Мне попалась автобиография Патрика Суэйзи на английском языке и я начала ее переводить. Причем с того места, где мне было интересней всего:
Главы реально длинные, но я фанатею по Суэйзи чуть ли не с детства, поэтому решилась. Начну выкладывать свой перевод автобиографии Патрика Суэйзи еженедельно - и по порядку, с первой главы.
Time of My Life, автобиографическая книга Патрика Суэйзи, начинается с воспоминаний о спортивной травме, которая изменила его жизнь. Здесь он также делится самыми яркими детскими воспоминаниями.
Местами я добавляю свои комментарии, чтобы передать на русский язык не только термины и имена, но и их значение в американской культуре. Мои комментарии оформлены с такой вот «отбивкой» по левому полю.
Итак... слово Патрику.
Глава 1
1970 год, Хэллоуин.
Вечер был наполнен всеми ароматами осенней техасской степи, когда на футбольное поле выбежала команда Уолтрипской высшей школы. Мы готовились к решительному матчу с “Йейтскими львами”, и нашу решимость подхлестывали слухи, что лучших игроков отберут в команду Хьюстонского колледжа.
Я не предчувствовал, что вся моя жизнь изменится в этот вечер.
Это был мой выпускной класс в Уолтрипе, так что я понимал, что эта игра - мой шанс показать себя как перспективного игрока. В команде Йейтса тоже не было слабаков, они были заряжены на успех и не скрывали агрессии, а вокруг стадиона было полно их вопящих фанатов.
Метр восемьдесят, девяносто кило, стометровка за 10 секунд. Это я.
По сравнению с другими игроками я не был самым крупным и сильным. Но в беге мог хорошо себя показать. А для меня это было важно как никогда: у родителей не было денег оплатить мне учебу в колледже, и я очень рассчитывал на то, что представители футбольной команды Хьюстонского колледжа дадут мне зеленый свет на грант.
Футбол в Техасе всегда был не просто игрой. Он был чем-то сродни религии.
Крики тренеров, уханье толпы, острая зелень свежескошенной травы на поле сплетались для двадцати двух молодых парней в магическую картину, где напряжение борьбы ощущалось как религиозный экстаз.
Мне нравился грубый физический напор в противостоянии команд. Я любил соревноваться. Я любил побеждать. Каждый матч мне хотелось пробежать еще быстрее, подать еще точнее, ударить еще жестче.
Но в тот вечер мишенью для удара оказался я сам.
В середине игры я поймал мяч и побежал. Увернувшись от защитников, я был уверен, что моя миссия увенчается успехом, но они зашли со слепой зоны моего шлема. Я почувствовал страшный удар и боль в левой ноге.
Мое колено гротескно вывернулось и я рухнул как подкошенный. Позже я узнал, что связки коленного сустава просто порвались как нитки.
Тогда я не знал, чем это грозит. Я просто орал от боли и рвался встать с травы, чтобы доказать им, что меня не так-то легко уложить.
Первая же попытка встать закончилась ничем: левая нога отказывалась держать тело. Я свалился на траву. Наконец ко мне подбежали тренеры. Один из них, быдловатый крепыш, посмотрел на меня сверху вниз и просипел: “Переутомился на танцах, а, Суэйзи?”, - словно не видел, что меня сбили те два парня из “Львов”.
Что поделать Таков Техас с его реднеками. Даже будь ты сто раз звездой гридирона*
*американское название футбола, в отличие от его европейской версии
ты всегда будешь предметом для насмешек, если тебя угораздило заниматься танцами.
Я взглянул на него сквозь кровавую пелену боли и промолчал.
Меня подняли на носилки и унесли с поля.
Пока я лежал на столе в раздевалке, мое колено онемело. Я решил, что это боль прошла - не понимая, что просто настала шоковая реакция - и потребовал вернуть меня в игру.
Тренер ответил: “Нет, парень. Ты выбыл”.
Я не хотел понимать, что это может значить.
“Я в порядке, клянусь”, - закричал я, - “Просто дайте мне выйти на поле!”. Он помотал головой, но я продолжал орать как сумасшедший. Тогда он сказал: “Ладно. Давай, иди. Встань и иди”.
Я спрыгнул со стола так быстро, как мог, но стоило левой ноге коснуться пола, как я почувствовал такую боль, словно мне в колено с размаху засадили ножом. Я ничего не мог поделать. Я упал.
