Вопросы о сакральном происхождении светской власти, казалось, были решены ещё на заре Средневековья. Однако с течением времени вопросов к безусловной «святости» королей становилось все больше. И пока одни правители касанием лечили своих подданных от золотухи, другие могли наблюдать наступление правовых основ на верховную власть.
Работа Эрнста Канторовича «Два тела короля» (1957) является, наряду с «Королями-чудотворцами» Марка Блока, книгой, опередившей своё время. Настоящий интерес учёных к сакральным смыслам и взаимосвязи различных элементов властной символики появится в исторической науке позже. Однако даже сейчас тезис о разделении правителя на две части - физическую и политическую - остается весьма интересен для изучения.
Сразу расставим все точки над «и». Идея о «двух телах короля» - ничто иное, как интеллектуальная конструкция, теория, абстрактная фикция, отраженная в текстах интелелктуалов и богословов Средневековья. Её поиски - ничто иное, как попытка вскрыть болячку мировоззрения людей XII-XVI вв., облаченная в академическое исследование. Это не отменяет ценности изысканий Э. Канторовича. Но стоит понимать, что работа с теориями и взглядами людей - интеллектуальная история, история идей - не работает с тем, что можно потрогать руками или увидеть воочию.
По словам самого Э. Канторовича, несмотря на свою абстрактность, идея о «двух телах» сыграла важную роль в формировании идеи абсолютной монархии в начале Нового времени, а также оказала существенное влияние на формирование Англии, как национального и территориального государства. «Два тела» у ученого становятся тем мостиком, что пролегает между идеей всемирной христианской монархии, образы которой характерны для Средневековья, и осознанным государством рациональной эпохи.
Суть теории о двух телах короля заключается в том, что монаршья фигура правителя совмещает в себе как тело физическое, подверженное изменению, имеющее пол, возраст, характер и личность, так и тело политическое или мистическое («corpus mysticum»), неподвластное времени и персональным хотелкам человека. Прототипом этой идеи стала христианская догма о двух природах Иисуса Христа - божественной и человеческой.
И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго, Иже от Отца рожденнаго прежде всех век; Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу…
Наиболее яркий пример развития этих идей Э. Канторович находит в Англии XVI в., обращаясь к сочинению юриста Эдмунда Плаудена, где тот, описывая короля и его фигуру, сообщает:
«У короля есть два тела, тело естественное и тело политическое. Его естественное тело, заключенное в нем самом, есть тело смертное, подверженное всем недугам, происходящим естественно или в результате несчастного случая, по недомыслию детского или почтенного возраста или вследствие других недостатков, присущих естественным телам обычных людей. Но его политическое тело, которое нельзя увидеть или потрогать, существует для наставления народа и для осуществления общественного блага: это тело совершенно свободно от детского состояния и других недостатков и слабостей, которым подвержено тело естественное. По этой причине то, что король делает в силу того, что обладает политическим телом, не может быть признано недействительным».
Эти два тела короля, по мнению английского юриста, составляют «невидимое единство», где каждое из них полностью «содержится в другом». При этом политическое тело, несмотря ни на что, доминирует над «телом естественным», утверждая верховенство содержания над формой.
По понятным причинам «политическое тело» короля нельзя ни увидеть, ни потрогать. Оно существует лишь для реализации общественного блага и воли народа (читай - «res publica»). Именно поэтому то, что делает король в рамках теории о двух телах, не может быть признано недействительным или неправильным. Ведь он буквально воплощенный Бог/закон/власть (нужное подчеркнуть). Королевское «естественное тело» может умереть, его «политическое тело» - нет. Отчасти с этим представлением Э. Канторович и связывает способность монархов творить чудеса. Так что исцеление золотухи одним прикосновением - это еще цветочки.
Именно этот образ «двойственности» короля Э. Канторович находит в пьесах Уильяма Шекспира, в особенности в «Ричарде II». Трагедия главного героя интерпретируется автором сугубо как трагедия «двух тел» короля, где власть, правителя воплощенная в «мистическом теле», постепенно ослабевает, будучи вытесненной образом смертного монарха. Именно оно в конечном счете и предает «политическое тело», обрекая Ричарда на смерть.
