражданке и заставили переодеться в то, что было под рукой.
Обвинителем и обличителем выступил майор Лузнецов. Командир дивизиона прохаживался рядом и присматривался к нашей реакции. Лузцецов, не жалея красок, обличал Усесика:
- …Этот солдат предал Родину, нарушил присягу, которую он только что дал перед лицом всех своих товарищей, он плюнул в глаза всем вам… Он заслуживает уголовного наказания до пяти лет лишения свободы, так как был в бегах более трех суток…
И наконец, объявил приказ – 10 суток гауптвахты.
Губа у нас была не в нашей части, поэтому Усесика после объявления приказа повели к КПП, и мы смотрели на его удаляющуюся фигурку, как он то и дело спотыкался и дергал по сторонам головой. Было ощущение, что он вряд ли адекватно понимает, что вокруг него происходит.
Наутро меня вызвал секретарь комсомольского бюро части – Спевак, высокий, интеллигентный еврей, с небольшими очечками на умном, чуть вытянутом в длину лице. На бюро были все батарейные комсорги части.
Спевак сказал, что надо исключить Усесика из ВЛКСМ.
Все молчали. Я спросил, не строго ли, и что нужно вместе с ним решать этот вопрос. Спевак сразу заволновался: мол, его и так пожалели, не дав ход уголовному делу, что теперь дело комсомольцев дать ему почувствовать всю серьезность его проступка. И разгорячившись, так убедительно добавил, что виноват еще и командир его отделения, некто Шараманян, что и ему нужно объявить выговор. И спросил, кто выступит на эту тему на предстоящем комсомольском собрании во второй батарее.
Вызвался я. Да – меня как все еще несло по весьма безрассудной линии всеобщей конфронтации – конфронтации со всеми. А ведь было ощущение, что за это придется расплатиться когда-нибудь, и не так уж и отдаленно. Впрочем, не буду забегать вперед.
Да, это открытое комсомольское собрание запомнилось мне. Это было одно из самых интересных собраний. Помню, что было подобное еще на гражданке в колхозе, где мы собирали виноград… Впрочем – по делу.
Самого Усесика на собрании не было. Доставлять его с губы для собрания – на такую роскошь и поблажку для него никто, разумеется, не пошел.
Сначала прочитали его объяснительную. Из нее следовало, что он уехал искать девушку, которая не приехала к нему на присягу и Новый год, как обещала.
Спевак делал доклад, требовал исключения, горячился, волновался – видно, что для него все это большое испытание. Мне чисто по-человечески захотелось поддержать его.
Я после него взял слово и, что называется, обрушился с обвинениями:
- Что за разболтанность? Что за расхлябанность? Где был командир отделения?.. Он тоже заслуживает наказания…
К слову, командир отделения тот самый Шараманян, армянин-«черпак» (тот кто прослужил уже год) сидел рядом и презрительно на меня посматривал.
После меня Спевак предложил выступить еще кому-то, но в ответ – гробовая тишина.
- Так как поступило только одно предложение – об исключении комсомольца Усесика из рядов ВЛКСМ, будем приступать к голосованию.
После небольшой суеты с решением вопроса об открытости голосования – приступаем к самому голосованию
- Кто за исключение? – спрашивает Спевак.
Поднимает руку он сам, поднимаю я, поднимает еще кто-то в глубине сидящих на стульях солдат. Все.
- Кто против?
Тут поднимается больше рук, но ненамного. Большинство вообще не проголосовало.
Интересная ситуация. Что делать? Спевак выглядел настолько обескуражено, что казалось, полностью был подавлен случившимся и не знал, что предпринять.
Тут подорвались молоденькие офицеры из дивизионного комитета и стали убеждать: Усесик совершил преступление, он изменил Родине, а вы, мол, так к нему снисходительно. Один вообще очень убедительно рассказал, как тщательно Усесик готовился к этому преступлению, что это не была спонтанная реакция – он все хорошо продумал, приготовил себе гражданку, выбрал удобный момент после отбоя, и в темноте проскочил незамеченным через КПП…
В какой-то момент, как будто и не было никакого голосования, какой-то сержант со 2-й батареи предложил внести Усесику выговор с занесением в учетную карточку. Мол, да – нужно наказать, но исключать из комсомола – это слишком.
