Тихон был настоящим красавцем: в плечах косая сажень, русоволос, приятен лицом. Жена его, Наталья, была ему под стать. Привёз её Тихон из деревни, пристроил на комбинат, к себе поближе. А когда народился Витенька, пришлось и тёщу из деревни везти, Матрёну Ильиничну. Наталье нужно было уж на работу выходить, страну восстанавливать, отпуск по уходу за ребёнком был маленький.
Всё хорошо, только все ютились в одной комнате коммунальной квартиры. В послевоенные годы дело привычное, мало кто жил в отдельных-то хоромах. Комната правда, была большая, светлая, в два окна, и Тихон, имея золотые руки, соорудил между окнами стенку. Получилось как бы два помещения: в одном стояла кровать, где спали муж с женой, и стол со стульями, а в другом размещалась тёща с маленьким внучком. Жили в тесноте, да не в обиде, и надеялись, что со временем комбинат выделит им жильё попросторнее.
В этой же самой коммуналке проживали ещё несколько семей, почти все были работниками комбината. Но одну, самую маленькую, убогую комнатёнку занимал инвалид по фамилии Володин. У бедняги не было руки, никто не спрашивал, где он её лишился. Все и так понимали, где. Несмотря на свой недостаток, Володин научился ловко орудовать одной рукой. На кухне, бывало, справлялся быстрее невыспавшихся хозяек.
На производство его, понятное дело, не взяли, и работал Николай Емельяныч чистильщиком обуви. У него была своя фанерная будка в двух кварталах от дома. Место там было людное, проходное, и по слухам, инвалид имел неплохую копеечку, начищая ботинки одной рукою лучше, чем иные двумя. В общем, люди относились к нему с жалостью, и потому у него всегда была работа.
Володин, несмотря на немудрящее ремесло был начитан, и имел своё мнение по многим вопросам. Беда в том, что любил он мнение высказывать за бутылкой сорокоградусной, в кухне коммуналки. Чаще других звал он соседа, Тихона, но скоро понял, что тот если и согласен выпивать, то только по праздникам.
Володин имел какое-то необъяснимое чутьё: знал, когда Тихон шёл домой не пустой. А может быть, он просто видел его, выходящим из гастронома, который был в нескольких метрах от его будки.
Инвалид всё время напрашивался в гости. Поесть и выпить он был не дурак, и уходил только тогда, когда всё заканчивалось. Если собутыльник валился раньше, Емельяныч забирал недопитое с собой, а остатки еды приканчивал тут же.
В тот день Тихон получил повышение, и летел домой, как на крыльях. Жена уже ждала его дома. Она знала, что у них будет праздник и по этому поводу вместе с матерью накрыла поистине царский стол: здесь была и картошка, и квашеная капуста, и краковская колбаса, порезанная тонкими кружочками, хлеб, маринованные грибы и даже сало, которое матери с оказией прислали родственники из деревни.
Увидев, что муж не один, Наталья огорчилась. Она не любила Володина, потому что видела, что тот имеет какое-то влияние на её мужа. Тихон сперва просто жалел калеку, а после слишком впустил его в свою жизнь и про повышение, конечно, ему рассказал.
— Ооо! Какое тут у тебя пиршество намечается, а ну-ка! — с этими словами Володин грязными пальцами схватил кусочек колбасы и отправил в рот.
— Садись, садись, Емельяныч, гостем будешь, — широким жестом пригласил хозяин, но увидев, что жена хмурится, извинился и отвёл её в сторонку.
— Зачем ты его притащил? — прошептала Наталья, — я надеялась, посидим в своём кругу, обсудим планы на будущее!
— Да я случайно его встретил. Шёл домой, а тут он... а у меня свёрток за пазухой. Ну, и... Наташ, да ты не злись. Несчастный ведь он человек, один как перст!
— Не нравится он мне, Тиша. Глаз у него нехороший, завистливый. Мы таких в деревне завсегда от себя гнали, — она посмотрела на инвалида, который, как ни в чём не бывало продолжал уплетать закуску, и вздохнула: — ладно, пойдём, пока он всё не сожрал!
Выпив водки, Володин любил рассуждать на темы добра и зла. Особенно его занимало предназначение того или иного индивида.
— Я постоянно спрашиваю себя, — говорил он, ставя пустой лафитник и хватая тотчас жадными пальцами огурец или кусочек сала, — ради чего живу?
Часто моргая маленькими глазками он долго и тщательно жевал, и в такие моменты Наталье даже становилось его жалко, настолько убогим он казался. И ей было стыдно за себя, и что пожалела для инвалида колбасы.
