(Ещё один апокриф по мотивам "Трёх мушкетёров").
Мы знаем, почему Граф считал свою жену мёртвой.
Но вот она его - ПОЧЕМУ?
Попробуем заполнить досадный пробел.
***
Остановились часы, остановилось время, остановилась жизнь.
Граф слышал удары собственного сердца, слышал тиканье часов, невыносимо-насмешливое, но... почему он до сих пор не закончился, этот проклятый тринадцатый день июля?!
Ночь - а полночь всё не наступает. Духота. Гроза - и ни капли дождя. Распахнутое окно, в которое не врывается ветер. Неужели это и есть вечность?! Старый замок давно уснул: какое дело порождениям Хама до страданий потомка Куси? И только Пфак-Вонючка услужливо подносит бутылки, ухитряясь при этом прятать в рукав то гусиную лапку, то апельсин. Но нет сил поучить его хорошим манерам - уже не дотянуться до палки, не встать.
Почему ему чудится чей-то взгляд?! Да нет, не "чей-то", зачем играть в прятки с самим собой? Это взгляд той, что осталась навсегда в лесу. В петле. В прошлом. Когда он ещё верил, не знал, любил... Когда он ещё был жив.
Ещё бутылка... Пфак, скотина, что это?! А впрочем, какая разница? Он согласился бы и на крысиный яд, если бы яд принёс покой и забвение.
Нет, как угодно - но за дверью кто-то есть! Он и сам не может сказать, что именно уловил, но сейчас он видит и движение воздуха - настолько обострены его чувства. Он швыряет в приоткрытую дверь бутылку (предварительно допив - он ещё в сознании!), но бутылка падает на ковёр. Не разбившись и не долетев. Он пытается встать - но никак. Словно прибит... или прилип... Пытается закричать, но голос, язык более не повинуются ему. Звук они издают такой, такой... какой можно издать лишь с намерением оскорбить потомка славного рода. Обесчестить.
Бой часов. Полночь. Наконец, полночь. Если это не конец вечности... Сейчас... Сейчас...
Да. Внезапный порыв ветра - и дверь отворилась. Вошла ОНА.
Но если это она - почему не разорвано платье?! Где верёвка на шее? Сняла?! Шея закрыта... да это НЕ ТО платье! И не может она, не может... так хорошо повесил...
Она приближается. Не идёт - скользит. Плывёт. Сон... Что-то говорит, но это не её голос. Да и не голос - так, шелест ветерка:
- ... взять то, что мне принадлежит. Три ноши. Три.
Он пытается нашарить шпагу. Или палку. Или хотя бы бутылку. Пытается вскочить - но скользит и падает. В кресло.
Медленно, величаво удаляется светлое видение ада в глубину бесконечной анфилады. В покои графини. Поражённый, пригвождённый, он вслушивается. Но не слышит приближающихся шагов - лишь чувствует её приближение - и остановку собственного дыхания. От мистического ужаса.
- Первая ноша, - одними губами произносит белая дама. В руках у неё ларец.
Он уже знает, что произойдёт дальше, он знает предание о хитроумной жене, изгнанной из графского замка. Она вынесла сначала ларец, потом - сына. Наследника! И наконец - мужа!
"Нет! - кричит всё его существо, - Нет! Нет у меня сына! И меня не вынесешь... не заберёшь... я слишком молод, чтобы умереть!
Но вместо этого монолога из уст его вырывается нечто недостойное:
- Двадцать пять... всего... мне всего двадцать пять... Змея!
Но от змеистого шёпота не скрыться, и поражает он громом. Она медленно плывёт мимо - на этот раз с пустыми руками, и эти руки лежат на её животе:
- Вторая ноша, о которой ты не знаешь. И не узнаешь. Никогда.
Рассудок отказывается от очевидной догадки, и он пытается убедить себя, что "вторая ноша" - это перстень на её руке. Сапфир, окружённый алмазами.
И когда мёртвая жена появилась в третий раз, нечеловеческим усилием он преодолел немоту - и закричал. Закричал, как какое-нибудь шлюхино отродье, когда видит над собой петлю! Долгим, долгим эхом отозвался предсмертный вопль, и разбился на тысячу осколков в гранёных каменных сводах.
- Вставай, моя третья ноша. Пора.