От боли у меня всё поплыло перед глазами. Последнее, что я помню перед тем, как потерять сознание, были сирены и мигалка “Скорой помощи”.
Мне сделали операцию на коленный сустав. Одну из многих, которые мне еще предстояло пережить в будущем. Три месяца я провел в гипсе от бедра до пятки, из-за чего моя левая нога почти полностью атрофировалась.
Для молодого парня, который привык вести активный образ жизни, находиться в гипсовом лубке было очень сложно. Это было настоящим мучением, но оно было несравнимо с тем, что я испытывал при мысли, что лишился колена.
Помню слёзы моей матери. Она говорила кому-то в соседней комнате: “Его жизнь кончена. Его жизнь кончена”, - и это пугало меня больше всего. Что я смогу делать теперь, с таким коленом? С чем мне придется распрощаться из тех вещей, которые я мог делать до травмы? Или теперь моя жизнь, моя нормальная жизнь, действительно кончена?
Я знал, что на футбольное поле я уже не смогу вернуться никогда.
Но у меня раньше были мечты стать профессиональным танцором или гимнастом. Что теперь будет с этими мечтами? Похоронить их в 18 лет?..
До этого я, как многие парни, не задавался всерьез вопросом, чему я хочу посвятить жизнь. Но из-за той травмы на футбольном поле - благодаря ей - я впервые задумался, чего же я хочу на самом деле.
Удар на поле был первым моментом, когда я задумался о смысле своей жизни. Тогда я не знал, что этот момент - не последний.
Моя семья много поколений жила в Техасе, а история моих родителей была классическим примером того, как крутой ковбой влюбился в форсистую городскую девчонку.
Джесс Вейн Суэйзи, которого все называли “Бадди”*
*“парниша”, частое прозвище молодых людей в американской глубинке, что-то вроде нашего “рубаха-парень”
был чемпионом родео и обладателем призов по боксу. Вырос он на ранчо Уичита Фолс.
Нагловатый, но беззлобный характер делал его всеобщим любимцем. Он работал мясником, но любознательность привела его на путь самоучки (потом он дорастет до должности инженера в нефтяной компании).
Все свои деньги он вложил в основание танцевальной школы-студии, которой управляла моя мать.
Мама, Патси Сэуйзи, была хореографом и преподавателем, она входила в число первопроходцев танцевального направления в Хьюстоне.
Стоять у истоков всегда трудно, но ее телесные преимущества вкупе со стальной волей сделали ее упорной, как питбуль. Она была превосходным учителем, и крайне требовательным, так что мы - дети - с ее “легкой” руки участвовали и побеждали в тех соревнованиях, о победе в которых даже помыслить не могли.
Я был вторым из пяти их детей, первым из сыновей.
Мамина школа, “Школа танцев Суэйзи”, была для нас вторым домом. Мы проводили там бесконечное количество часов. Матушка никогда не спрашивала ни меня, ни сестренку, хотим ли мы вообще учиться танцам. Для нее не могло быть двух мнений. И конечно же, мы не могли не стать лучшими.
Скажу по секрету, моя мама выбрала мне имя “Патрик” просто потому, что думала, что “Танцевальная школа Патрика Суэйзи” будет отлично звучать в рекламе. Но пока, как и мой отец, я получил только прозвище Бадди. Точнее, “Маленький Бадди”, - чтобы отличать, о ком речь, когда мы оказывались рядом.
Наши младшие, Донни, Шон и Бэмби, также жили под стальным прессом ее ожиданий. Мы называли их “Вторая смена Суэйзи” - им полагалось трудиться так же упорно, как первой смене, чтобы со временем стать лучшими.
Пятеро детей Суэйзи просто должны были стать лучшими танцорами в Техасе, вот и всё.
Не зря у них были папа-чемпион и мама-первопроходец!
В этой уверенности насчет нашего будущего наши родители стопроцентно повторяли друг друга. Но на этом, собственно, их похожесть заканчивалась.
Мать всегда была перфекционисткой, и к тому же приучала всех своих детей (неважно, чем мы занимались).
Принципы ее воспитания были словно обоюдоострым мечом. Только потом я понял, что именно это заложило во мне два основных представления о себе - во-первых, то, что я всегда должен стремиться быть лучшим и, во-вторых, - то, что я все еще не достиг совершенства. Что бы я ни сделал, я чувствовал себя неполноценным. Всегда оставалось место для шага вверх. И я чувствовал себя обязанным сделать этот шаг.
