Продолжаю переводить автобиографию Патрика Суэйзи
Первая глава
Вторая глава
В третьей главе Патрик рассказывает о ранней молодости, когда он еще даже не задумывался стать актером.
Также здесь много про его единственную любовь...
В общем, слово Патрику.
Глава 3
Моим первым ПМЖ в Н.Й. был дом 45 по 17-й Западной улице. В то время 17-ые улицы были не то что теперь - это сейчас они как картинка, а тогда они были довольно-таки замусоренным местечком. Но, так или иначе, это было дешево, а заодно совсем близко к Центральному парку.
Со временем, однако, мои апартаменты стали для меня местом гораздо менее приятным, чем окрестности. Я обнаружил множество крысиных нор, вонючих углов и луж со стоячей водой. Дневного света здесь не хватало, что делало обстановку крайне депрессивной. Не скажу, что в Хьюстоне я вырос в роскоши, но свое новое жилье я не мог назвать “домом” - в лучшем случае это было “пристанище” (в худшем - “развалины”).
Но моя стипендия была всего 45 долларов в неделю.
Конечно, ничто не мешало мне найти подработку на свободное время.
Но пока было рано об этом думать. Меня доводили до холодного пота мысли, как себя поведет мое левое колено на занятиях у Харкнесса. Какая-то часть меня трезво оценивала мои шансы и въедливый внутренний голос твердил, что мне не нужно было вообще принимать это приглашение. Но я старался не слушать этот голос.
Никто и ничто не остановит меня.
Крепколобое упрямство молодости всегда было мне на пользу. Я достигал высот просто за счет того, что верил в собственную неуязвимость. Я верил в неисчерпаемый запас прочности и не собирался думать, есть ли он у меня на самом деле.
Мой план был такой: танцевать легко, пока танцуется, и танцевать скрипя зубами, когда станет невмоготу.
И когда я перейду из подмастерьев в число полноценных участников труппы, это искупит все временные неудобства.
Меня пугали мысли о моем колене.
Меня пугало то, что я знал о режиме обучения в Харкнессе. Помимо жестких физических нагрузок в виде шестичасовых ежедневных тренировок, в Харкнессе практиковали то, что было моральной нагрузкой: танцоров сажали на строгую диету, чтобы сжечь “лишний” жир.
На этой диете позволялось 500 ккал в день. Как правило, рацион при этом состоял из латука, пары кусочков индейки и витаминного коктейля.
Помимо этого, доктора в Харкнессе частенько прописывали прием некого бодрящего коктейля, который, по слухам, готовился из выпаренной мочи беременной женщины. Говорили, что этот коктейль так бодрит, что с него теряют вес даже те, в ком и так не осталось ни грамма лишнего жира. Считалось, что при этом вытапливается прослойка того внутреннего жира, который до последнего сохраняется между мышечными волокнами.
Я всегда был жилистым, благодаря тренировкам не страдал избытком веса, но меня могли подвести… широкие плечи. На фоне мальчиков-балерунов из Харкнесса я выглядел настоящим Годзиллой. Но режим студии поменял и меня. Я сбросил почти семь кило и линии моего тела приобрели текучесть профессионального танцора, которую я видел у всех вокруг.
Девушкам в Харкнессе доставалось еще хуже. Достаточно откровенно о таком режиме написано в опубликованной в 1996 году книге Гелси Киркланд “Танцы на моей могиле”. Там показана мрачная картина профессионального балета, его изнанки. Гелси танцевала в “Нью-Йоркской городской балетной труппе” и Американском Театре балета в то же самое время, когда я танцевал в труппе Харкнесса.
Мы часто бывали партнерами на репетициях.
Ее описания безудержных расстройств пищевого поведения, повального увлечения наркотиками и травмирующего эмоционального опыта танцоров очень похожи на то, что я видел все те годы.
Женщины от природы своей сконструированы не так, чтобы выглядеть как “типичная балерина” с ее узкими ляжками и ребрышками ребенка. Поэтому, какой бы стройной ни была девушка, в строжайшем Харкнесском трибунале всегда находился кто-то, кто увидит в женской фигуре отклонения от идеала.
Там постоянно велись таблицы учета веса.
“Скинь еще три кило” было постоянной мантрой, которую слышали девушки.
Даже те, которым уже нечего было скидывать после безумной интенсивной диеты.
Вы можете себе представить, насколько жестким там был прессинг. Две девушки довели себя до истощения и умерли за то время, когда я был в Харкнессе. Они просто были загнаны за тот предел, который их тела могли вынести.
