В общежитии было тепло. Первым делом Люся зашла к коменданту. Та ругалась с кем-то по телефону. Люся тихонько уселась на стул рядом с рабочим столом Росомахи и терпеливо ждала, пока та закончит разговор. Наконец-то, комендантша, выругавшись, так бросила трубку на рычажок, что телефон жалобно дзинькнул.
- Ну что, Калинкина? – раздраженно спросила она.
- Таисия Фроловна, переведите меня в другую комнату, - с места в карьер кинулась Люся.
- Чёй так? – Росомаха, прищурив густо накрашенный глаз, посмотрела на девушку.
- Сквозняки замучили.
- Я выдала ветошь и вату. Не слышала? Или некогда, все гуляем?
Люся вздохнула. Ну, видит Бог, она не хотела этого.
- Я не могу находиться в одном помещении с девушками, ведущими аморальный образ жизни! Вы не видите, что ли? У вас под носом натуральный вертеп! Кутырина нарушает режим проживания в общежитии! Постоянно где-то ночует!
Росомаха ухмыльнулась.
- Кутыриной девятнадцать лет. Я ей не сторож. Она распивает спиртные напитки? Приводит мужчин? Устраивает драки? Калинкина, если ты не умеешь ладить со своими соседками, то научись это делать, в конце концов!
- Но я…
- Ну что ты? Что ты? – Росомаха вытащила из пачки «Любительских» папиросу, аккуратно, пинцетом, просунула в бумажный патрон клочок ваты, и прикурила. – Если бы ты знала, какие у меня в коммуналке соседи… Если бы только знала! Я всю жизнь с ними мучаюсь! Но, как вспомню барак, где на двадцати метрах ютились три семьи… Вот тут, - Росомаха указала на воображаемую комнату, - Петровы с тремя детьми. Вот тут, - она махнула рукой в противоположную сторону, - я с родителями, а за перегородкой старики Ерофеевы. И старик уже не вставал. И ходил под себя! Так что отстань от меня и не рассказывай сказки!
- Тогда придется обратиться в комитет комсомола. Вера Кутырина не достойна звания комсомолки!
- Любить, моя хорошая, Владимир Ильич не запрещал. И Иосиф Виссарионович – тоже! А мне кажется, что ты просто завидуешь. Ну, что с тобой? Что ты мне тут тень на плетень наводишь, ведь нормальная девка, а? Калинкина, рассказывай, что случилось?
Люся примолкла. Она не знала, что говорить.
- Хорошо. Можешь не отвечать, - Росомаха яростно, как поганого червя, раздавила окурок в тяжелой чугунной пепельнице, - я переведу тебя на третий этаж. Девочки там хорошие, правильные, члены комсомольской ячейки. Активистки. Как ты. Думаю, поладите. Но Верку губить тебе не позволю. Отчислят – сама уйдет. А так… Не надо.
- Но Вера плохо влияет на Машу! – возмутилась Люся.
- Калинкина, почему ты решила, что имеешь право указывать Маше, как ей жить? О Маше заботится наше государство. И заботится отлично. Ты решила сравняться с главным секретарем?
Люся побледнела и отрицательно покачала головой.
- То-то! Иди, Калинкина. Надеюсь, ты свою кипучую энергию направишь в правильное русло!
Росомаха снова схватила телефонную трубку и энергично начала крутить диск, совершенно забыв про существование Люси.
Обида душила. Кутырина даже не поздоровалась, так и осталась лежать на своей койке, читая какую-то увлекательную книжку. Маши не было (училась). В комнате - тепло и светло, и, кстати, окна кто-то уже старательно законопатил. Маша постаралась, наверное. Ее постель была аккуратно заправлена покрывалом, привезенным Люсей из дома. Подушка по казенному, уголком, лежала на покрывале. Так же убрана и постель Люси. В вазочке на столе пламенели последние кленовые листья. Скатерть (тоже Люсина) – чистая, без единой складочки. На стульях – вязаные накидушки, на полу – яркая домотканая дорожка. И все это – Люсины вещи.
Люся содрала со стола скатерть, накидушки со стульев, скрутила дорожку. Вазочку и посуду швырнула в сумку. Свернула свою постель узлом. Кутырина даже глазом не повела. Люся, разозлившись еще больше, хотела забрать и репродукцию со стены, у которой находилась Машина кровать, и покрывало, и прикроватный коврик из овчины, но… Не стала этого делать. Молча, сграбастав все свое имущество, вышла из комнаты.
Кутырина вложила закладку между страниц книги. Потянулась, поднялась с постели, сняла с себя домашний халатик и посмотрела на маленькие наручные часики. Перерыв между парами заканчивался – пора на занятия. Она застегнула молнию высокого сапожка-чулка, накинула на плечи пальто и, захлопнув за собой дверь, не поленилась повернуть ключ в замочной скважине.