Он вскочил. Вскочил с намерением бросить вызов Судьбе, Небу и Аду. И - рухнул. Висок его окрасился кровью: бутылка! Просто разбитая бутылка.
"Призрак" подошёл вплотную. Уже не плавно-таинственно, а осторожно. Потрогал распростёртое тело, и... презрительно пнул его носком атласной туфельки:
- Мёртв!
Обернулась - и увидела в дверях фигуру, окоченевшую от ужаса:
- Мёртв?! Боже... его сиятельство... как же...
Пфак-вонючка, разбуженный криком, прибежал на вопль своего господина. Отчаяние в словах и голосе, но глаза... смеются! И вот уже его губы шепчут:
- Я вас не видел, графиня. Никого я не видел...
А руки его уже тянутся к графским перстням.
Не удостоив ответом, она исчезает, чтобы больше никогда не появиться в замке, который считала своим. Целых три месяца.
Лакей пытается сорвать крупный рубин с большого пальца своего господина, но палец... словно пытаясь спрятаться, палец протискивается между своими собратьями, являя взору Вонючки тонкий и изящный кукиш.
- Ах ты ж....... мёртв, называется! Мертвецки пьян! А ещё граф!
***
Было или не было?
Возможно ли выбраться из петли? И если даже предположить... неужели можно явиться в замок - к тому, кто недоказнил только случайно?
Да ещё так, чтобы в переполненном лакеями замке никто ничего не увидел? НИКТО И НИЧЕГО?!
Но с другой стороны... куда-то же делся ларец со всем содержимым? Хотя именно это объяснить проще всего: в ту ночь он, кажется, немного выпил. Впервые в жизни. И кто-то воспользовался.
Однако тела-то нет!
Впрочем...
Его самого тоже давно уже нет. Есть Атос. Мушкетёр. Проще сказать, охранник. По словам сплетников, не пропускающий ни одного погребка. Враки, конечно.
Однако кто-то же услышал и разнёс по всему Парижу таинственную фразу, сорвавшуюся с уст полупьяного полубога:
- Придёт она за третьей ношей. Придёт.
***
Стоя на часах в покоях Его Величества Атос, такой красивый, статный и печальный, случалось, цедил сквозь зубы при виде придворных дам, шелестящих шелками и ослепляющих улыбками:
- Гробы позлащенные, со смрадом внутри...
И не удостаивал взглядом даже леди Винтер - живое украшение дворов двух королей.
КОНЕЦ.
***
А если не пафосно? Если то же самое - но без готических ужасов?
Коллективные вирши (отчасти мои, отчасти соавтора РЕМИ):
Ох, где был я вчера?! У лакеев спросить -
Недостойно прямого потомка Куси...
И с чего же ланиты помятые?
И бутылки, которые строились в ряд,
Почему - то теперь на ногах не стоят?
И когда опустели, проклятые?!
Что ж я делал вчера? Хоронил иль крестил?
Удостоил соседа... какого - забыл.
Сам напомнит - с визитом появится.
Помню звуки рогов, помню свору борзых...
Эх, позвать бы жену, да коснеет язык,
Словно как у какого - то пьяницы.
А с портрета сурово так пращур глядит,
Бровь седая сердито нахмурена.
Что ж, потомок, ты пьешь -
Строгий взгляд говорит-
Постыдился б священника-шурина.
С той поры только я поднимаю стакан -
Вопрошает меня праотец Ангерран:
- Чем закончилась ваша идиллия?
Намекает - жена не сбежала сама,
Говорит - был свидетель, какой - то Дюма,
(Он - маркиз, хоть с мужицкой фамилией).
Вспоминаю... охота... графиня в траве,
(Почему не проходит туман в голове?)
Декольте у графини нескромное,
За такое графиню повесить хотел -
Но графинин каблук прямо в лоб прилетел...
Это помню - а дальше не помню я!
Но как только иссякло в бутылке вино,
Наважденье меня посетило одно:
Шёлка треск, мне татушка не нравится...
Что на дереве я, что на ветке петля,
Я петлю затянул... может, всё-таки зря?
Ведь на ветке она - не красавица!
Если правда оно - ну хотя бы на треть,
Остаётся одно - только лечь - помереть,
Только больше слезинки не вылью я!
Я со славой помру. На виду. И вобще...
У неё - на плече, у меня - на плаще
Пусть горит королевская ЛИЛИЯ!