Всё, что я слышал от матери, оказалось правдой. Поток страданий, обрушивающихся на бедных артистов балета, просто захлестывал. Я поддался ему, тренируясь как сумасшедший и держа себя на жестокой диете, чтобы доказать всем, что я достоин занять место равноправного участника труппы.
Но плыть в этом потоке и не захлебнуться мне не дала одна вещь: мое колено.
Никогда еще мой коленный сустав не был в таком плохом состоянии.
Напоминая благословенные дни среди Диснеевских Белоснежек, мое колено начинало раздуваться после упорных тренировок. Необходимо было откачивать оттуда жидкость. Это была чертовски неприятная процедура. Я прибегал к услугам врача в Харкнессе, который орудовал длинной иглой, принося временное облегчение.
Иногда сустав был настолько воспален, что он раздувался прямо у меня на глазах сразу после того, как его дренировали. Тогда мне ничего не оставалось, как ковылять домой, лежать с привязанным к колену льдом и надеяться, что на следующий день я смогу встать и прийти на тренировку.
Даже если бы я не смог, я заставил бы себя. Мне нужно было танцевать.
Однажды я почувствовал боль, которую не испытывал раньше: жгущую, огненную. Я испугался. Решил, что у меня наконец серьезные проблемы.
Я уже несколько недель сидел на антибиотиках - бывали дни, когда я ел больше таблеток, чем еды, потому что не хватало денег на то и это сразу, - но новый тип боли напоминал что-то инфекционное.
Как выяснилось потом, это действительно была инфекция. Какой-то вид быстро размножающегося стафилококка, который угрожал не только моей карьере танцора…
В тот раз мой визит к врачу закончился тем, что он настоял, чтобы я остался ночевать в больнице. Я сказал ему, что это невозможно, что у меня режим. Я не мог пропустить учебные классы. В конце концов, я просто не хотел, чтобы боль в колене оказалась сильнее моего желания танцевать.
Тут врач посмотрел на меня очень серьезно. “Патрик”, - сказал он, - “Это слишком чертовски злая матьеё инфекция. Ты без ноги хочешь остаться?”
Я уставился на него. Да, я всегда много тренировался, но это уже стало для меня обычным делом, - я не понимал, как тренировки могут повредить моему здоровью. Даже травма на футбольном поле не изменила мой образ жизни. А как еще я мог получить то, что я хотел получить?
Слова доктора испугали меня, но я знал, что я вылечусь и буду тренироваться как раньше.
Если бы не колено, я бы так и остался в Харкнессе.
Но это неточно. Даже моя потеря веса не сделала меня той глистой в корсете, как требовалось выглядеть от мужчины - артиста балета на сцене Харкнесса. Лучшие танцоры Харкнесса были тонкими, грациозными. И это было не то, какими их хотели видеть другие балетные импрессарио.
Цель присутствия артиста балета на сцене - красиво “подать” балерину”. Для этого артист должен быть хоть как-то отличаться от женщины.
Я отличался.
Я был сильным и крепким, я выглядел мужественным, и на моем фоне балерина выглядела женственной.
Я был одинаково хорош и как солист, и в дуэте, - большая редкость в балетном мире.
Короче, я был достаточно востребованным танцовщиком.
Как вы понимаете, у меня была неиссякаемая мотивация не сдаваться.
А тем временем, чтобы не делать выбор между таблетками и едой, мне нужно было найти работу.
Так делали многие артисты, невзирая на многочасовые репетиции. Стипендия была мизерная, а арендную плату нужно было платить всем.
Я устроился в Магазин открыток Hallmark, а заодно в подпольный мужской клуб. В первом я был продавцом-консультантом, во втором - вышибалой. В свободное от этих двух работ время я пел и играл на гитаре.
НЙ 1970-х был местом более жестким и диким, чем НЙ теперь. Тогда на улицах чувствовалось больше энергии, пульс жизни. У любого юнца, который приезжал туда, просто кружило голову от чувства, что в этом городе можно добиться чего угодно.
Следующая работа, которую я нашел в начале сентября 1973, была тому примером. Мне передали, что одна из дам-благтворительниц, наследница нефтяного магната Ребекка Харкнесс, запрашивала обо мне сведения. Было ясно, что я получу какое-то предложение.
Миссис Харкнесс заказала испанскому художнику Энрике Сенис-Оливеру гигантскую фреску для нового здания “Театра Харкнесса”. Фреска называлась “Подношение Терпсихоре” и должна была изображать сцену с просцениумом, а на них - то, что журнал Time впоследствии обозвал как “беснующаяся толпа обнаженных танцоров”.
Так вот, все эти беснующиеся танцоры и есть я.
Обнаженный.
Я позировал Сенис-Оливеру несколько недель подряд, чтобы он писал все новые и новые фигуры на потолке. Энрике и я провели немало изнурительных часов в помещении, куда еще не было даже подведено отопление, болтаясь на строительных лесах в десятке метров над полом.
В знак признательности он наделил центральную фигуру моим лицом - обнаженную фигуру пятиметрового гиганта, что скачет обнаженный под солнцем, волоча за собой накидку из павлиньих перьев…
Тем не менее, судя по строчкам в письме, которое я отправил Лизе сразу после получения заказа на это позирование, осень 1973 года меня вполне устраивала.
Я тогда только что вернулся из “побывки” в Хьюстоне, где мы снова встречались, и, оказавшись в Нью-Йорке, вновь преисполнился волнительным чувством того, что меня ждет насыщенная жизнь впереди:
Что ж, Лиза,
Вот я и вернулся в Нью-Йорк! Само путешествие на самолете меня не особо вдохновило, но теперь я на твердой земле, и это здорово! Жизнь бьет ключом, аренда жилья оплачена, я успел увидеться со всеми своими друзьями и уже посетил несколько занятий.
Плюс миссис Харкнесс созвала Совет старцев и повелела им срисовать с меня портреты (их будет 20) для украшения нового здания балетной школы.
Миссис Хайнс сказала мне сегодня, что замысел меня поразит. Еще бы - я получаю по $25 в час за эту работенку!
Нашлись и другие художники, которые предлагают мне работать моделью. А впереди у меня несколько выступлений. А завтра у меня прослушивание в одном клубе (не играю, пою).
Сегодня я возвращался с позирования в таком настроении, что толпа на улице казалась мне приятной, а фонтан в Линкольн-центре красивым, как с картинки, и всё складывалось так замечательно, что я сорвался с места, бежал и пел! Люди думали, что я псих, но мне было наплевать! …В общем, впереди у меня гора работы, но у меня руки-ноги зудят ее переделать. На занятиях вряд ли будет хоть одна живая душа, потому что многие на каникулах, и это просто прекрасно! Знаешь, я нос не вешаю, у меня всё правда хорошо, и это благодаря тебе.
Я знаю, если нам суждено быть вместе, мы будем вместе.
Даже за такое короткое время ты стала так много для меня значить. Я хочу, чтобы мы всегда были лучшими друзьями. Усердно занимайся и, возможно, окажешься там же, где и я, раньше, чем того ждешь!
Очень скучаю по тебе и надеюсь, что ты по мне тоже.
Передай всем моим ПРИВЕТ и что я по ним скучаю, хорошо?
Будь счастлива и пиши мне.
Твой Бадди.
Мои чувства к Лизе действительно росли. Но я все еще боялся назвать вещи своими именами - и ей, и себе
Я надеялся, что ее тоже пригласят в какую-нибудь балетную школу в Нью-Йорке и мы снова будем жить в одном городе. Но в то же время, у меня завязался роман с одной женщиной.
Она была из лучших танцовщиц, ее звали Делия.
Прошел месяц после прошлого письма и я отправил Лизе еще одно, на нем стоит дата 16 октября 1973 года. Там я рассказываю ей о Делии.
Лиза, мне кажется, я нашел кого-то, кто мне небезразличен. Ее зовут Делия Шейфер. Мы начали с невероятной дружбы, и это переросло во что-то большее. Она сейчас на гастролях, поэтому иногда я чувствую себя довольно одиноко. Лиза, я правда надеюсь, что это не просто мимолетное увлеченьице, потому что я просто переполнен любовью, так переполнен, что хочу поделиться с кем-то этим чувством.
Но единственное, что я могу делать, - ждать и наблюдать за этим чувством.
Делия мне очень нравилась, но где-то в глубине души, как я понимаю сейчас, я хотел заставить Лизу ревновать меня.
Остаток письма был о том, как я упоминал таланты Лизы в Харкнессе, с расчетом на то, что ею заинтересуются. Я даже строил планы, что она будет жить в одной со мной квартире, когда приедет в Нью-Йорк.
“Это позволит тебе сэкономить денег, если, конечно, не вызовет бурю среди твоих предков”, - писал я ей с деланно невозмутимым видом. Я знал, что родители Лизы ни за что не позволят ей жить со мной, но мне не терпелось заронить в ее голову хотя бы мысль об этом.
Отправив это письмо, я даже позвонил Лизе. Спросил у нее совета, как лучше организовать свидание с Делией после ее гастролей. Конечно же, на самом деле это была попытка узнать, что она чувствует насчет меня. Насчет нас.
Несмотря на наши чувства, которые мы оба, несомненно, имели друг к другу, мы держались как два дикобраза. Отношения, которые сложились между нами тогда, были отношениями на расстоянии вытянутой руки - вытянутой дикобразьей иголки.
“Не хочу, чтобы ты меня достал”.
“Не хочу, чтобы ты меня ранила”.
Так что мы оба, и Лиза, и я, старательно делали вид, что мы большие друзья, и каждый собирался продолжать эту игру, пока другой не сделает первый шаг.
Что ж, если я всерьез рассчитывал на то, что Лиза взревнует, я, очевидно, совсем ее не знал По факту она выдала реакцию совершенно противоположную. И гораздо хуже ревности.
Как она говорила мне потом, у нее возникло ощущение, что своим звонком насчет Делии я зашел слишком далеко. Лиза примирилась с мыслью, что просто хочет видеть меня счастливым.
Ее чувства ко мне заставляли ее хотеть чего-то более глубокого, чем просто загнать меня под свой каблук или ввязаться в войну за мое внимание. Она начала воспринимать меня в совершенно ином свете - как мужчину, об интересах которого она пеклась едва ли не больше, чем я сам.
Конечно же, тогда я себе даже близко этого не представлял. Я просто видел, что Лиза невозмутимо отнеслась к новости, что у меня появилась подружка.
Мы продолжали переписываться и созваниваться, так что, хотя наши отношения развивались, мы оба не представляли, куда они нас заведут. Возможно, так бы и продолжалось, если б в 1974 году Лиза не получила наконец приглашение приехать в Харкнесс. Она приехала в Нью-Йорк, и вопреки воле родителей остановилась у меня.
Лиза приехала в Нью-Йорк летом, у меня тогда гостили несколько приятелей, которых мне спешно пришлось разогнать, чтобы мы остались с Лизой вдвоем. Я не был ни в чем уверен насчет нас, просто хотел, чтобы на всякий случай у нас было пространство, свободное от постоянно мешающихся под ногами шестерых балерунов.
Как я вскоре обнаружил, у Лизы были очень четкие представления, что мы будем делать и чего не будем. Несмотря на потную возню в Хьюстоне (танцзал и так далее), она дала мне понять, что если мы и будем жить вместе, то как балерун и балерун, но не как парень и девушка.
Лизе было 18, она уже три года ежедневно занималась танцами и ею владело всего одно желание: стать профессиональной танцовщицей. И теперь, когда она оказалась в Нью-Йорке, в ее планы вообще не входило отвлекаться на… что бы то ни было.
Я тоже посвящал большую часть времени танцам, но мои чувства к Лизе становились всё сильнее и сильнее по мере того, как мы проводили время вместе. Прошло всего несколько недель, и я убедился, что Лиза - именно та женщина, которую я искал. Женщина, с которой я хотел бы прожить всю жизнь.
Она была глубокой натурой, талантливой, упорной - и красивой.
Однажды мы слушали пластинку с любимыми записями того лета - и при словах “Детка, я тебя хочу” Лиза вдруг увидела, как я на нее смотрю.
Она знала, что я испытываю, и мое чувство пугало ее. Но влечение между нами было столь сильным, а накал эмоций столь высоким, что непременно должно было что-то случится.
И что-то случилось.
Когда Лиза и я наконец стали парой, зимой 1974–75, несколько месяцев спустя после ее приезда в Нью-Йорк, это было как если бы плотина прорвалась и поток хлынул на волю. Она была как вода, которой я не мог напиться, как воздух, которым я не мог надышаться…
Я никогда не испытывал ничего похожего на эту страсть.
Мы не могли друг без друга, и если мы не были в репетиционном зале или на работе, мы были вместе в нашей квартире, не желая потерять ни минуты того времени, которое могли провести вместе.
Мы могли болтать и смеяться всю ночь напролет.
Наши чувства держались на том же градусе, что и прежде, - это даже пугало. Раньше я и представить не мог, что буду полностью поглощен другим человеком.
Мы открывались друг другу, и открывали друг друга со всё новой и новой стороны, со всем трепетом первой любви.
Лиза чувствовала то же, что и я, и была так же напугана. Она боялась, что растратит на восторги со мной те эмоции, которые хотела отдать в танце. И она постоянно спрашивала себя, не было ли ошибкой с ее стороны так глубоко погрузиться в другого человека, как это сделала она.
Многие годы спустя Лиза нашла дневник тех лет, и записи эти наглядно показывали, как поглощена она была все тем, что происходило между нами.
Вот они, записи Лизы.
Я правда не знаю, что мне делать (снова про Бадди). Я так боюсь. Хочу сидеть и говорить с ним, но боюсь, что это его оттолкнет или он подумает, что я тороплю события… Иногда я думаю, не лучше ли было бы, будь я пустоголовой куколкой типа всех этих девиц…. Я бы поступила, как делают они все. Господи, как же я боюсь.
У меня не было раньше ничего подобного, я вижу опасность подойти слишком близко и залипнуть на этом человеке.
Хотела бы я знать, получится ли у меня отойти назад.
Наверное, стоит попытаться. Но мы же в любом случае будем видеть друг друга каждый день на занятиях, так что какой в этом толк. То, что мне точно нужно делать, - держаться от него подальше так часто, как возможно.
Я не могу связать свою жизнь слишком тесно с его жизнью.
Оглядываясь назад, я вижу в этих словах Лизы сомнения, которые одолевают любую юную женщину, которая много лет мечтала совсем о другом пути и теперь боится сделать неверный шаг.
Но тогда я не понимал этого. Я просто видел девушку, которая почему-то отталкивает меня, и это раз за разом ранило мою чувствительную самооценку.
Мои же чувства к ней были так сильны и я настолько был уверен в них, что меня парализовал страх при одной лишь мысли, что я мог потерять ее.
Я хотел, чтобы мы жили в одном маленьком мирке на двоих, где безраздельно правит любовь. Но когда я заводил с ней разговор, куда нас может привести эта любовь, мне казалось, что она вовсе не планирует ничего долгосрочного. Я же планировал.
Я хотел жениться на ней.
И в одну прекрасную весеннюю ночь 1975 года, когда мы возились и щекотали друг друга на кушетке, я решил, что нужный момент настал.
Я сказал: “Лиза, почему бы нам не пожениться? Что если мы просто пойдем и сделаем это?”
Из всего многообразия возможных ответов на этот вопрос, которое только может себе представить себе мужчина, гробовое молчание - пожалуй, самый неожиданный ответ.
Но спустя долгий миг тишины Лиза медленно произнесла: “Да, точно. Почему бы и нет”.
Я сел на кушетке, все нервы во мне готовы были искрить.
“Когда ты хочешь это сделать?” - спросил я.
“Ну”, - ответила она, - “Что насчет следующей осени?”
Осени следующего года. То есть почти через полтора года. Она имела в виду осень 1976… Меня охватила паника. Я почему-то знал, что если мы не поженимся как можно скорее, этого не случится вообще никогда и Лиза будет навсегда для меня потеряна.
“Нет”, - сказал я, - “Если уж мы собрались это делать, то давай соберемся быстрее. Думаю, в следующем месяце”.
Теперь Лиза была в панике.
Все ее страхи нахлынули на нее. Она боялась, что ей придется отказаться от всех ее желаний в угоду мне. Боялась, что ей придется отказаться от танцев. Ей было всего 18, и, хотя она любила меня, она не была готова связать себя узами брака.
Но при этом она знала меня достаточно хорошо, чтобы понимать, насколько чувствителен я буду в этом вопросе. И она знала, как меня ранит ее отказ. Поэтому она и старалась выиграть немножко времени. А я этого не хотел.
“Лиза, нам нужно пожениться как можно скорее,” - сказал я.
Не было пути назад. Я не принял бы от нее “нет” в качестве ответа.
Я говорил ей, как люблю ее, и как она мне нужна, и как я не смогу жить без нее.
Я даже угрожал ей, что, если она откажется сделать как я хочу, я въеду с разгона на своем мотоцикле в автобусную остановку. Я не горжусь сейчас этим шантажом, но он лишь доказательство того, как я боялся ее потерять.
Неважно, каким уверенным и успешным я был на сцене, или в повседневной жизни с другими людьми - с ней я был маленьким испуганным мальчиком, боящимся, что его отвергнут и готовым на всё, лишь бы добиться своего.
В то же самое время, я поистине верил, что если Лиза не любит меня сейчас, то полюбит потом. Я был готов завоевывать ее.
Это было не лучшее начало для семейной жизни, но, к моему облегчению, Лиза все же сказала “да”. Но яд тишины, влитый мне в уши ее первым ответом, оставался со мной на долгие годы. Первые десять лет после нашей свадьбы при каждой нашей ссоре я упрекал ее, что она недостаточно меня любит. “Ты ж даже замуж за меня идти не хотела!” - кричал я. - “И согласилась просто потому, что я на тебя надавил!”
Я чувствовал себя при этом как боксер, который раскрылся. И, хотя Лиза и я не переставали любить друг друга, мне потребовалось очень долгое время, чтобы я начал верить в ее любовь.
Мы с Лизой поженились в Хьюстоне 12 июня 1975 года, всего два месяца после того разговора.
У нас не было денег, так что мы экономили на всем, чем могли: свадебную церемонию сыграли на заднем дворе у ее родителей, прием гостей был в студии моей матери, а свадебное платье (как и костюм жениха) Лиза сшила собственноручно.
На фотографиях нашей свадьбы у обоих молодоженов затравленный взгляд оленя, застигнутого фарами грузовика на скоростном шоссе.Я думаю, мы просто не успели поверить в то, что это с нами все же происходит, и оба немного побаивались, делая этот шаг.
Пока произносили нужные слова церемониала, Лиза не переставая плакала, кроме одного момента - когда попыталась надеть мое обручальное кольцо мне на палец и не могла попасть. Тут она улыбнулась сквозь слезы.
И какая же это была милая робкая улыбка!
И пока она стояла рядом со мной и слёзы струились по ее щекам, я думал: “Она плачет, потому что не хочет выходить за меня замуж”. Но на самом деле ее просто переполняли эмоции. Она рассказала мне потом, как чувствовала себя на церемонии.
Глядя на меня, она чувствовала мою уязвимость. И неожиданно поймала себя на мысли, что выйти замуж за мужчину, который этого хочет, - это один из самых прекрасных даров, которые может сделать для него женщина. Это значит принять решение, которое не откатить назад. А когда я произносил свою клятву быть с ней в радости и в горести, пока смерть не разлучит нас, она была глубоко тронута той выразительностью, с которой это прозвучало.
Мне очень жаль, что тогда все эмоции, которые я видел на ее лице, я объяснял страхом что-то менять в своей жизни. Поэтому ни на одном снимке с нашей свадьбе у меня нет улыбки на лице.
Жениться на Лизе было лучшим решением в моей жизни, и 34 года спустя я могу сказать, что это решение обернулось для нас обоих гораздо лучше, чем я мог когда-либо надеяться. Но как же мы были молоды и как мало знали друг о друге на самом деле!
Мало знали друг о друге, о жизни, о любви, да о чем угодно на свете.
Нас объединяла страсть, но не она нас удержала вместе на все эти годы, а обещание, которое мы друг другу дали и выполнили - работать над нашими отношениями так много, сколько понадобится, чтобы добиться чего-то хорошего.
У всех пар бывают плохие времена, и мы не были исключением, но мы всегда находили путь назад друг к другу. А ведь это проще сказать, чем сделать.
Как и Лиза, я задавался вопросом, не упускаю ли я из-за этой ранней женитьбы шансы на реальные приключения в своей жизни. После школы я с одним своим другом планировали кругосветку под парусом. Планам не суждено было осуществиться, и это одна из вещей, о которых потом жалеешь. Несбывшиеся желания. Нереализованные возможности.
Часть меня долго еще жалела, сколько их я упустил, сколько еще упущу из-за того, что теперь я женат. Но другая часть меня лучилась счастьем от того, что рядом со мной наконец была женщина, которую я мог увезти в закат на белом коне.
И ничего больше не имело значения
Медовый месяц мы с Лизой провели в путешествии на мотоцикле: добрались до озера Тревис в 180 милях от Хьюстона. На берегу озера мы провели неделю.
Да, у нас не было денег, а на отдыхе не было много удобств, но нас переполняли волнение и счастье от того, что теперь мы женаты и теперь нас двое.
Это и стало началом нашего долгого совместного путешествия по жизни. Но нам еще предстояло, вернувшись в Нью-Йорк, припомнить, что житейский океан не бывает без бурь, а путь рука об руку не всегда устлан розами.
__________________________________________________________________________
Продолжение:
