Меня попросили написать о романе "Господа Головлевы" и я почувствовала вдруг необходимый внутренний драйв, отклик.
Русская классическая литература -- это мое внутреннее основание. Платформа. Она со мной всеми ниточками связана, всеми артериями соединена. В шкафу книжном моих родителей (мама тоже книжный червяк) русская и зарубежная литература были, честно сказать, перемешаны. Хотя, нет, всё-таки порядок там периодически наводился, и верхние полки -- была наша литература, средние -- зарубежная. а нижние -- какая-то фигня-солянка. Фантастика жила почему-то в отдельном шкафу большой комнаты, такой вот жанровый сепаратизм.
И вот что интересно, литературные вкусы у меня так или иначе менялись, но почти всё из русской классики я часто перечитывала. Кроме романа "Господа Головлевы". Я его читала два раза. Первый раз -- в детстве (средняя школа). Второй, когда родила младшую дочку, то есть, мне 27 было. И всё. Больше желания перечитывать не было. После первого "детского" прочтения я подумала так: "какой ужас, как здорово, что сейчас -- это не тогда, Бога без конца не поминают, и девочки учатся, где хотят и потом работают, где хотят!". После второго, когда я читала книгу в течение нескольких бессонных ночей кормящей мамы, я подумала: "Господи, как это страшно, и как жизненно, и какое же это "нашенское". При этом возникло то самое "родственное" ощущение (которое возникает при прочтении русской классики), как будто многое из описанного я видела своими глазами.
Одновременно с этим гнетущее воздействие адского зазеркалья, впечатление, что такое количество уродливых поступков, мыслей, желаний и отношений в одном романе просто неестественно, убивало желание когда-либо перечитывать это произведение, притягательное в своей отталкивающей правде. Я перечитывала отрывки, смотрела театральные постановки, но не возникало желания воспринять текст целиком, насладиться им, как это происходит у меня с другими русскими классиками. "Историю одного города" я, конечно, перечитывала сто раз. Но, именно этот роман не хотела. Я ещё знаю за собой особенность очень острого "впитывания" любого текста, при котором, как правило формируется базовое ощущение значительности его, лично для меня.
Сейчас, перечитав роман перед написанием статьи, я лишний раз убедилась, что для меня он не будет в числе самых значимых (не значительных, а значимых) произведений русской литературы. Роман, несомненно, очень важен, содержит множество смыслов, образы героев невозможно забыть, вычеркнуть из памяти. Но, при всем этом мне мешает сатирическая нотка, которая у Салтыкова-Щедрина неистребима, и слишком, на мой взгляд, определяет образы героев. Иначе объяснить не могу. Безусловно, сатира иногда мелькает и у Достоевского, но там она никогда не довлеет над смыслами, не мешает им. Это мое личное восприятие, которое я никому, конечно, не навязываю.
Салтыков -Щедрин, со свойственной ему беспощадной иронией и гипертрофированной внимательностью к деталям предметного мира и речи людей погружает нас в мир русской помещичьей усадьбы семейства Головлевых. С первых страниц романа понятно, что человечность, любовь и радость здесь и не ночевали. Вся семья помещицы Арины Петровны Головлевой (включая её самое) -- паноптикум уродов. И почти сразу, благодаря сатирическому дару писателя, ясно, у кого уродство телесное или душевное, а у кого духовное.
"Выморочное" существование головлевского мира в очень сильной, на мой взгляд, постановке К.Серебренникова подчеркивается постоянным кошмарным форовым гудением- жужжанием за сценой, будто рой мух кружится над гнилью. Или трупом. А позади действующих, живущих персонажей вторым планом ютятся в своих гробах-квартирках уже умершие, замученные, сжитые со свету члены семьи. И количество этих квартирантов увеличивается по мере действия, в конце концов, оставляя сцену пустой.
