Интересно, какой она придёт завтра? И придёт ли? Не знаю. А я приду тем же. И точно приду. Если не в съёмках, то в чём же смысл всего теперь? Человек, пока жив, должен стремиться к успеху, и чем выше успех, тем человек счастливей. Нет?
А я всегда замечал, как холодны награды-статуэтки. Тебе их вручают, а они обжигают холодом, хотя должны быть щадяще нежными — ты их так долго и старательно добивался… Я — их хозяин, а они смеют быть ледяными, как будто это я в их власти, как будто это они всегда будут хоть холодными, хоть скользкими, хоть шершавыми — как будто это им решать, а не мне. Моя забота — только их добиваться…
Потом какое-то время статуэтка красуется дома на самом видном месте, а затем убирается в стеклянный шкаф и начинает покрываться пылью. Пыль стирают, любуются, а постепенно только протирают холодного болвана, думая о чём‑то своём. И появляются новые. А потом ещё. Какой же это грустный поток!
Вот эту, обвитую золотой кинолентой, награду я получил за свой дебют. Я играл милого мальчика, каких у нас в стране каждый второй, и моя игра почему-то запомнилась. А я просто сделал милого мальчика большим простофилей с отважным сердцем. Это было не совсем по сценарию, но режиссёр не стал ничего менять.
Вот эту, красно-серебряную — до чего противное сочетание, и кто‑то это придумал за бешеные деньги! — итак, её я отхватил случайно, когда все видели в победителях совсем другого, важного и неприступного, которым сейчас, по прошествии времени, являюсь и я сам. Он смертельно побледнел, когда озвучили моё имя, а я был так счастлив. Да, не от одной победы, но что утёр нос такому важному гусю.
А теперь и мне подчас вот так же молодёжь утирает нос. Ким Бон — один из них. Но его игра меня поразила в самое сердце с первого раза, и я познакомился с ним сразу после закрытой премьеры, куда был приглашён нашим общим знакомым — режиссёром Ли. Он-то и соединил нас двоих на съёмках в данный момент, и мы оба, уже будто вечность знавшие друг друга, были безмерно счастливы.
Я старше Ким Бона на семь лет, и такая дружба выглядела странновато, больше напоминая покровительство с моей стороны. Но мне это нравится, и никто не смеет высказывать своё мнение на этот счет. Меня боятся. Да, я очень влиятельный человек.
***
Тётка раскрыла рот от радости и изумления. Закончив немудрёную сервировку, Маша поставила перед ней нечто с пылу с жару, очень вкусно пахнущее.
— Сроду не видела ничего подобного… Что это такое? Это готовят в твоей стране?
Она наслаждалась чудесным ароматом запечённой рыбы. Маша попросила, чтобы она ела.
— Это явно не корейское… — недоверчиво ткнула в блюдо Тётка.
Маша согласилась не без улыбки. Какой милой была эта улыбка! Какой горькой, как будто даже не думая о чём‑то страшном в прошлом или сейчас, она несла это в себе, и поневоле все её движения, её взгляд и мимика об этом сообщали.
— Бог мой! — первый кусок исчез во рту госпожи О моментально.
Мыча от удовольствия, она быстро уплела всё угощение. В тарелке Марии ничего не убавилось. Она смотрела на Тётку с нежностью и лаской, чего та никак от незнакомки не ждала.
— Это ведь не корейское блюдо? — она могла бы и не повторять это, но так боролась со смущением от взгляда Марии. — Ты почему не ешь? Не хочешь?
Маша растерянно развела руками.
— Тогда делись.
Девушка с удовольствием подала ей свою тарелку.
— Ну нет, съешь немедленно хотя бы это.
Хозяйка подождала, пока девушка через силу съела половину содержимого.
— Так‑то лучше. Тебе, что, не по душе собственная стряпня?
Тётка вмиг опустошила тарелку. Маша вздохнула, указала на платье и в пол.
— А, конечно, твоё уже высохло…
***
Госпожа О протянула Маше её чёрное с золотом платье, и девушка с поклоном его взяла. Посуда стояла уже вымытой, стол был начисто вытерт.
— Послушай!
Мария обернулась — она шла переодеваться в свой прежний образ.
— Ты, я вижу, неплохая хозяйка. А я… Я в силу занятости не могу следить за всем этим.
Женщина обвела взглядом дом.
— Может, ты согласишься наводить здесь порядок? Я хорошо плачу. Обо мне все говорят, что я честная и щедрая женщина! Правда, я немного... люблю поскандалить… Поэтому у меня мало кто задерживается.
Она проглотила ком в горле, вспомнив о своём горе.
— Но… Впрочем, выбор за тобой. Я не буду настаивать, если ты не хочешь.
Маше пришлось использовать две ладони: на одной она показала два раза по четыре, на другой разложила на две цифры шестёрку.
— Ты так подолгу учишься? — Маша возразила. — Работаешь? А, так ты работаешь! С восьми до шести. Понятно. Но ты можешь приходить после работы.
Маша закивала, её глаза светились благодарностью.
— Значит, согласна?
Маша подтвердила.
— Дай платье.
Госпожа О вырвала его из рук девушки. Забежав в свою комнату и взяв брошенное на кресло высохшее своё, она смотала оба в комок и спешно куда‑то их понесла. Маша едва поспевала, не понимая, что нашло на её новую хозяйку.
Тётка подошла к камину, разожгла огонь, дождалась, пока он разгорится как следует… Маша не успела ей помешать — оба платья полетели в камин.
— Садись сюда! — госпожа О указала Маше на плетёное кресло и сама уселась в такое же. Обе наблюдали, как сгорает их прошлое. Прошлое самоубийц-неудачниц.
— Иногда, чтобы идти дальше, нужно покончить со всем, что напоминает о грустном… Что заковывает тебя в цепи условного долга перед придуманными обстоятельствами. Прошлого нет.
Маша с отчаяньем посмотрела на госпожу О.
— И будущего, на всякий случай, тоже. Зачем думать о том, чего уже нет, и о том, чего может никогда не случиться?
Маша с жадностью впитывала её слова. Что имела в виду её рыжая спутница, которая в своём сердце оказалась такой спокойной, вовсе не рыжей, а светлой и умиротворяющей возле этого камина с потрескивающими колышками?
— Сейчас ты счастлива? Тебе удобно в этом кресле сейчас? За окном стихия, а ты у тёплого камина… Это всё сейчас. Ещё пять минут назад ты не знала, как жить дальше. И я тоже не знала, как мне быть с моей пустотой в этом большом доме, в этом огромном мире… В таком огромном, что миллиардам звёзд хватает места. А сейчас мы обе пришли к одному решению, и оно успокоило наши нервы, совершенно успокоило.
Она будто впервые открывала это и для себя самой. Пламя, понемногу стихавшее, растворившее в себе прошлое обеих женщин, ещё долго притягивало их взгляд и приводило мысли в долгожданный порядок.
— Вот же я расфилософствовалась… — улыбнулась, наконец, Тётка и посмотрела на Машу. Та безмятежно спала.
Госпожа О снова взглянула на огонь. Её глаза незаметно для неё сомкнулись.
Продолжение следует...
#чоинсон
Друзья, если вам нравится моя русско-корейская киноповесть, ставьте лайк! А за подписку отдельное благословение и благодарность!