У Веры было отличное настроение. Как мило все получилось. Дерёвня будет канифолить мозги кому-нибудь другому. Ну и пусть ее. Только бы не заселили вместо Калинкиной кого-нибудь другого, еще почище. Может, взятку какую дать Росомахе?
***
Маша плыла по реке. Казалось, лодка не касалась воды странного молочного цвета. Ивы спускались прямо к ней, надежно скрывая лодку от посторонних глаз. Напротив Машиных глаз глаза Степана. Ее рука в его руке. Он ничего не говорил, но Маша понимала, что он думал. Лодка плыла над водой, потоки теплого тумана несли ее, словно невесомую скорлупку, туда, где розовел восход. Губы Степана все ближе… ближе… И вдруг лодка сильно накренилась.
- Держись за меня, закричал Степан.
Маша искала его руки и не могла найти. Страшный зверь колыхал могучей спиной хрупкую лодку, норовя перевернуть. Маша боялась посмотреть вниз.
- Держись за м-е-е-е-н-я-я! – кричал, и кричал Степан.
Маша упала в ледяную воду. Она боялась.
- Открой глаза! Открой! – говорил ей кто-то на ухо.
Маше не хватало воздуха. Она тонула.
- Открой глаза!
Она открыла глаза и… проснулась.
Будильник еще не зазвонил, и за окном царила зимняя ночь. Общежитие мирно спало. Тихо, чтобы не разбудить Веру, Маша отодвинула занавеску. В свете фонаря роем клубились лохматые снежные хлопья. Они казались теплыми на ощупь, не зря же говорили, что снег согревает землю. Дорожку к техникуму совсем замело, и, наверное, утром студенты проснутся под громкую ругань вахтерши, расчищающей снег.
Маша снова положила голову на подушку. Да, да, она плыла на лодочке, а не жила сейчас. Молочные реки, кисельные берега… Даже бесконечные неуды Гавроша, посыпавшиеся на бедную Машину голову, не пугали. Главное, у нее есть Степан, странный сказочный принц. Как он вечером согревал дыханием ее ладони! Стоило, все-таки, потерять варежки. У них все будет хорошо!
Степка отругал Машу за неуды.
- Выбирайся из долгов, Манечка, - говорил он, и лицо его было таким серьезным, - иначе не получится поступить в институт в Ленинграде.
- А зачем мне институт, Степочка? – спрашивала Маша.
- А затем, что мы уедем туда. Я поступлю в свой, и ты – поступишь. Мы поженимся и будем помогать друг другу!
- А потом?
- А потом? А потом мы устроимся на работу, получим комнату, и опять будем помогать друг другу.
- А потом, Степочка? – не унималась Маша.
- А потом ты родишь мне ма-а-а-а-ленькую дочку. Чтобы на тебя была похожа. И я буду ее любить, - говорил Степка.
Маша продолжала играть в восхитительную игру «про потом». И Степка дошел до пра-правнуков. И выходило у него хорошо. Даже не страшно было стареть, потому что из Маши, по его словам «выйдет распрекрасная бабулечка-красотулечка с носиком кнопкой и малюсенькими глазками». Они будут гулять за ручку, и держаться друг за друга, чтобы не упасть и не сломать шейку бедра.
- А еще я буду ужасно ревновать нашу дочку к какому-нибудь жениху. И буду гонять всех женихов из нашего дома своей тростью! – смеялся Степка.
И Маша смеялась вместе с ним. Она представляла, как седенький, с бородой, похожий на дедушку из «Сказки о потерянном времени», Степка, размахивает тросточкой и кричит: «Пошли вон, женихи!» Маше было ужасно смешно.
Но это все мечты.
Однажды Степан привел ее к себе в гости. Маша оглядывалась по сторонам, смотрела на лепнину на высоченных потолках, боялась ступить на огромные (Степка хвастался – самаркандские) ковры, и совершенно растерялась при виде огромного стола, стоявшего на массивных, похожих на лапы неизвестного сказочного животного, ногах. Бабушка Степана, высокая женщина в шелковом, расшитом диковинным орнаментом, халате, буркнула холодное «здрсти» и скрылась за дверью спальни.
Степка делал вид, что это сущая ерунда, что бабка никого не любит. Он усадил Машу за громадный стол, притащил кофейник, конфеты в хрустальной вазочке и апельсины. Эти апельсины он таскал Маше каждый день, будто его бабка выращивает апельсины вместо картошки. Он шутил, подливал девушке ароматный кофе, пахнувший чем-то далеким и таинственным, заставлял ее попробовать то одну, то другую конфету, шуршал яркими фантиками и рассказывал, рассказывал что-то – Маша не понимала смысла. Она все время думала о суровой, совсем не старой женщине, незримо присутствующей рядом, здесь, прямо около Маши.
- Давай, уйдем отсюда, - шептала она.
На улице легче дышалось.
- Чего ты боишься? Привыкай. На Новый Год здесь соберется вся наша семья, и я хочу тебя познакомить с родителями, - говорил Степан.
- А, может, не надо? – пугалась маша.