Жизнь в Головлеве , и правда, явственно отдает мертвечинкой. В романе постоянно подчеркивается, что из Головлева все бегут, всем там страшно, душно и невыносимо. Но, по какому- то совершенно непонятному зловещему закону почти все, кто бежал, пытался вырваться из ямы Головлевки, все возвращаются обратно и принимают свой конец, находят последнее пристанище в этом заколдованном человеческими гнусными грехами месте. Только две живых души, вырвавшиеся из поместья, сын Порфирия Петенька и его племянница Любинька, накладывают на себя руки вне мира Головлевки. Потому что порча этого мира, как гниль разъедающая несчастных потомков Арины Петровны, убивает всех и на условной "свободе". Нет никакой свободы для рожденных в этом страшном месте.
Разве что, при " эпохе" министра- маменьки Арины Петровны ( которую собственный, заключенный в комнату- тюрьму муженек, зовет исключительно " ведьмой") в усадьбе кипит хоть какая- то жизнь, пусть жестокая и лишенная какой-либо доброты и душевности, но все- таки жизнь. Арина Петровна в начале романа напоминает гигантскую паучиху, не имеющую каких- либо нормальных, естественных материнских чувств к своим детям. "У нее была слишком независимая, так сказать, холостая натура, чтобы она могла видеть в детях что-нибудь, кроме лишней обузы." Дети Арины Петровны выживают как могут. У каждого свой способ приспособиться к "выморочному" миру. Старший сын Степан -- убегает в балбесничанье и насмешки, что приводит в будущем к личности, не осознающей своих границ и вообще, своей жизни. Средний сын Павел, сначала прячется в "фантазиях" (ел толокно, и ноги стали тонкие-тонкие), а потом превращается в подозрительного и слегка заторможенного угрюмого молчальника, а личность младшего сына -- Порфирия (названного, о ирония, в честь странника-блаженного) принимает наиболее причудливую и отталкивающую форму. Маменькин подлиза и ябеда превращается в холодного, расчетливого и абсолютного безжалостного тирана-фарисея со сладкой личиной. Еще в детстве простодушный и острый на язык Степан дает Порфише меткие и точные прозвища -- "Иудушка" и "кровопивец". Была среди детей ещё и сестра Анна Владимировна, Аннушка, на которую маменька очень рассчитывала ( в деловом отношении). Но, бессовестная не оправдала надежд, сбежала, выскочила замуж, родила девочек-близняшек и померла. "Щенки" как поначалу звала Арина Петровна внучек, остались на попечении бабушки.
Но, в характере головлевской барыни, на фоне жесткости и фарисейства (впрочем, очень органичных, глуповато-простодушных) прослеживается некоторая склонность к самоиронии и чувству справедливости, что потом позволит Арине Петровне слабо противостоять натиску нового хозяина Иудушки, который качества маменьки преобразовал в совершенно иную степень безобразия (что, собственно, с детьми частенько и случается). Помимо этого Арина Петровна на старости лет смягчается и испытывает (в максимально доступной ей форме) жалость к своим внукам. Хотя и не имеет внутренней силы спасти их.
После свержения маменьки с трона Иудушка устанавливает в Головлеве свои порядки. С детства умеющий "закидывать петлю", то есть омрачать людей своей речью до состояния полной невменяемости, он терроризирует всех и вся, превращая поместье в совершенно непригодное для нормального человеческого существования место, хотя поначалу и весьма сытное. Короткий период согласия с маменькой, охочей до чаю с вареньем и вечеров с игрой в "карточки" заканчивается скандалом с проклятием, после жестокого отказа Иудушки спасти единственного оставшегося сына.
