Найти тему
Книготека

Бедовухи. Часть 2. Глава 39

Начало здесь

Предыдущая глава

Люся глянула на старые, еще от Груни доставшиеся ходики. Боженьки, уже пятый час! Заспала она, что ли?

Заспала… Вроде бы, только сейчас молодая была, силу в теле чувствовала, и ррраз – старая. Жизнь пролетела, пронеслась. Было в ней счастье? Было бы, если бы… Ай, что теперь вспоминать. Дурой была, дурой и осталась. Сколько раз мать-покойница говаривала:

- Люся, уйми свой характер. Угомони! Среди людей ведь живешь!

А она не слушала, думала, что самая умная. И к старости мудрее не стала. Зачем Маню обидела? За что? Если подумать, так по правде, не Машка мужика у Люси уводила, а она… Слова поганого за это ни разу от Маши не услышала. Чистая душа, ни словом, ни взглядом не попрекнула. За что попрекать? За Степана? Да тьфу на него – он их слез не стоит. А слез было пролито… Море – океан. У обеих. Всю жизнь он им исстрепал, искалечил! Роковой мужик – смеялись. Да какой он роковой. Вот Васька был – роковой.

Эх, Васька, Васька. Помнит Люся глаза его больные, просящие… Променяла парня на южные красоты. А что там красивого? Горы? Море? Да прям…

Горы грязных мисок, да море мыльной воды. А вечером Катька «ВЛКСМ» речи свои уставшему народу говорила. Вместо танцев. Месяц целый говорила, а потом заткнулась. Строила из себя недотрогу до первого ухажера. То ли он что-то в ней разглядел, то ли с ребятами поспорил, да только вместо собраний болталась теперь Катерина с ухажером по берегу. Отсюда туда, оттуда – сюда. Маша хоть накупалась вдоволь. А то целыми ночами лозунги так и малевала бы. Днем – кухня. Ночью – лозунги.

https://yandex.ru/images/
https://yandex.ru/images/

Ну да, вокруг Люси тоже крутились ухажеры. Но кто вокруг поварих не крутится? Надеялись, что лишняя банка консервов перепадет. Или картошки пожарить удастся – с картошкой было не очень. Вот фруктов навалом. Люся домой три ящика везла. Варенья наварили, компотов. Люся на них смотреть не могла – надоели.

Ничего не радовало, Васька, поганец в мысли залез, спасу не было. Думала, не любила. А оказалось, все наоборот. А он – ни письмишка, ничего. Гордый. Запомнил обиду. А ведь Люся ему ни разочку тогда не изменила. Видеть никого не могла. Домой летела, так все шептала: быстрее, поезд, быстрее. Так соскучилась. А он не встретил. Не подошел. В армию когда забирали – полсловечка не сказал.

Мама-покойница тогда утешала:

- Испытание тебе устроил. Дождешься или нет. Любит ведь, а ты свой характер никак не переломишь.

Кто бы говорил… Мама сама Николаю Алексеевичу какие испытания устроила? А он через гордость свою переступил, хотя и характер у него тоже не сахар… Другой бы плюнул и женился на другой, а председатель ждал годами. Значит, правильно тогда мама делала? А Люсе почему нельзя? Люся, может быть, и ждала, и письма писала, но зачем? Унижаться так?

И не ждала. Вот еще. Пусть сам бегает, коли надо. Степке надо было, так он за Машкой сам прибежал. И – фырх, только ее и видели. И дела не было, что за нее всем попало. Куда это человек подевался? Хорошо, удалось в Ленинграде кое-как до Николая Алексеевича дозвониться, страшное дело – несовершеннолетняя ведь!

Мама писала тогда, что Степка Маню в отцовский дом привез. Сергей Витальевич так на пороге и присел: тили тесто, жених и невеста. Выдумали тоже - жить они будут вместе. Мама забрала «невесту» к себе, да бегом звонить в общежитие воспитателю, мол, все в порядке.

- Годик погоди, Маша, потом и замуж выходи! Имей девичью гордость! – сказала, как отрезала.