- Надо, Манечка. Я должен познакомить предков со своей невестой. А иначе – как?
Маша старалась быть в тени, но Степан, будто специально, выталкивал ее на люди. Он ничего не стеснялся и ничего не боялся. В начале декабря Степан привел девушку на день рождения Даньки. Маша ужасно растерялась. Там соберутся одноклассники Степана, и обязательно изволит присутствовать шикарная Ирка. А что Маша? Бедная Золушка в детдомовском тряпье! Как унизительно и противно будет видеть Иркину полуулыбку. Это Степану море по колено, мальчики не отличаются чуткостью, а каково ей, Маше? Выручила Кутырина. Дала поносить на вечер свою кофточку и брючки. Критически оглядев Машу, вздохнула.
- Не фонтан. С этими говнодавами, - она кинула взгляд на Машины сапоги, - весь ансамбль к черту. Бери! – Верка царственным жестом кинула девушке свои шикарные сапоги.
Они оказались велики, но Кутырина, вытащив из коробки остатки ваты после конопачения, мастерски запихала ее в носы сапожек. Маша сразу сделалась выше ростом.
- Копи деньги, крошка, - сказала Вера, - тебе нужно полностью заменить свой убогий гардероб. Такому красавчику нужно соответствовать. Ему не нужна комсомолка Маша. Ему нужна Джейн Фонда!
Маша выглядела чудесно. До Ирки, конечно, было далеко. Ирка явилась на вечер в шелковом черном, плиссированном платье до колена, и все девчонки вокруг ахали, спрашивая, у какой портнихи Ира сшила этакую прелесть. Вещь, точно, не в магазине куплена!
- Соня Рикель, - лениво отвечала Ира.
Подружки замолкали в благоговейном восхищении. А Маша была рада тому, что хоть не выделялась из толпы. Степан познакомил ее и с мальчишками, и с девчонками. Все оказались нормальными людьми. Приняли Машу в коллектив без особых проблем. Большинство одноклассников, обыкновенных советских ребят, все-таки, встречали не по одежке, а совсем другим качествам. Маша успокоилась и прекратила прятаться за спину Степана.
В общем, ужин прошел в легкой демократической обстановке. Мама Дани, разрезав огромный сметанник, убежала к соседке, и ребята врубили музон. Было весело зажигать под «Шизгару». Было сладко обниматься в медленном танце под «Мами Блю». Степан никого вокруг себя не видел – только Машу. А Маша в тот вечер была, чудо, как хороша! Особенно, огромные глаза и белокурые волосы, пышной копной лежавшие на ее хрупких плечах.
Ирина следила за обоими очень внимательно. Степан и Маша здорово смотрелись в паре. Щелкунчик со своей переодетой Замарашкой из советского мультфильма. Того и гляди: вдруг улетят на качельках-карусельках в неведомые сказочные дали… А эта Маша – не промах, обставила свою подружку. Есть в ней что-то… Как бы милый Степочка не женился на ней сдуру.
Ирка не имела на счет Степана далеко идущих планов. После выпускного отец планировал отправить дорогую доченьку не куда-нибудь, а в Москву. Ну а там – прямая дорога, папа постарается: поступление в МГМИО, ну, а после его окончания – выгодная партия, и заграничные командировки с молодым муженьком. До Парижа, конечно, не долететь, не те масштабы, но в Варшаву – очень даже. И все же, почему она думала о Степе? Как о подходящем аксессуаре? Но ведь в Москве такого «добра» предостаточно! А Степан – свой в доску, и Ира знала его с самого детства.
Может, отец поможет и ему? Почему бы нет?
Ира улыбалась про себя. Вот дура какая. И папа подумает то же самое. В Тулу со своим самоваром. А еще он задаст вопрос: любит ли Ирка его? Зачем он ей сдался? А Ирка и ответить на вопрос толком не сможет. Любит… Не любит… Что за ерунда? Ирка любит комфорт и красивые вещи. И деньги. А еще Ирка мечтает жить в Европе. Мать вечно шикала:
- Ирочка, никогда не говори об этом вслух.
Ирка и не говорила об этом ни с кем. Кроме Степана. Ему можно было доверить любую тайну, даже такую. Степан смеялся и называл Ирку «буржуйкой». Ну и пусть.
Нет, наверное, ничего не получится. Пора взрослеть и намечать в своей жизни реальные цели. А этот пускай женится на своей идиотке, работает на заводе, живет в коммуналке с бабкой или в деревне. Машку будут травить маменька и бабушка. Степка начнет попивать с горя и задерживаться на работе. Ах, дурак. Ну и дур-а-а-а-к… Нет, не нужен Ирке Степан.
Но Степану было плевать на чье-то мнение. Он просто любил. И Маша – просто любила. Они плыли на своей хрупкой лодочке по молочной реке, совсем не думая о том, что скоро река, превратившись в водопад, разобьет утлое суденышко в мелкие щепки… Сон Маши – в руку…