Вообще весь XVI в. в Англии и Франции представляется Э. Канторовичу временем господства концепции «двух тел» в её законченном виде. По словам ученого, в наиболее явном виде двойственный характер символизма королевской власти присутствовал в образе правительниц Англии. Так, например, королевы Мария I и Елизавета I демонстрировали ясное понимание идеи двух тел короля. Характерно, что их политическое тело обычно понималось как мужское, а физическое тело – как женское. Известно, что Мария часто называла себя «король» или «государь». Например, в феврале 1554 г. во время восстания Томаса Уайетта она обратилась к населению Лондона «со словами государя» и призвала его поддержать «своего законного государя» против восставших А когда один из членов парламента осмелился посоветовать королеве не вступать в брак с иностранным государем, Мария защитила свое королевское достоинство, объявив, что это не в обычае парламента обращаться «к королям Англии» подобным образом; это не является подобающим или уважительным.
О схожем понимании идей королевской власти свидетельствуют также и речи Елизаветы Тюдор. Так, в речи, произнесенной королевой 9 августа 1588 г. земскому ополчению, собранному в Тилбёри, чтобы отразить вторжение Испанской Армады, говорится:
«Мой возлюбленный народ! Я знаю, у меня есть тело, и [это тело] слабой и беспомощной женщины, но у меня сердце и желудок короля, и именно короля Англии, и я полна презрения к тому, что Падуя или Испания, или другой монарх Европы может осмелиться вторгнуться в пределы моего королевства…»
Христианские образы двойной природы короля, связанные с Иисусом Христом, иногда распространялись за пределы привычного толкования природы Богочеловека, переходя уже на отношения между Сыном Божьим и Его паствой. Так в Позднее Средневековье получил распространение так называемый «мистицизм любви», в котором отношения между Христом и церковью символизировались отношениями влюбленных.
В качестве примера такого отношения к монаршим отношениям можно привести ряд церемоний венчания монархов и их общения с сословиями. Так, при восшествии на престол Франции Генриха II в 1547 г. перед вручением ему кольца впервые прозвучало то, что этим кольцом
«король торжественно вступает в брак со своим королевством».
А в очерке правления Елизаветы I «История правления Англии и Ирландии королевы Елизаветы», написанном историком Уильямом Кэмденом в 1615-1617 гг., приводится речь королевы 1559 г., произнесенная в ответ на петицию Палаты общин, призывающую Елизавету выйти замуж. В своем ответе королева настаивала на своем праве остаться девственницей. Показав свое кольцо, она заявила, что уже обручена мужу – королевству Англии; что же касается детей, то она считает своими детьми всех англичан.
Какие следствия в области политической мысли вытекали из идеи двух тел короля, основанной на христианской догме о двух природах Богочеловека Христа и мистическом браке между Богом и церковью?
Во-первых, эти представления способствовали усилению абсолютистской власти. Действительно, подобно тому как не может быть церкви без Бога, так не может быть государства без короля. Эта точка зрения сторонников абсолютизма нашла отражение речах и трактатах английского короля Якова I (1603-1625). Например, в своей речи перед членами парламента 21 марта 1610 г. король утверждал, что монархия является высшим началом на земле, а ее идея раскрывается с помощью Божественного слова, политики и философии. Недаром же в Писании цари называются богами, и их власть в некотором отношении сравнима с Божественной. Короли также сравниваются с отцами семейств, поскольку правитель действительно является политическим отцом своих подданных.
Наконец короли сопоставляются с «головой» человеческого тела. В своем произведении «Истинный закон свободных монархий» 1598 г. сам Яков пишет, что как «голова заботится о теле, так и король о своем народе». А после, сопоставляя значение отдельных политических образований по отношению к королевской власти, отмечает, что в случае экстренной ситуации
«голова будет вынуждена отрезать какой-либо гниющий член тела для сохранения всего тела; но то, в каком состоянии будет тело, если оно будет лишено головы, я оставляю судить читателю»
Вторым следствием развития идеи двух тел короля был вклад в формирование теории конституционной монархии. Аллегория брака между королем и королевством, рассмотренная с юридической точки зрения, приводила к интересным выводам.