Образ Иудушки - один из самых страшных в русской литературе, мало кто может с ним тягаться. Салтыков -Щедрин снабдил своего самого отрицательного героя наисиропнейшей речью. Омерзительные диминутивы, приторнейшие уменьшительно - ласкательные его словечки, все эти " картофельцу", " капустки", "маслица" гениально подчеркивают лживость и фарисейство натуры Порфирия Головлева. Постоянное пустосвятство, лживое благочестие, прикрывающее жестокие поступки, нелюбовь ко всем, включая собственных сыновей и потрясающее воображение скупердяйство и стяжательство -- что может быть хуже? Само слово "Бог" непрерывной паутиной иудушкиных словоплетений обесценивается так, что становится своей противоположностью. Дьявол живет во всех речах и поступках Порфирия Владимировича, мнящего себя редкостным праведником (у меня такое ощущение, что Гриму Червослова Толкиен писал под влиянием нашего классика:) При этом Салтыков-Щедрин совершает развернутый экскурс в историю французского образа мольеровских фарисеев, и поясняет, что фарисейство Иудушки не имело никакой социальной подоплеки. Просто чистая лживость натуры, абсолютно лишенной эмпатии, умения сострадасть, чувствовать беду и боль других.
В спектакле Серебренникова вдохновенное пустосвятство и ханжество Иудушки и вынужденное его окружения, показано через непрерывные и крайне странные крестные знамения. Крестится Иудушка и все остальные самым непредсказуемым образом, то вертикально, то по диагонали, то кругами. Крестное знамение полностью теряет свой смысл, обесценивается и превращается в нечто вроде навязчивого нервного тика.
Развитие действия романа идет медленно, неторопливо, с возвратами и экскурсами в прошлое. Однако ощущение планомерно надвигающегося небытия постоянно присутствует. Смерти следуют одна за другой. Гробовые квартирки наполняются жильцами. В первой части романа умирает полубезумный отец семейства (покровитель брата Степана), потом сам Степан, потом люто ненавидящий Иудушку Павел. Потом угасает потерявшая величественность Арина Петровна (успев выкрикнуть проклятия младшему сыну), погибают сыновья Иудушки, заканчивает земной нерадостный путь сестры Любинька, несчастная, доведенная до отчаяние грязным адом провинциального выездного театра. При этом Аннинька, которую сестра уговаривала выпить вместе с ней настой из фосфорных спичек, безумно и отчаянно цепляется за жизнь.
Именно ей, последней птичке, вернувшейся умирать в проклятое поместье, удается пробудить живое в душе опустившегося, брошенного всеми Порфирия Головлева. Вопль спивающейся больной девушки: " Дядя! вы добрый? скажите, вы добрый? " производит в душе Иудушки внезапный переворот, подготовленный долгим непереносимым одиночеством. Он осознает свою роковую роль в угасании и исчезновении целого рода, он внезапно, первый раз в жизни, думает о страданиях Христа и прощении не привычно фарисейски-лживо, а с надеждой приговоренного к казни человека. Он осознает, что всю жизнь давал страждущим камень вместо хлеб, и сам нуждается в прощении. Недаром последняя глава романа называется "Расчет".
"Что такое! что такое сделалось?! — почти растерянно восклицал он, озираясь кругом, — где... все?.."
И в поисках поддержки, участия, дряхлый Иудушка в халате идет метельной ночью на могилу матери, в попытке то ли найти ту любовь и приятие, которых все дети выморочного семейства не видели в детстве, то ли в поисках материнского прощения и благословления. Снег укрывает его, последний хозяин поместья умирает вне родных стен, за которыми так долго прятался от мира. Умирающая в горячке Аннинька -- последняя в роду.
"Господа Головлевы", по моему мнению, роман о тотальном одиночестве одного единственного семейства. "Сто лет одиночества" на русский манер. Именно на русский, потому что, как верно кто-то заметил в комментариях к моим статьям, в русской литературе всегда остается последний лучик, возможность исхода из тьмы. У Маркеса последнего в роду съедают муравьи, и апокалиптический ураган (который есть у Салтыкова-Щедрина, но в другом произведении) стирает с лица земли память о семействе Буэндиа. У Салтыкова-Щедрина тоже все погибают, но один из последних в роду, переживает озарение, осознание чудовищности своей жизни и покаяние. Метельный снежный отсвет придает финалу романа подобие элегического печального очищения, метель заносит следы всех бед, и память о зле утихает.
Друзья, пишите свои мысли, ставьте лайки, буду благодарна!