Я не смог стать достичь всех вершин, которые она наметила для меня, по одной простой причине: НИКТО НЕ СМОГ БЫ.
Но я всё время пытался. Пытайся, даже если умрешь в процессе. Эта мысль неотвязно жила со мной.
Мой отец был более приземленным. Он был скалой, на которой зиждилось основание нашей семьи. Он был опорой и островком стабильности в жизни своих детей.
В какой-то мере мы больше получили от отца, чем от матери. И уж точно я могу сказать, что сочетание силы и снисходительности, которое было сутью характера отца, неизгладимо повлияло на меня.
Он своим примером дал мне понять, что не стальная хватка сделает меня настоящим человеком. Он показал мне, что мягкость - не порок, а достоинство.
У нас не было избытка денег, особенно в то время, пока отец работал мясником, но мою мать, казалось, это не волновало, - она неизменно была полна достоинства.
Помню, мы с ней пошли в магазин за новой парой ботинок, когда у старой отошла подошва и шлепала на ходу.
При этом соседи в Хьюстоне держались с матерью на уважительной дистанции, втихомолку называя нашу семью “те эти, люди искусства”, - и поверьте, это не было похвалой в Техасе 60-х годов.
В то время даже в крупных городах Техаса всем рулили реднеки-консерваторы, жесткие и простые, “соль земли”, и очень часто общение с ними выходило мне “пересолом на спине”. Потому что я был пацан, а не девчонка, но при этом танцор.
В начальной школе все знали, что я танцую.
Я часто участвовал в театральных постановках. И, в отличие от большинства мальчишек в школе, у меня были длинные волосы. Я был “странным”. Поэтому меня били больше раз, чем я могу сосчитать, и каждый раз во мне крепло желание отомстить обидчикам.
Но мне это не удавалось аж до 12 лет.
Только тогда мой отец вмешался.
Это случилось после того, как меня отколотили пятеро. Я вернулся домой с разбитым в кровь лицом и отец понял, что настало время обучить меня бою на кулаках.
На самом деле, мы с братом Донни начали заниматься боевыми искусствами в недавно открывшейся по соседству с маминой танцевальной студией “Школой Черного пояса”.
Но папа не считал боевые искусства тем, что было мне нужно. В конце концов, он был обладателем “Золотой перчатки” по боксу. И он начал учить меня тому, что знал сам.
Занятия танцами я не прекращал при этом.
Наконец отец решил, что я готов, подвез меня до школы и, зайдя в кабинет футбольного тренера, сказал: “Вызовите кое-каких пацанов из их классов сюда, хочу уладить одно дельце”.
Потом отец повернулся ко мне и сказал: “Надери им задницы, Маленький Бадди”.
Тренер Каллахан онемел от удивления. Он был в курсе, что всего пару месяцев назад кое-какие пацаны разукрасили меня как бог черепаху, - и теперь мой отец сам требует, чтобы я ввязался с ними в драку?
Мой отец добавил: “Но на этот раз не будет впятером на одного. Один на один, по-честному, без дураков”.
Сейчас это может показаться странным, но тогда было другое время, поверьте. И тренер Каллахан в полном соответствии с тогдашними представлениями о правильном воспитании вызвал моих обидчиков на футбольное поле, разрешив подраться.
Отец вышел на поле с двумя парами боксерских перчаток.
Каллахан ждал нас в окружении пятерых недоумевающих пацанов.
Я впился взглядом в первого из обидчиков, и отец, увидев мой настрой, опустил перчатки и сказал: “Обойдемся без них”.
Тут у Каллахана прорезался дар речи. “Нет-нет-нет, мистер Суэйзи”, - воскликнул он. - “Мы не можем так сделать”.
Но хотя мой отец и был рубаха-парень, который и голоса-то ни разу в жизни не повысил, он умел настоять на своем. Повернувшись к тренеру спиной, отец сказал мне: “Давай”.
Каллахан икнул.
Отец повернулся к нему и его глаза полыхнули гневом: “Мой сын имеет право на шанс сделать с этими парнями то же, что они сделали с ним. Они думали, что они крутые? Вот сейчас мы это и проверим”.
Я бы соврал, скажи я, что тогда не боялся.
Очевидно, что мой отец был уверен во мне больше, чем я сам.
И когда я поднял руки, чтобы надавать первому из пятерых, я почувствовал, как от адреналина моя кровь заколотилась в жилах. И не потому, что я боялся, а потому, что не мог не оправдать ожидания отца.