Спевак был явно в растерянности. После провала первого голосования он словно находился в прострации, поэтому в нарушение всех процедур снова ставит вопрос на голосование, и удивительным образом на этот раз голосуют практически все, и решение как бы принимается со второй попытки.
И после этого это уже было не собрание, а какой-то базар или разговор по душам – не знаю, как это можно назвать. Обескураженные неожиданным предложением и решением и дивизионные офицеры-комсомольцы не знали, что делать, а разговор повели как бы от себя сами солдаты и сержанты.
Поднялся вопрос о том, кто такой Усесик, кто его вообще знал и что о нем может сказать. Такой «интимный» вопрос, оказывается, на этот раз не замолчался, заговорило сразу несколько человек, и оказалось, что Усесик – «тварь еще та», как кто-то выразился, «сачок и лентяй», «себе на уме», всегда держался от всех в стороне…
Очень хорошо высказался один из молчащих до этого сержантов не из нашего дивизиона (я потом специально узнавал о нем – сержант Юрошенко со второго дивизиона):
- Честно говоря, я не пойму: к чему вы его защищаете? Если не исключать из комсомола за это, то вообще за что тогда нужно исключать?
Кто-то тут же предложил переголосовать. И снова в нарушение всех процедур происходит уже третья переголосовка. И на этот раз за исключение большинство и только несколько человек воздержавшихся.
Все уже передыхали после наступившей кульминации, как слово попросил недавно зашедший в казарму младший сержант. (Младший сержант Поркин – из первой батареи, как я узнал впоследствии.) Выглядел он словно запыхавшимся, но успевшим вовремя, и ему дали слово:
- Ребята, ну какое же вы дерьмо! – огорошил он всех первым заявлением. – Что вы делаете? Что вы делаете с человеком?.. Неужели вы не понимаете, что есть две стороны? Есть две стороны в каждом из нас: армия и человек. Армия – это только внешняя сторона жизни, здесь только приказывают и повинуются, а человека понимать нужно… Что он сделал?..
Но на непрошенного защитника тут же зашикали:
- Он ушел из части!..
- Он предал Родину…
Но Поркина сбить не удалось:
- Ушел из части?.. Ну и что?.. Изменил?.. Ну изменил – ну и что?.. Он же не солдат только, он еще и человек!..
Но тут разом поднялся вой возмущения. Все кричали одновременно, и Поркина больше никто не слушал:
- Изменил Родине – и ничего!..
- Ушел – ну и что?.. Вот это да!..
- Ты что несешь?..
Все кричали и возмущались. И уже словно не просто по поводу Поркина, а снимая с себя напряжение после этого мучительного собрания и бесконечных переголосовок.
И на этой «высокой ноте», вновь собравшийся и вернувший себе самообладание Спевак закрыл собрание. Но спеша, «доковать железо», собрал комитет дивизиона, где нужно было утвердить решение об исключении.
Там, кстати, поднялся вопрос о Шараманяне, командире Усесика. Его вызвали, но вместо выговора с занесением решили ходатайствовать перед командованием о лишении воскресного увольнения. Я под впечатлением собрания уже молчал, да и никому больше не хотелось «махать шашкой».
Запомнились слова одного из старших сержантов, адресованных нам, молодым комсоргам:
- Если вы будете принципиальны, вам будет трудно. Я в учебке был комсгруппоргом, и у меня было много врагов. Но по-другому никак.
М-да, западают мне в душу такие слова почему-то. Да – на мою же голову.
А с Усесиком мне еще придется столкнуться по второму году службу и с новой - отвратительной стороны. Но не буду пока забегать вперед.
(продолжение следует... здесь)
начало - здесь
