Люся так и не нашла в себе сил продолжить общение с Машей. Ее мучил страх: а вдруг Степка рассказал подруге всю правду. Вдруг в красках описал тот самый Люсин поцелуй? И что тогда? Люся хотела провалиться сквозь землю: видеть Машу в аудитории техникума не было никаких сил. И как с ней себя вести? Делать вид, что ничего не случилось? Сохранять ровные приятельские отношения? Или, наоборот, уйти в глухую несознанку, изображая роль оскорбленного человека… Задачка со звездочкой…
Маша держалась на почтительном расстоянии, но здороваться не переставала. Сохраняла хороший тон. Как-то незаметно получилось, но бывшие подруги не сидели вместе за одной партой. Часто, краем глаза, Люся трусливо подглядывала за Машей и тут же отводила глаза, потому что нечаянно ловила грустный, все понимающий взгляд Машиных чистых очей. Скучает? Хочет восстановить отношения? Жалеет? Ну, уж нет – жалости Люсе не надо! Жалости достойны слабаки, а она сильная! Она сильная, и размолвка с Машкой просто ужасно раздражала – Люся не любила недосказанностей.
Было обидно, душила досада. Она привыкла к Машке, искренне полюбила ее, готова защищать от невзгод и дружить с ней до конца жизни. Сильная привязанность, опека… И еще одно важное качество – если смотреть в голубые глаза Маши, разговаривать с ней, откуда-то появлялась уверенность в собственных силах, бодрость и хорошее настроение. Маша успокаивала, действуя как родник в пустынной местности. А теперь ее рядом нет. И мама тоже отдалилась. Вроде рядом, а все равно, не с тобой.
Вася же, наоборот, больше брал, чем отдавал. Он вполне мог бы стать отличным другом или… так. Но эта привычка побеждать, главенствовать действовала на Люсины нервы. Просто, подчинялся бы и слушал внимательно, так нет же – Васька, гад этакий, постоянно подтруднивал, перебивал, считая себя в праве делать это. Люся злилась, чуть не плача, а Васька, лениво, с чувством превосходства, обнимал ее и тащил в темную баню. Как последнюю!
И ведь Люся знала, чувствовала, что у Степана с Машей все не так. Степан относился к Маше как к прихотливому цветку. Люся видела, как они шли вместе от общежития, как бережно поддерживал под локоток свою Золушку Степка. Как смотрел на нее, боясь неосторожно вздохнуть на Машу, будто та – не человек, а хрупкая бабочка с прозрачными крылышками.
В Васе не было такого. Не было, и не будет. Сама виновата, что уж тут и говорить. Никакой девичьей гордости. И будь Люся хоть трижды комсомолкой-активисткой со строго нахмуренными бровями, хоть четырежды – лицом комитета молодежи… для Васьки она – дешевка. Ой, натворила дел… И если она расскажет о своем нравственном падении Кате… Как Катя на это все посмотрит?
И, все-таки, к Акимову тянуло. Ах, как тянуло. Люсе казалось, что она – не цельная натура, а нечто, состоящее из двух половинок. Одна из них очень похожа на Катю, а другая – вылитая Кутырина. И Кутырина часто побеждала. Васька обладал даром одним поцелуем убить сидевшую в Люсе занудную моралистку. Они летели куда-то вниз, и в сердце крутился ледяной вихрь. Вася знал это и постоянно ехидно шутил, говоря немыслимые вещи про партию и веру в справедливость. Он вообще много, чего говорил и шептал на ухо Люсе. Его слова и словечки сводили с ума, а ей казалось, что она самая обыкновенная … да, именно так!
Как сложно жить на самом деле…
Если бы слышала Кутырина, что думает про нее Люся Калинкина, эта выскочка, эта «деятельница», то, пожалуй, не удержалась и высказала все, что думает о Люсе. А, еще хуже, вцепилась бы в косы поганке. Чтобы особо из себя не воображала. Верка могла и умела постоять за себя, несмотря на обеспеченность и интеллигентность родителей. Правда, интеллигентность была мнимой, напускной, фальшивой. Все трое в семье – сами по себе. Отец – чиновник не самого мелкого пошиба, все время пропадал на ответственной работе, сопровождаемой банкетами, поездками на охоту, частыми командировками в регионы.
В их лениградской квартире видом на Мойку могли бы поместиться человек десять, привыкших ютиться в коммуналке. И у Веры было все, чего можно пожелать: престижная школа, отцовская волга с личным водителем, тряпки, цацки и магнитофон. Но у Веры не было единственного – родительского внимания. Папе некогда, и маме – недосуг. Мама занималась увлекательным и мучительным делом – она вела свою охоту на папиных молодых любовниц, доходя при этом до состояния крайнего нервного истощения.
Вечера – одинаковые в своем извращенном истязательстве над человеческой душой и нравственностью. Одно и то же: отец поздно возвращался, а мама накидывалась на него, предоставляя доказательства измен. Она грозилась написать на мужа самый настоящий донос, чтобы виновника ее несчастий сняли с должности. С позором!
- Да куда тебе, идиотка! Ты же ничего не умеешь! Ты ни дня не работала! – издевался папа.
А мать рыдала, била посуду, пробовала выброситься из окна, порезать вены – но все это было показным, ненастоящим, бутафорским.
Вера надевала наушники на голову, закутывалась в одеяло и медленно сходила с ума. Жить в ленинградской квартире – невыносимо. Она считала годы до совершеннолетия, мечтая уехать на другой край света из ненавистного города, серого, равнодушного царства Достоевского, с холодной Невой и блеклым солнцем. Куда-нибудь, лишь бы ИХ не видеть никого!
Однажды мать, уже почти безумная, шлепнула на роскошный ореховый столик какой-то бланк.
- Вера, «этот» предлагает нам съездить на Юг. Ну я-то знаю, зачем он так делает. Наверное, хочет в наш дом очередную ш…у привести. Не дождется, ах, не дождется! Я ему устрою вечер! - Она перевела дыхание, - а тебе нужно развеяться. Скоро вступительные экзамены… ты, взрослая девица, прекрасно развлечешься одна. Вторую, мою путевку, можешь предложить подружке.
Ничего Вера подружке предлагать не стала – потихоньку продала горящую путевку – лишняя копейка не помешает, на Юге папы нет. Она тысячу раз ездила на курорт, но всегда в сопровождении взрослых. А это было скучно. Другое дело – ехать на Юг в одиночестве. Что-то в этом было, некий флер загадочности, таинственности…
Она часто прогуливалась по узкому коридору вагона, смотрела в окна, придав себе важный, независимый вид. Воображала, как будет красиво выступать по пляжу в широкополой шляпе… Она – взрослая женщина, сама себе хозяйка… А в номере – благодатная тишина и прохлада, зеленые ковровые дорожки, услужливые горничные, лепнина на потолках, кадки с цветами, и вид на море!
Ра-зо-ча-ро-ва-ние! Вроде, желания совпадали с тем, что было в наличии: эхо под потолком, тактичные массажистки, остро стреляющие по постояльцам санатория опытным взглядом работниц –комитетчиц. Прохлада в аппартаментах. Море. Полупустой пляж для «своих» и «избранных». И… ни одного красивого мужчины. Скукота! Толстенные тетки с седыми мужьями зорко следившие за своими высокопоставленными благоверными, чтобы – ни-ни в сторону Веры. И взгляды их были так похожи на безумные материнские.
«Да они все – сумасшедшие, старые коровы! Старые, глупые, зажравшиеся коровы!»
Вера убегала в город. На волю! К дикарям, строго разграничивающим пляж между компаниями, и к концу отпуска – плюющим на все границы. О, как весело они жили, как легко! Вера смело знакомилась с молодежью, пила в компании сладкое вино, играла в волейбол, пела под гитару и загорала. Солнце ее очень любило, кожа Веры не краснела и не шелушилась, как у многих северян. Вера вся, словно в странном сплаве золота и бронзы, ступала по горячему песку, облитая медовым светом закатной зари. Она была необыкновенно хороша.
Такой ее и увидел Сергей. Взрослый. Очень взрослый. Страшно взрослый мужчина. Высокий, загорелый, строгий. Он смотрел на нее, и глаза, и зубы его сияли ослепительно. Вера подумала, что очаровала военного. А все военные – честные и благородные люди. Но Сергей не был военным. Он был преподавателем. Да-да, глубоко женатым преподавателем пятидесяти лет. Но ни один молодой парень мизинца преподавателя не стоил! Сергей – само совершенство, дивные стихи читал Вере на ночном берегу. Романтик!
- Вы, наверное, преподаете литературу где-нибудь в филологическом? – Вере так не хотелось возвращаться к зеленым ковровым дорожкам и зеленым коварным консьержкам…
- Нет, Верочка. Ты не угадала. Я – математик! – улыбнулся Сергей.
Он оказался честным. Сразу признался в том, что несвободен. Ну, как сразу… После третьего страстного поцелуя. Супруга не поехала с ним, заболела. Что-то с почками. И вот он – в первый раз один.
- И она не ревнует? – игриво спросила Вера.
- Со спецификой моей работы можно сойти с ума от ревности, поэтому не ревнует, - Сергей целовал Веру, целовал, целовал…
Господи, как он был прекрасен! Как он трогательно заботился о Вере, предупреждая каждое ее желание. Как им уютно и привольно было в маленьком домике, который Сергей снимал у старушки. Старушка оторопело смотрела на мужчину: к нему приходила девушка, девочка совсем!
Она же в дочери ему, старому козлу, годится! Но «старый козел» любезно подал ей сверх оговоренной суммы тридцатку, и хозяйка замолчала. Душу отводила она среди своих товарок. И то – осторожно: мало ли, подружки в милицию заявят и лишат ее хорошего заработка. Этого совсем не хотелось, на летние деньги приходилось как-то жить несколько месяцев…
Вот он – загадочный флер, вот оно – таинственное женское начало. Оно рождается от мужчины! Мужская любовь способна на чудеса! Если бы отец так же любил маму, дочь… Как было бы здорово, как хорошо! Сергей стал для Веры всем: любимым, отцом, другом, подружкой, морем, счастьем – абсолютно всем!
Он уезжал. На прощание привел Веру в ресторан, где они пили густое как кровь вино, и у обоих блестели в глазах слезы. Странный вкус был у этого вина – сладко-соленый.
- Прощай, моя девочка. Прощай. Вряд ли ты захочешь меня найти, моя золотистая тучка, мое молодое счастье…
Он пил вино и целовал Верины руки.
А потом – все…
***
Все, да не все. Вера не могла ни жить, ни дышать без Сергея. А еще Вера умела добиваться своего. Всегда. Ну, или почти – всегда. Она знала, что он жил и работал в маленьком городишке. И знала, что делать ей дальше. Сейчас или никогда! Она намеренно провалила экзамены в универ, и, оставив родительницу, бьющуюся в истерике, укатила в Тихвин. Кулинарный техникум? Хм. Что же, и такой опыт не будет лишним.
На праздничной линейке она сразу вперилась глазами в «любимого преподавателя», и тот сделался белым как полотно. Ишь ты, а говорили: «гроза студенток». Вера скромно улыбалась «грозе». По окончанию торжественного мероприятия Кутырина, мягко поведя бедром, прошла мимо, нечаянно бросив записку к начищенным до блеска ботинкам «Гавроша».
Вечером они встретились. Сергей находился в полной прострации, терял дар речи, снова бледнел, потом краснел. Но Вера даже не замечала этого.
«Ты будешь моим мужем. Только моим. Вот и все» - думала она, глядя на ошарашенного Гавроша.
Автор рассказа: Анна Лебедева