А какие письма Машка писала… Солнечные письма. Люся читала – чуть волком не выла. Она их наизусть выучила.

Здравствуй, дорогая подружка! Как тебе живется в солнечном краю? Нравится ли тебе море? Вкусны ли фрукты? Прости меня, родная, что доставила тебе столько неудобств. Наверное, Катерина тебя впрягла в редакционную работу, и тебе совсем некогда отдыхать? Надеюсь, что не впрягла.

А я нисколечки не жалею о том, что так и не увидела моря. Мне кажется, что озеро, на берегу которого стоит твоя деревня, ничуть не хуже, а может быть, и лучше морского берега. Водица теплая, теплая, как парное молоко. И пахнет вкусно: свежим огурцом. Не смейся, пожалуйста. Степа тоже смеется и говорит, что свежим огурцом пахнет корюшка, а не озеро.

Он всегда рядом, мой Степка. Нас только вечером, как маленьких разгоняет по домам тетя Аня. Он утыкается носом в мои волосы и говорит, что они пахнут ромашкой. А мне смешно: в бане твоей мамы целый мешок сушеной ромашки. Она споласкивает настоем мою шевелюру и рассказывает, что «Люська у нее такая красивая из-за ромашки»

Я собирала в поле ромашку – тетя Аня давала мне такой «наряд». И Степан собирал. Мы падали в траву и смотрели на небо. Где-то журчал жаворонок. Его совсем не видно, но песня его слышна далеко-далеко. По травинке ползла «божья коровка», и Степа подставил ладонь, чтобы она перебралась к нему.

Мы просили ее, чтобы она улетала на небо, и дала дождичка… А потом целовались.

Мы все удивляемся, почему люди считают себя несчастными? Вот же – небо над головой, и трава, и божья коровка. Все есть для счастья!

Ольга Петровна меня не любит, Люся. И Инесса Павловна тоже. Одни гадости от них. Говорят, что мне от Степы нужна прописка. Но ведь я не собираюсь у них жить! Сергей Витальевич ко мне относится очень хорошо. Правда, он все время занят и очень устает. Степка повадился ездить с ним. Он с машиной научился управляться как заправской шофер.

Ты не думай, я не лентяйничаю. Маме помогаю всегда. И еще: мы выезжали на сенокос, и тетя Аня научила меня косить. Я умею! Трава высокая, душистая, и копнить ее огромное удовольствие. И полоть грядки нескучно: земля теплая, и морковка в ней - сладкая. Я до сих пор не пойму, почему деревню называют вонючей? Даже намытые полы пахнут стружкой, а не дустом, как в нашей общаге!

Вася иногда приходит в гости. Но совсем ненадолго. Очень много работы – он помогает отцу. Мне кажется, что он очень печален, наш Вася. И вся его печаль – о тебе! Ты спрашиваешь, почему он не пишет, и мне кажется, он обижен на тебя, Люсенька. Я очень хочу, чтобы вы все-таки помирились…

Николай Алексеевич передает тебе огромный привет! Он поздно возвращается домой – страда. Тетя Аня собирает целую корзину еды, Степка заводит мотоцикл, и мы уезжаем в Михновские пади. Иногда Николай Алексеевич разрешает нам ночевать вместе с другими в шалаше. И там – вкусно пахнет – травой, озером, медом! В шалаше звенят комары, и мы выбираемся на воздух. К костру. Держимся за руки и смотрим на небо. Звезды пока еще совсем бледные, но созвездия можно рассмотреть.

Николай Алексеевич частенько сидит с нами. Я так думаю: сторожит, чтобы «не было греха». Наивный, мы уже со Степкой столько «нагрешили», дальше некуда. (Только никому не рассказывай)

Я никогда не забуду это лето, Люся. Я никогда не была так счастлива, как этим летом. А как не радоваться? Ведь у меня все есть теперь: Ты, Люся, тетя Аня, Николай Алексеевич, Сергей Витальевич и Степка. Мой самый хороший, мой добрый Степка… Так что, врут гадалки бессовестно!