Все мои чувства обострились, а сердце стучало молотом в груди. И тогда я впервые осознал, что страх может стать моим союзником: мои мышцы были полностью готовы “бить или бежать”, но о побеге речи не шло точно.
Я мог победить страх, поставив его себе на службу. И я это сделал.
Я побил всех этих придурков в тот день, одного за другим.
И каждый раз, когда очередной из них огребал, я спиной чувствовал гордый взгляд моего отца.
На самом деле, это не решило моих школьных проблем. Напротив, с тех пор, как я получил репутацию “странного, но крутого парня”, каждый просто мечтал побить меня.
Хочу добавить, что к этому времени я начал заниматься по классу скрипки.
А теперь представьте себе крутого парня со скрипичным футляром под рукой и с балетными туфлями в кармане. Да я был просто красной тряпкой для любого… быка.
Я вступал в бесчисленные передряги со школьными врагами, но уже никогда не забывал того урока, который получил благодаря отцу: страх можно победить. Страх можно поставить себе на службу.
Этот урок я припоминал еще много раз за время своей жизни.
И, несмотря на то, что отец научил меня драться, он же задал мне два нерушимых правила. “Бадди”, - говорил он, - “Если я хоть раз увижу, что ты первый нарываешься на драку, я надеру тебе задницу”.
А второе правило было таким: даже если ты не можешь победить, не позволяй себе сдаться.
И этим двум правилам я следовал всю свою жизнь. ВСЮ. СВОЮ. ЖИЗНЬ.
10-летним пацаном я залез на крышу двухэтажного особняка, который стоял в лесах по той же улице, где мы жили.
С высоты я крикнул двум рабочим, которые были ниже: “Эй! Сколько вы мне заплатите, если я прыгну?”
Рабочие посмотрели вверх, на ребенка, приплясывающего на краю крыши, и один из них покачал головой.
“Ты хочешь, чтобы мы заплатили, чтобы посмотреть, как ты спрыгнешь с этой чёртовой крыши и сломишь свою чёртову шею?” - крикнул он.
“Ну так сколько?” - нетерпеливо повторил я. - “Сколько?”
“25 центов,” - ответил тот человек, а остальные засмеялись.
“50 центов - и договорились!” - воскликнул я.
Он кивнул и помахал рукой.
“Ну, договорились”.
Именно этого момента я и ждал.
Все глаза были устремлены на меня. Кровь побежала по жилам как ртуть. Я… прыгнул.
Я прыгнул с крыши прямо на кучу песка, которую рабочие использовали для цемента. Песок посыпался, я потерял равновесие и кувыркнулся. Рабочий лениво достал из кармана пару четвертаков и бросил их мне.
Мое поведение могло показаться безумством, но всё свое детство я провел, бегая и прыгая и делая сальто в воздухе. Я умел падать и умел кувыркаться, а заодно я не боялся ни того, ни другого. Уроки по гимнастике и танцам научили меня знать возможности своего тела в точности, в максимальной точности.
Когда мой младший брат Донни подрос настолько, чтобы угнаться за мной, мы часто носились по лесам. Не только по строительным. Вокруг нашего дома было много деревьев - почти настоящий лес. Я обожал играть, представляя себя Доком Сэвиджем*
*герой криминальной эпохи, популярный персонаж комиксов
или Тарзаном. Не супергероями со сверхсилами, с обычными парнями, которые развили в себе способности до экстраординарного уровня.
Когда я был Тарзаном, Донни был Читой*
*лучший друг Тарзана, обезьяна
Мы карабкались по деревьям, разыгрывая приключенческие сцены. У нас даже были специальные костюмы, как будто мы снимались в кино. Для костюма Тарзана мы использовали старую непромокайку, списанный гидрокостюм, у которого можно было намотать вокруг себя пояс как набедренную повязку..
Иногда обходились и без гидрокостюма.
Немало соседских девчонок надолго остались под впечатлением от вида семейного достояния младших Суйэзи, с блеском проносившегося в тени ветвей…
Док Сэвидж нравился мне больше, чем другие персонажи, потому что он был не только храбрый и сильный, - он был настоящим воплощением “человека эпохи Ренессанс”. Он умел всё. Он был исследователем, ученым, изобретателем, мастером боевых искусств, а также мастером искусства маскировки. Так что если вы не видели меня носящимся среди лесов или крыш, вы могли быть уверены, что найдете меня в моей химической лаборатории.