Еще в XIV в. неаполитанский юрист Лука де Пенна, комментируя закон о занятии пустующих земель, интерпретировал государственную казну как приданое невесты, которым король как супруг может пользоваться на время заключения брака, но которое ему юридически не принадлежит. Лука де Пенна утверждал, что подобно тому, как заключается духовный и Божественный союз между церковью и ее прелатом, так и заключается «временный и земной» брак между правителем и государством.
Известные французские юристы XVI в. Рене Шоплен, Пьер Грегуар и Жан Боден, следуя за своим неаполитанским коллегой, использовали метафору брака короля и королевства именно в смысле ограничения королевской власти. Они настаивали, что когда король вступает в брак с Францией, то он получает государственную казну в качестве приданого, и это приданое неотчуждаемо. Следовательно, король является всего лишь распорядителем, а не владетелем королевства.
Таким образом, аллегория политического брака между правителем и государством, рассмотренная в свете заключения договора между «брачующимися сторонами», приводила к тому, что в отношениях сторон мог наметиться некоторый перевес в сторону «невесты» – государства.
В этих отношениях именно государство («супруга») было постоянной составляющей, а «супруг» в силу смены конкретных правителей на троне приобрел более эфемерный статус. Политическое единство королевства в этом случае ассоциировалось не только с королем, но и с другими государственными структурами, в первую очередь с парламентом, представляющим три сословия королевства. Так, другой французский юрист Ги Кокиль утверждал, что король как глава и три сословия как члены вместе составляют политическое тело государства.
Перед тем как закрыть английский парламент в 1401 г., спикер Палаты общин сравнил политическое тело государства с Троицей: король, Палата лордов и Палата общин вместе представляют Троицу в единстве и единство в Троице. А правители династии Тюдоров не раз подчеркивали, что учитывают политический вес этих государственных структур. Так Генрих VIII в 1542 г. утверждал, что королевская власть обретает особое величие во время заседаний парламента, когда король как глава и парламентарии как члены соединены вместе в единое политическое тело.
И именно нежелание короля делиться властью с парламентом привело Англию в правление Карла I к гражданской войне, а короля – к смерти. Парламентарии выразили свое несогласие со стремлением короля к абсолютной власти в Декларации от 27 мая 1642 г., в которой утверждалось:
«… Известно, что король является Фонтаном справедливости и защиты. Однако деяния справедливости и защиты совершаются не самим королем, а его судами и его министрами, которые должны выполнять свои обязанности даже в том случае, если бы король запретил им делать это. Поэтому если суд должен ими совершаться против воли короля и его указов, все равно это будет суд короля…»
Таким образом, политическое тело короля парламент присвоил себе, а физическое тело было как бы отделено от политического.
В свете идеи сакрального брака между правителем и государством политическое тело королевства приобрело такоей же ореол «вечности», как и мистическое тело церкви. В позднем Средневековье государство как «отечество» стало объектом полурелигиозного поклонения.
Уже в начале XIII в. юристы утверждали, что «обязанность защищать отечество должна превалировать над феодальными обязательствами вассала по отношению к своему сеньору». По аналогии с налогами в поддержку крестовых походов были введены налоги для защиты королевства, которые во Франции середины XIII в. собирались «для защиты родного отечества». В этом же столетии христианская добродетель самоотверженной любви стала приобретать политический характер. Она стала символизировать храбрость защитников отечества и смерть на поле боя, принесенную в жертву ради блага государства.
Итальянский историк Толомео из Лукки XII-XIII вв. утверждал, что любовь к земле предков имеет свое основание в милосердии, которое ставит общественные интересы выше личных. Милосердие же является высшей добродетелью. Лояльность по отношению к новому территориально ограниченному отечеству стала постепенно замещать собой верность идее мировой христианской империи.
Идея отечества оказала существенное влияние на формирование идеи национального территориального государства, граждане которого составляют единое политическое тело, подобное тому, которое было представлено на титульном листе произведения Томаса Гоббса «Левиафан», изданного в 1651 г.
Но если возвращаться обратно к «двум телам», то где же лежат истоки законченного образа этой идеи? Сам Э. Канторович возводит их еще к XII-XIII вв., когда в политической теории закрепляются тезисы о священстве власти короля, обусловленных Богом, правом и законом. В трактате одного анонимного нормандского юриста XII в. ученый обнаруживает ряд тезисов, утверждавших, что пусть по своему телу, король - это обычный человек, его божественное начало зиждится на власти, переданной ему освящением. Именно владение властью превращает монарха в земное воплощение Иисуса Христа, «помазанного вечностью»:
«Власть короля есть власть Бога; [она] принадлежит Богу по природе и королю по милости". Таким образом, король есть в то же время и Бог, но по милости, и все, что он ни делает, он делает не только в качестве человека, но как "наделенный милостью Божьей».
Такие представления сейчас кажутся несколько однобокими, особенно если сравнить представления о власти, которыми оперирует Э. Канторович с более поздними исследованиями символики власти как в Западной Европе, так и в Византии. Образ «богочеловека» и конструируемый учеными постулат об императоре/короле как «помазаннике Божьем» сталкивается с ужасной реальностью, где власть правителя оставалась ограниченой рядом традиций и догм, ставить под сомнение которых монарх не мог. И пусть правитель мог являть собой образ Христа или являться сосудом его божественной власти, королевская прерогатива не была безграничной.
В качестве доказательства своих предположений о реальном восприятии короля, как «земного Христа» Э. Канторович обращается к иконографической традиции, в которой монарх действительно мог изображаться в качестве персонификации Сына Божьего. Так на одной из миниатюр второй половины X в. из «Евангелия Аахенской капеллы» был изображен германский император Оттон II, восседавший на троне в диадеме и пурпурном плаще. При этом все атрибуты его земной власти были расположены ниже фигуры императора, а сам он на своем троне будто бы парил в небесах рядом с божественным нимбом, исходящим от руки Господа. Толкуя этот сюжет по Э. Канторовичу, получается, что император находится между Небом и Землей, верша дела земные, но приобщаясь к власти небесной. Схожие мотивы можно обнаружить и в византийской иконографии, однако политические реалии эпохи не позволяют говорить, что императоры действительно могли позволить себе распоряжаться сакральной властью по своему усмотрению. А жаль.
Дальнейшее развитие идеи о «двух телах» тесно переплетается с постепенной секуляризацией как представлений о власти, так и общества. Идеи божественного происхождения не исчезают, но уступают более прагматичным образцам в условиях борьбы между светской и церковной властями за инвеституру и влияние. В новых реалиях декларировать происхождение светской власти сугубо от Бога становится не только невыгодно, но и неудобно.
Когда представляения о короле-священника постепено начинают терять свою актуальность и появляются вопросы к тому, что из себя представляет король, как единица на троне, тогда же в дело вступает закон. По мнению Э. Канторовича, начиная уже с XIII в. концепция королевской власти начинает постепенно отдаляться от сферы теологии, переходя скорее в сферу политического, где в дело вступает не Священное Писание, а правовые основы, утверждающие данность государства как самого себя. Сакральная трактовка происхождения власти не исчезла, она органично встроилась в юридические трактаты, дополняя ее божественным обоснованием закона, на котором и зиждится теперь королевская власть.
Теперь королям, чтобы обосновывать свою власть, приходится апеллировать не только к Богу, но и к закону. Так. например, поступал Фридрих II Гогенштауфен, цитируя «Кодекс Юстиниана», когда дело доходило до объяснения его поступков. Теперь король - это не просто богочеловек, но «lex animata» - воплощение юстиции. Сама власть и само право теперь исходят от Иисуса Христа, но вместе с тем - это маленький шажок в сторону обособления королевской власти от безусловного образа сакрального источника. Там, где раньше был Христос, появляется Юстиция:
«Юрист может ошибаться, но Юстиция - никогда».
Именно об этом, по словам Э. Канторовича, пишет английский священник и королевский судья XIII в. Генри де Брэктон, утверждая, что король «и выше, и ниже закона»:
«Будучи викарием Бога и его министром на земле, король не обладает иной властью, чем та, которую он имеет от Закона … Король должен быть подчинен Богу и Закону, так как именно закон делает короля»
Так уже в XIII в. наступает некоторый слом в общей догме, определявшей до того короля и его власть, как нечто монолитное. По утверждению Э. Канторовиче, именно с этого времени наблюдается перемена как в восприятии самого государства и его монарха, так и более ранних представлений о данности права. В том числе на основании новейших постулатов XIII в. начинает подвергаться сомнению законность Константинова дара, ведь если государь не имел права отчуждать собственность империи, то и церковь, спустя много лет вспомнив о Константиновом даре, не могла претендовать на эти земли, поскольку срок давности не распространяется на собственность империи.
Новый ореол начинает постепенно окружать нацию и рождающееся государство: административный аппарат и публичные институты стали приобретать тот характер, который ранее признавался за церковью. Старая дихотомия между «священством» и «царством» начинает меняться на дихотомию короля и права. Но эта сакрализация статуса короля и государства была бы незавершенной, если бы новое государство само не рассматривалось как эквивалент церкви и в своих видимых частях, и как «мистическое тело».
На фоне изменений во внутреннем понимании власти, меняются и её атрибуты, взаимопроникания друг в друга в пространствах как светском, так и церковном. Римские папы начинают украшать свои тиары золотой короной, натягивают на себя пурпур и посылают в своих процессиях имперские стяги. Императоры не остаются в долгу, обуваясь в папские башмаки и добавляя митру к своим украшенным венцам. По словам Э. Канторовича, происходит гибридизация как церкви, так и государства. Первая пытается превратиться в прототип абсолютной монархии на мистической основе, второе превращается в мистическую корпорацию на основе уже рациональной.
Идея «мистического тела» появляется именно в этих реалиях, не имея до того библейской основы и базы. Впервые его основания были четко сформулированы папой Бонифацием VIII в булле 1302 г.:
«Движимые верой, мы должны верить в единую церковь католическую, а также апостолическую... без которой нет ни спасения, ни отпущения грехов... которая представляет собой единоe тело мистическое, голова которого Христос, а голова Христа - Бог».
Тут можно видеть основания будущей идеи «мистического тела», воплощенного пока лишь в церкви, не желавшей расставаться со своим влиянием. И пусть само понятие «мистического тела» появились еще во времена Каролингов, формулировка политического смысла происходит лишь в XIV в.
На этих основаниях вечной критики и переосмысления реальности королевской власти и происходит формирование «политического тела». В ней объединяются воедино вечность династии, бессмертие короны и королевское достоинство. Секуляризация власти происходит постепенно, однако настойчиво вступает в свои права. И именно в тот момент, когда персонификация власти окончательно отходит от сакрального образа Христа, перейдя в область права. достоинства и персоналии короля, и происходит рождение «двух тел».
Эта идея прошла очень долгий путь, отрывочно сохранившись как в политических и юридических трактатах, так и литературных или богословских сочинениях. По мнению Э. Канторовича, этот образ двуединости пронизывал все сообщество европейских интеллектуалов, обеспечив развитие этой модели и ее эволюцию - превращение в нечто большее.
Укорененность интеллектуальной «фикции» двух тел короля в христианской традиции позволила придать власти монарха ореол вечности, неизменности и посредничества между небом и землей. Государь становился тем политическим ядром, вокруг которого формировалось государственное образование. Неразрывность и интимность связей между королем и королевством раскрывались с помощью аллегории брачных отношений. И вместе с тем развитие этой идеи привело к осознанию того, что политическое тело ассоциируется не только с монархом, но также с другими ветвями власти, такими, например, как парламент, а также и с самим государством, состоящим из отдельных граждан. Это, в свою очередь, нашло отражение в образе правителя за счет подчеркивания тесной связи государя с другими политическими институтами, а также в мотивах его служения отечеству.
По словам Э. Канторовича, «два тела» можно продлить вплоть до античных времен, где государи, принцепсы и доминусы, также обладали двумя ипостасями - земной и политической. Насколько эта гипотеза представляется рабочей - сказать сложно, однако современная историография концепцию «двух тел», пусть и поминает добрым словом, но на практике не использует. Работа Э. Канторовича подняла интерес к вопросам политической теологии, изучению идеологии и интеллектуального бытия Средневековья. Однако решить проблемы, связанные с изучением ее сути и причин оформления тех или иных властных канонов определенно не смогла. Сейчас ее применение в неизменном виде натолкнется на более точную методологию познания идей и изучения их развития, а связь между разными источниками будет поглощена куда более обширными исследованиями эволюциии интеллектуальных и религиозных течений.
Исторический лекторий «Бои за Историю»
Телеграм «Бои за Историю»