Я скучаю по тебе, Люся. Жду, когда же ты приедешь.

(И не только я)

Целую, твоя Маша.

Люся хранит Машины письма в особой шкатулке, чтобы никто не видел. Их можно было к больным местам прикладывать…

Вот только недолго Машино счастье длилось. И вспоминать об этом не хочется совсем.

Бабка Инесса не зря боялась. Степан в город не вернулся. Решил выучиться на шофера, отслужить в армии и остаться работать у отца под крылом. А если не под крылом, так ведь страна большая. Мечтал стать дальнобойщиком: колесить по бесконечным дорогам и возвращаться к Маше. Разлука, говорят, только укрепляет любовь.

Инесса Павловна даже слегла. Она чуть Степку не прокляла. Мать только руками развела – но что поделаешь, сын жить в их квартире не пожелал. Отдал документы в училище, поступил в ДОСААФ – все чин чинарем. Практику отбывал в колхозе. И уж Романов никаких поблажек ему не давал. За глаза, правда, хвалил парня.

- Ну вот, мужик как мужик. Грязи не боится. Чувствуется батина закваска, - говорил он Колесникову, - ты не боись, брат, что в институты ихние бабские не поступил. Армию отслужит, я ему лично направление в Ленинград выпишу. Будет у парня высшее без всяких соплей! – Романов, конечно, кивал на слезные вопли женской половины семьи Колесниковых.

Степан и Маша уже и заявление подали. К свадьбе готовились. Степка переживал за мать и бабку: неужели не приедут? Неужели им настолько Маша не мила? Может, хватит уже придуриваться?

Съездил в Тихвин к родственницам своим. Вражда враждой, а мириться надо? Маша упиралась, не хотела общаться ни с бабкой, ни с будущей свекровью. Но надо.

Оба переживали, побаивались, долго не решались нажать на кнопку звонка. Решились, наконец.

Открыла дверь Ольга. Посмотрела на них, вздохнула: родного сына столько не видела. Обняла и Машу, и Степана, пригласила в дом. Видно было – измаялась вся, истосковалась. И куда спесь девалась – Машу усадила за стол, как дорогую гостью. Разговорилась, разулыбалась… Приняла, наконец-то!

Бабка выплыла к гостям в вечернем наряде. Ее и бабкой-то сложно назвать. Держалась ровно, приветливо. С Машей общалась, как с родной. Та и обрадовалась: наконец-то заживут нормально! Конечно, склоняли ее, слегка придавливая, чтобы невеста убедила жениха бросить чертову шарагу и поступить институт. Что и самой Маше необходимо получить высшее образование. Но это ведь нормально – все хотят своим детям добра.

В общем, все хорошо. Так хорошо, что даже Ольга домой, к мужу вернулась. И так лихо вернулась, что через девять месяцев ребенка родила! Всех на уши поставила: видано дело, ребенка в сорок три года рожать! Видимо, и ей бабка надоела хуже горькой редьки…

А вот свадьбы не получилось. За неделю до торжества Маша и Степан расстались. А почему – так и не сказали. Степан запил тогда крепко. Думали, все, край. А Маша уехала. Даже письма не оставила. Грешили на Ольгу. Думали, она что-то подстроила. Но на Ольгу страшно смотреть было. Она даже в розыск подала – правда, милиция не особо Машу разыскивала.

Совершеннолетний человек, молодая девушка, с женихом рассталась… Делать нечего, такой ерундой заниматься? Это уж потом Маша письмо все-таки написала. Правда, не Люсе, а Анне. Кратенькое письмишко, мол, все хорошо, жива, здорова, работает. Где живет – не скажет, чтобы Степан ее не искал…

Бабка отнекивалась и открещивалась. От «свежего» открещивалась. Сволочь. Выжила девку.

Ничего… Ничего… От одной свое наследство уберегла, а от другой – не получилось. Люся ведь не Маша. С Люсей у нее такие штучки не прошли. Инесса Павловна долго потом Машу вспоминала. Добрым словом!

Продолжение следует