Лабораторию я разместил в крохотном домике, выстроенном для нас отцом на дереве. Я часто возился там с набором химикалий, пытаясь изобрести идеальную ракету.
Это было время, когда космическая гонка с Советским Союзом была в самом разгаре.
Среди мальчишек 1960-х годов самое популярное хобби было “ракетостроение”: мы строили и запускали свои модели ракет.
В отличие от большинства, я не только изобрел новую модель ракеты, но сделал и следующий шаг: постарался изобрести новый вид топлива.
Я весь измазывался в порошке цинка и серы, и изобретал различные пропорции этих средств, как безумный алхимик.
При этом я прекрасно отдавал себе отчет, что это небезопасно. Увы, я был настоько осторожен, как любой 13-летний подросток, то есть не осторожен вообще. Эксперименты с цинком и серой закончились тем, что своей бунзеновской горелкой я спалил свою древесную лабораторию.
Это был не просто пожар, но натуральный взрыв. Мне хватило времени вылететь как пуля из столь тщательно возведенного отцом домика без ускорения от взрывчатых веществ.
Шум был оглушительный. Дым стоял столбом. А я сидел на земле и смотрел на дело рук своих.
Не так уж всё и плохо, следующий домик на дереве я могу возвести и сам.
Я так и не понял тогда, какой опасности подвергался. Взрыв мог изувечить меня или убить. Но, как большинство подростков, я чувствовал себя неуязвимым - чувство, сопровождавшее меня все годы ранней юности….
И в то же самое время, когда я вел жизнь лесного дикаря-изобретателя, я продолжал заниматься танцами, гимнастикой, скрипкой и участвовать в концертах.
Часами я потел, репетируя в маминой студии-школе, чтобы стать лучшим танцором-не-девчонкой во всем Хьюстоне. Я любил эту грацию танца, любил, что танец пробуждает те усилия, на которые было способно мое тело. Я испытывал чисто физическую потребность танцевать.
Моя мать называла это талантом.
И хотя она позволяла мне засиживаться в домике на дереве, и не спрашивала, где я был, если я пропадал на многие часы, увлеченный своими химическими опытами, она постаралась ввести рамки разумного в мою жизнь.
Так, она запретила мне купить мотоцикл.
У нее было двое дядей, которые служили в полиции и погибли в мотокатастрофах. Поэтому она страшно боялась, что я покалечусь или разобьюсь - или, что пугало ее, пожалуй, не меньше, - что я буду гонять под градусом или под дурью, как делали многие парни моего возраста в Техасе.
“Если я хоть раз увижу тебя на мотоцикле,”, - сказала она мне, - “Я его изрублю топором.” Я знал, что стальной характер моей матери (наследие ирландских предков?) позволит ей выполнить свое обещание. К тому же я не раз попадал ей под горячую руку. Так что я не сомневался, что ей на это хватит не только желания, но и сил.
Но я хотел мотоцикл больше, чем любую другую вещь в мире.
Поэтому я решил: если она не даст мне денег на покупку, я соберу свой мотоцикл сам.
Для начала я раздобыл старую велосипедную раму, а затем и широкие шины, а затем и цепную передачу Потом я спёр мотор от отцовской газонокосилки и соорудил чудовище Франкенштейна на старой велораме. Вот так я стал владельцем собственного байка.
Правда, мне не удалось нигде найти что-то подходящее для тормозов, так что в качестве их пришлось использовать собственные подошвы (это отлично сработало, потому что моя чудо-машина все равно не разгонялась до той скорости, когда торможения ботинками было бы недостаточно).
Когда мамы и папы не было дома, я гонял по окрестностям на своем байке. Это продолжалось до тех пор, пока матушка однажды не вернулась домой раньше, чем я ждал, и тогда-то и настал Судный день.
В полном соответствии со своим обещанием она порубила моего Франкенштейна топором, не пощадив даже мотор от отцовской газонокосилки (так что досталось мне потом от обоих). На самом деле, мне тогда показалось, что отца все же порадовала такая моя инженерная сметливость, но… с идеей езды на мотоцикле мне пришлось распрощаться надолго.
• • •
Всю начальную и среднюю школу я продолжал заниматься тем, что любил: спорт, музыка, танцы, гимнастика, боевые искусства, ходьба под парусом, дайвинг и скейтинг
Я стал бойскаутом, участвовал во всех скаутских соревнованиях и носил нашивки, выигранные в соревнованиях, по обоим рукавам. Со временем они поднялись чуть ли не от ладони до локтя.