Между тем, Володин стал появляться всё чаще. Словно караулил Тихона, поджидал, как паук, в своей будке, а завидев, спешил угостить чекушкой, чтобы после развести на полуштоф. Они садились на общей кухне, пока их оттуда не прогоняли ответственные хозяйки, за то, что инвалид частенько не брезговал запустить свою единственную пятерню в чью-нибудь остывающую на плите кастрюлю, оставшуюся на время без внимания.
Тогда они шли к Тихону, потому что у Володина даже стола не было. Только тумбочка да раскладушка. В гостях чистильщик снова пускался в пространные разговоры о высоких материях, и смотрел похотливыми глазками на соблазнительные изгибы Тихоновой жены, а Тихон, как правило, к тому моменту клевал носом и этого не замечал. Наталья была в отчаянии. Она окончательно поняла, что муж спивается, когда он получил первое предупреждение на работе.
Было лето и Витеньку отправили в деревню, лечить рахит. Наталья вышла в отпуск, и читала письмо от матери. Та писала, что каждый день высаживает ребёнка на речной, прогретый солнышком песочек, надевает ему панамку. Что мальчик питается хорошо, даже поправился немного на парном-то молоке. Улыбаясь, Наталья представила эту картину. Вдруг стук в дверь. Наверное, соседка, тётя Клава, вечно что-то просит: то луковицу, то соли. Правда, всегда возвращает.
— Тёть Клав, открыто, — встала Наталья, и сделав шаг в сторону двери, остановилась как вкопанная. В комнату вошёл инвалид. Щёлкнул замок.
— Здравствуй, Наталья.
— Здравствуй. Дверь-то на кой закрыл? — она старалась говорить спокойно, но внутри всё закипало.
— Это чтобы никто не помешал нашему разговору, — ощерился тот, прошёл за стол, сел и положив ногу на ногу, уставился на хозяйку.
— Что?! — спросила та, — о чем мне с тобой разговаривать-то? Тихон только вечером будет.
— Так уж и не о чем? С Тихоном я и так говорю, когда захочу! — он похлопал себя по карману, вытряхнул папиросу, сунул в рот, после чего взял со стола коробок, темными пальцами открыл его, достал спичку, чиркнул, прикурил. Всё это за три секунды.
— Что тебе нужно? — с презрением спросила Наталья.
— Мне? Ничего. Я вот подумал, не нужно ли чего тебе? — он вытащил изо рта папиросу и описав рукой дугу, обратно запихнул в рот. Глазки его сощурились.
— Уходи, Николай Емельяныч, не доводи до греха.
— Ах вон оно, как! Это как, до греха? Поясни-ка, — он вытащил папиросу и провел по зубам языком, не открывая рта, словно у него застряло в зубах. Наталью чуть не стошнило.
— Не заставляй звать дворника, чтобы вывел тебя! Будь добр, очисти от себя помещение сам, — поморщилась Наталья, и накинула поверх летнего сарафана материн халат, слишком уж таращился на неё инвалид.
Володин потушив папиросу о голенище сапога, положил окурок в карман, взял со стола картуз и встал.
"Пронесло, Господи" — подумала Наталья и пошла вперёд, чтобы поскорее выпроводить незваного гостя.
Но он остановил её, схватив сзади за халат. В изумлении она обернулась и увидела Володина на коленях. К груди он прижимал свой засаленный картуз и натурально плакал.
— Пожалей меня, Наталья! — он пытался охватить её рукой, — но хозяйка в ужасе отступила, и он едва не упал, потеряв равновесие, — страсть, как плохо мне без женской ласки! Хоть погладь... по щеке... вот так! — он сам себя гладил чёрной от гуталина пятернёй по заросшей щетиной щеке, а слёзы всё текли.
— Не плачьте, товарищ Володин, — попросила Наталья, — прошу вас...
— Мы уже на "вы"? Я вот что тебе скажу, Наташа, — на коленях он подполз к ней, и схватив за руку, смотрел на неё снизу, — коли приласкаешь меня, клянусь, я отстану от Тишки! Всего один раз, Натальюшка...
— Как не совестно, — поспешно она освободила руку и открыв дверь, прошептала: — уходи немедленно, пока кто-нибудь не увидел! Вон!
Вытолкав его за дверь, она прислонилась к ней и услышала:
— Ну, теперь пеняй на себя, Наташка!
В тот вечер Тихона приволок дворник, дядя Паша, он нашёл его спящим на скамейке. Наталья поблагодарила, и крепко задумалась. Утром Тихон был разбит. Голова у него болела, с огромным трудом он смог подняться.
— Тиш, я принесла тебе холодной простокваши. Выпей, полегчает!
Муж, ни слова не говоря, на ватных ногах вышел из комнаты. Наталья думала, в туалет, утром там всегда стояла немаленькая очередь. Но Тихон вернулся быстро.
— Фу, хорошо, что у Емельяныча всегда есть лекарство! Это тебе не простокваша какая-то! — сказал он, бодро натягивая спецовку.
— Ты что, пил? — с ужасом пробормотала Наталья.
— Ой, не начинай ты, а то опять башка разболится. Всё, я на работу, привет!
— Подожди, Тихон!
— Не могу я, опаздываю! — он попытался обойти её, но она встала у двери, загородив ему проход.
— Тихон, выслушай меня, это серьёзно! — Наталья посмотрела мужу в глаза, но он прятал взгляд.
— Я ничего не хочу об этом знать... не надо, — простонал он.
— Что? Откуда тебе знать, что я собираюсь сказать? Вчера твой инвалид был здесь и домогался моей любви!
— Н-да? А мне сказал, что ты сама ему себя предлагала... чтобы Емельяныч от меня отступился!
— И ты поверил!
Наталья отвесила мужу пощечину и заплакала. Она подошла к окну, и увидела, что инвалид сидит внизу, на скамейке, и ждёт. Значит, будку свою не открыл.
— Давай ты не пойдёшь на работу, — обернулась она к мужу, вытирая глаза, — просто спрячешься за занавеской. Он придёт, я уверена! И ты увидишь, кто кого домогался.
— Так это... прогул же! У меня последнее предупреждение на работе, — сказал Тихон, но послушно пошёл в тёщин закуток и зашторил занавеску. Наталья побежала к столу, вырвала листочек из блокнота, и быстро черкнув записку, что-то в неё завернула. Она выскочила в коридор, и увидела Анечку, собравшуюся в школу.
— Анют, передай дворнику дяде Паше, хорошо? Он там у ворот подметает, — сказала она ласково. Девочка тряхнула косичками, и пошла.
Инвалид ждал, когда Тихон пройдёт мимо него на комбинат.
— Здорово, Николай Емельяныч, ты что это, сегодня, прохлаждаешься? — спросил его дворник.
— Да, вот, решил попозже открыться сегодня, — ответил тот, подставляя лицо солнцу, — народ, тот всё одно после обеда повалит.
— Ясно, а то приятель-то твой, Тихон, прошёл уже, бедолага, уж не с тобой ли он так вчера набрался?
— Со мной. Да, совсем пить не умеет Тиша. Так, говоришь, прошёл уже? Как же я его пропустил?
— Минут двадцать как прошёл, — добродушно сказал дворник, скользнув взглядом по окошку, где за ним наблюдала Наталья, не пожалевшая для дела серебряного рубля.
Тихон успел задремать за занавеской, как вдруг раздался робкий стук, после чего дверь толкнули. Наталья разбудила мужа, и подойдя к двери, спросила:
— Кто там?
— Это я, Клава. Сольцы пришла занять.
Наталья, чертыхнувшись, открыла дверь. Клава скользнула по комнате взглядом:
— Что твой-то, ушёл уже?
— Да, еле глаза продрал, окаянный! — сказала Наталья, заметив в коридоре сутулую тень.
— Ох, и здоровы эти мужики пить, — Тёте Клаве хотелось поговорить, но Наталья отсыпав ей соли, сказала:
— Извини, тёть Клав, у меня дела. В деревню собираюсь, к своим, — и она выпроводив любопытную соседку, выдохнула.
Только она хотела пойти закрыть дверь на крючок, как она без стука распахнулась, и на пороге возник ухмыляющийся Володин.
— Ну что, Наташка, видала, что я могу? — зашептал он, заходя внутрь и прикрывая за собой дверь.
— Видала, — мрачно сказала Наталья, — но это ничего не изменит. Я не изменю мужу. Люблю его!
— Ну, любила бы, была б посговорчивее, — тихо сказал Володин, приглаживая волосы, которые вымыл ночью и сбрызнул чужим одеколоном, чтобы понравиться Наталье, — погибнет ведь, сопьётся наш соколик! Одно твоё слово и я отстану!
Тут из-за занавески вышел Тихон. Двумя пальцами схватив Володина за парадный пиджак, он выволок его в коридор.
— Иди, покуда цел, Емельяныч, — глухо пророкотал он, — не то зашибу.
Вернувшись в комнату, он обнял припавшую к нему Наталью.
— Прости меня, родная!
— Ну, главное, что теперь видишь, какого змея пригрел на груди!
Тихон больше спиртного в рот не брал и жизнь потихоньку вошла в привычное русло.
Володин теперь на глаза им старался не попадаться.
Наступила осень. Витюша уже достаточно подрос и его определили в ясли при комбинате, а бабушка вернулась к себе в деревню. В один из вечеров, Наталья готовилась к сдаче на повышение разряда, Тихон мастерил Витюше лошадку из дерева.
Вдруг в коридоре раздались дробные шаги, вскрикнула женщина, послышался переполох и пьяная ругань. Тихон вышел посмотреть, что за дела, и увидел двух милиционеров, которые досматривали документы у Володина и его гостя.
— Гражданин Володин? Вы должны проехать с нами, для выяснения.
— Я протестую! Я инвалид войны! Как вам не стыдно! — звякнул медальками Емельяныч.
Тихон, несмотря на отчуждение решил вступиться за бывшего приятеля, но молоденький капитан шепнул ему, что Володин Николай Емельянович умер в госпитале, что подтвердили и его товарищи, и вдова. До этого выяснили, что документы у Володина были украдены по пути следования в госпиталь.
Продолжавшего возмущаться инвалида увели. Охала сочувственно тётя Клава. Ей одной была известна правда. Однажды к соседу зашёл мужичок затрапезного вида. Емельяныча не было дома. Окинув бродягу взглядом, тётя Клава, большая охотница до разговора, завела с ним беседу:
— И не стыдно тебе побираться, дядя? Наш Николай Емельяныч, несмотря на то, что руку на фронте потерял, и то трудится! У него будка своя на Садовой!
— Да ну! — недобро усмехнулся мужичок, поправив котомку, — на фронте, говоришь, потерял?
— Истинно так, батюшка. А сам-то ты кто будешь? — она протянула ему кусок серого хлеба с зелёным луком и крашенное в луковой шелухе яичко, оставшееся от Пасхи.
— Прохожий, обшитый кожей! — захихикал мужичок, но я тебе бабка, всё как есть обскажу, — он с благодарностью принял подношение. Яйцо положил в карман, а хлеб с луком стал есть жадно, прямо на месте.
— Ваш Емельяныч вовсе не Емельяныч, а Егорыч, — сказал он, стряхнув последние крошки в рот, — и клешню свою он не на войне потерял, а в зоне, за крысятничество! У своих воровал, они его и проучили.
— Да ну тебя, врёшь ты всё! — замахала на него полотенцем тётя Клава, — на хорошего человека наговариваешь!
Она жалела инвалида, бывало и подкармливала его по случаю. А он ей чинил бесплатно обувь. Не верила Клава, что Николай плохой человек.
Бродяга, усмехнувшись, ушёл. Тётя Клава после того потеряла сон, и однажды спросила Володина прямо, где мол он руку потерял. Тот рассказал ей душещипательную историю, стал показывать ей документы и медали, и она легко поверила ему, чтобы спать спокойно.
Теперь она давала показания в прокуренном кабинете. Усатый человек в военном кителе, устало пододвинул ей листок:
— Ознакомьтесь и подпишите!
— Чтой та? — не поняла Клава, и нацепив очки, попыталась вникнуть в написанное размашистым почерком заявление.
— Ваши показания, — мужчина стал массировать переносицу. От него зависело куда пойдёт человек из его кабинета. Конечно, стоило засадить старуху, за то, что не донесла на соседа, но с другой стороны, жаль её. Она напоминает ему тётю Песю из Воронежа.
— Меня посадют? — смахнула слезу тётя Клава.
— Нет мать, пока нет. Иди себе, и помни мою доброту. Если что, ты знаешь, что делать, куда идти.
— Спасибо! Спасибо, касатик! Век молиться за тебя... — залепетала Клава.
— Ты что?! — грозно вопросил усач, мигом проснувшись.
— Молчу, молчу... — тётя Клава живо подписала документ, и всхлипнула, возвращая бумагу хозяину кабинета. Ей захотелось пасть ниц и поцеловать ему руку, как бывало, целовала священнику.
С портрета на стене на неё с укором смотрел товарищ Дзержинский.
Рассказ написан на основе воспоминаний участницы событий. Её уже нет в живых и уточнить детали мне не у кого. Замечания по тексту в корректной форме принимаются с благодарностью!
Спасибо всем неравнодушным читателям и комментаторам! 🥰