Пока мы с Донни увлекались играми в Тарзана, мы научились бросать ножики. Это стало еще одним из моих увлечений на всю жизнь: я навсегда полюбил холодное оружие. Ну а в период увлечения Доком Сэвиджем я перепробовал все хобби, до которых тогда только мог дотянуться.
Бег, плавание, ролики… а когда открылся набор в футбольную группу, меня взяли без раздумий, потому что соединяя в себе такие противоположные качества, как скорость и выносливость, я мог играть в любом амплуа в команде.
Не то чтобы мне нравилась атмосфера, царящая в раздевалке или на тренировках, но мне чертовски нравилось показывать толпе на стадионе, на что я способен.
Но при всём при том, стрелка моего компаса никогда не сбивалась с моей Северной звезды. А ею была игра на сцене.
Исполнение и постановка танцев, обучение актерскому мастерству - это было делом жизни для моей матери. А я был ее первенец, любимый сын, золотой мальчик. Патрик Суэйзи, который воплотит все ее мечты.
Все мое детство, ранние годы и школьные годы я каждое лето выезжал на музыкальные фестивали. Я ХОТЕЛ этого. Я горел ее мечтами. Я наслаждался своим умением петь, танцевать и выделываться на сцене. И да, я прикладывал все усилия, чтобы быть тем самым “золотым мальчиком”, которого она видела во мне.
А она никогда не забывала напомнить мне, что я должен прикладывать всё больше усилий, и больше, и больше, и больше…
Все эти усилия окупились сторицей, когда, будучи еще подростком, я получил грант на обучение в студии “Джеффри Баллет” и в “Американском театре балета” в Нью-Йорке. Но я отклонил это предложение, чтобы остаться изучать танцевальное искусство под опекой моей матери, в “Хьюстоновской Джазово-Балетной Компании”, которую она открыла.
К тому же, мне нужно было свободное время для спорта.
Тогда я не был уверен, что хочу стать профессиональным танцором. Мне казалось, что я могу быть успешным во всём, где пожелаю, и перед мной была единственная сложность - сделать выбор.
Гимнастика? Танцы? Футбол?
На чем остановить выбор?
Но наступил тот октябрьский вечер, когда моя судьба была решена. Травма положила конец всем мечтаниям.
Лежа в постели чуть ли не по пояс в гипсе, о чем я мог мечтать?
Мог ли я вообще мечтать о чем-то?
И ответ был, конечно, же, “ДА”.
Я не просто мог мечтать, я ДОЛЖЕН БЫЛ.
Чем та ситуация, в которой я оказался сейчас - абсолютно беспомощный - отличалась от того, с чего я начал - абсолютно беспомощный? В детстве я тоже ничего не умел. Но я прилагал усилия.
Так я и теперь приложу усилия. Это был первый серьезный раз, когда я сознательно направил свою волю, чтобы переломить ситуацию. Тогда я не задумывался, сколько еще таких разов мне понадобится во всю мою жизнь.
Стоило мне избавиться от гипса, я начала разрабатывать мышцы ноги. Растяжка, работа с весом, упражнения на равновесия, наконец бег. Что угодно, лишь бы вернуться в форму.
Но сейчас стоял последний семестр выпускного класса, и мне все же нужно было сделать выбор, чем заниматься дальше.
Я выбрал обучение гимнастике в Колледже Сан-Ясинто, около часа езды от Хьюстона.
И я определенно не был настроен сдаваться.
Весна и лето ушли на восстановление колена, и в сентябре я уже смог заниматься в составе команды Сан-Ясинто. Было больно. Нога напоминала о себе после непродолжительных занятий, но вскоре я уже мог делать все, что делал до травмы.
Я поставил себе цель войти в Олимпийскую сборную и получить золотую медаль.
Мой тренер, Пат Йегер, сказал мне, что у меня есть все шансы.
Он тренировал национальную женскую сборную по гимнастике и входил в Олимпийский комитет по мужской гимнастике, так что у меня не было оснований ему не верить. Это был человек уровня world-class.
Я не мог тогда знать, что самым важным поворотом в моей жизни будет не участие в Олимпиаде, и вообще не гимнастика, а танцы. Танцы в студии моей матери.
Потому что именно в Хьюстонском Музыкальном театре, в состав которого вошла к тому времени студия, начала тогда заниматься одна 15-летняя блондинка с длинными волосами.
продолжение:
вся подборка с переведенными главами:
