Никита пристроил двуколку и подошел к длинному деревянному дому, выходившему фасадом на Большой проспект Васильевского острова. На проезжую часть дом смотрел двумя этажами остекленных окон, причем, окна первого этажа находились низко, почти на уровне мостовой. Моряк рывком открыл тяжелую дверь и оказался почти в темноте – единственным источником света служило маленькое оконце в верхней части двери. В потемках едва виднелись ступени деревянной лестницы, ведущей наверх. Свечу Никита палить не стал и привычно одолел дюжину ступеней. Наверху, открывая обитую кожей дверь, ведущую в жилые помещения, громко позвал:
– Катерина!
Из комнаты прислуги показалось лицо улыбавшейся девушки лет двадцати. Подобно многим городским жительницам, горничная была одета в платье-костюм, именовавшийся «немецким», а именно в светлую кофту с темно-синей юбкой, спереди юбку закрывал белый поясной фартук. Волосы она аккуратно прибрала под чепец, такой же белый. Незамысловатый, но в чем-то кокетливый наряд весьма подходил к её синим глазам и симпатичному молодому лицу с пухлыми щеками. Девушка, кланяясь, воскликнула:
– Ой, барин приехали! Исполать вам! Добро пожаловать!
– Здравствуй, здравствуй, Катерина! Я дома-то недолго пробуду. Быстро приготовь мне горячей воды, помыться. Потом отобедаю.
– Позвольте, барин, приму плащ, шляпу и оружию вашу. Вот. В кресло присядьте, сапоги стяну. Так. Ну, побежала я воду гляну. У меня с утра чан на плите стоит. Поди, горячая ужо!
Никита прошел в комнату. Окна смотрели на Большой проспект. Повесив снятый кафтан на высокую спинку стула, Никита по привычке застыл у подоконника. Там впереди за проспектом, за деревянными домишками, на углу набережной и 12-й линии высится дворец фельдмаршала Миниха. В нем до пожара 1771 года размещался Морской шляхетный корпус, в котором он учился.
С учебой так дело сложилось, отправился в воспоминания Никита. У батюшки с давних пор имелась городская квартира. Не хотелось рыться и смотреть по документам, но, скорее всего, купил он её через три или четыре года после того, как Миних уговорил императрицу Анну Иоанновну возвратить царский двор из Москвы в Петербург. В Белокаменную двор «спровадил» малолетний император Петр II в период своего краткого правления. Анна Иоанновна боготворила своего дядюшку Великого Петра и старалась поддерживать дела, им начатые. Вместе с царским двором в новую столицу зимним пешим маршем вернулись и полки лейб-гвардии. Переезд двора случился в 1732 году.
Позже батюшке Ивану Никитичу была дарована деревня Полужье, где родились Никита и его братья. Подросшего старшего сына отставной лейб-гвардии капитан обычно брал с собой, когда по делам приезжал в городскую квартиру. От Большого проспекта до набережной Большой Невы на Васильевском острове мальчишке бежать всего ничего было. А на берегу реки обычно происходили самые интересные события: парусные корабли подходили к деревянным пристаням, их швартовали, разгружали, загружали, снова отправляли в плавание к дальним странам. Во все стороны сновали баркасы, лодки, шлюпки, ялики. Никитка сам любил управлять челноком на Мсте, и охотно наблюдал на Неве за малыми суденышками: ишь ты, волн они вовсе не боятся, бегут себе по своим делам, рассекая рябую от ветра воду!
В те же годы Никита загляделся и вовсе на чудную картину. На реку вышли пяток одинаковых шлюпок с тремя парами весел у каждой. Гребцы были одеты на один манер: все в зеленых сюртуках и черных шапках. Над ними имелся главный, который велел шлюпкам выстроиться в линию и громко закричал: «Навались!». Весла дружно ударили по воде, и шлюпки понеслись вперед. С воды доносился дружные возгласы молодых голосов: «И-и-и раз, и-и-и раз, и-и-и раз!». Под такие крики весла работали быстрее. Вот две шлюпки вырвались впереди остальных и шли наперегонки. Зеваки на берегу закричали: «Давай! Давай!», засвистели, заулюлюкали, поддерживая гребцов. В конце концов, одна из шлюпок оказалась первой, и тогда прозвучала команда: «Суши весла!». Гребцы на всех шлюпках одновременно вскинули весла кверху, и лодки по инерции и силой течения продолжили плавание, заруливая к берегу. Никита подхватился и побежал смотреть, что же за гребцы такие. По виду молодые парни, почти мальчишки, а вон как умеют!
Так он впервые узнал о кадетах из Морского корпуса.
В другие разы удавалось и поговорить с ними, когда парни загорали на солнышке перед зданием корпуса. У Никиты появилось горячее желание стать таким же ловким и умелым, как они. Более всего силы пришлось тратить на то, чтобы уговорить папеньку и маменьку отпустить учиться в моряки, а не записывать в Семеновский полк. Старший сын, из газет набравшись ума, напирал на то, что теперь манифестом императора Петра III «О вольности дворянской» каждый дворянин получил право служить по своему усмотрению. Хочешь – на армейской службе, хочешь – на флотской, а хочешь – и вовсе «штафиркой» становись да служи на гражданской службе! Маменька в ту пору уже хворая лежала, плакала, когда начинались разговоры о Морском корпусе. Но папеньку удалось склонить на свою сторону, и в шестнадцать лет Никиту Соковнина после экзаменов зачислили кадетом младшего 3-го класса. Мечта стать моряком сбылась!
Потом полетели годы учебы: сперва в младших кадетских классах, после – в гардемаринском классе. Учеба по аудиториям в корпусе, служба в нарядах на этажах по всему зданию, строевая подготовка на плацу. Учебные месяцы всегда кончались экзаменами, а преподавателями были, главным образом, иностранцы, с отроков спрашивали строго. И по главному предмету – навигации, и по кораблестроению, и по астрономии с географией, и по универсальной истории, и даже по закону божьему, хотя его вел свой, русский батюшка. Больше всего запомнились первые учебные плавания: из порта Архангельска по Белому морю. Каждый гардемарин должен в сем звании пройти три морские кампании. И, наконец, незабываемое: выпускные экзамены в здании Адмиралтейств-коллегии в присутствии старых флотоводцев и присвоение офицерских званий!
Никита вскинул голову, воспоминания рассеялись. Подумал, Катерина, должно, приготовила мытье. И верно, вскоре та заглянула в комнату с раскрасневшимся лицом, с бусинками пота на лбу, упарившаяся над кипятком.
– Готова вода, барин! Пожалуйте мыться, – с улыбкой сообщила девушка и убежала.
Моряк кивнул и начал расстегивать пуговицы камзола. В теплом помещении рядом с кухней стояла большая дубовая купель, в которой легко могли бы разместиться двое взрослых людей. Такое домашнее купание Никита завел года два назад, вернувшись из плавания по Черному морю. В разбросанных по Крыму восточных городках турецкие бани не были диковинкой, и русские моряки быстро оценили их пользу. В холодном Петербурге турецкую баню дома устроить сложно, но понежиться в купели с горячей водой вполне себе.
Никита вошел, скинул халат, исподнее и тапки, нагишом подошел к купели, рукой попробовал воду и погрузился в неё весь. Катерина, стоявшая у стены в нательной рубахе, приблизилась и стала растирать мочалкой барину спину, плечи и шею. Он только кряхтел от наслаждения. Вдруг ухватил девушку за белую руку и потащил в воду, приговаривая:
– Почему стоишь в рубахе, почему в рубахе, сейчас в воду затащу как есть!
Катерина ойкнула, знала, что может и в рубахе в купель опрокинуться, выдернула мокрую руку, стянула рубаху и осторожно, чтобы не расплескать воду, опустилась в купель. Нежными прикосновениями ладоней продолжила оглаживать сильное тело барина, ласкала его, льнула всем телом. Через несколько мгновений замерла в объятиях.
Из воды она выбралась первой и, обтираясь холщовым полотенцем, как-то буднично заметила:
– Так внезапно появляетесь дома, барин, что и обрюхатить ненароком можете…
Никита тоже вышел из купели, подставил плечи для обтирания и без раздумий ответил:
– Ну, ты с бабьими делами-то сама разбирайся!
Иного ответа Катерина и не ждала – хорошо знала своего Никиту Ивановича. Она не роптала, довольная в целом своим положением горничной и экономки. А, что, разве лучше как младшие сестры дома сидеть, где мамаша то и дело по щекам хлещет да за волосья таскает, дармоедством попрекает? Нет уж! Она здесь при деле, жалование получает, барин не обижает, копеечка в копеечку выплачивает. И на подарки не скупится: колечко и сережки с бирюзой подарил давеча, шаль цветастую из Туречины привез. Не будет она судьбу гневить. Выросла в бедном доме, здесь недалече, у Смоленского кладбища. Отец работал грузчиком в порту, да задавило его бревнами раскатившимися. Не уберегся. Мать одна осталась, стиркой на жизнь зарабатывает. Сестры ей помогают, бельё вальками колотят у Стрелки, да полощут в проточной воде. А зимой вода, ой, студеная! У прачек руки отваливаются! Катерину, когда соседка-попадья в господский дом пристроила, так дома все просто плакали от счастья. А она им стала помогать денежкой и снедью кое-какой, когда излишки оставались.
Грамотная была и смышленая: предложила Никите Ивановичу в квартире подпол в полуподвальном помещении сдавать артели шорников в качестве склада готового товара. Теперь там седла лежат, упряжь, сумки седельные, выделанные шкуры хранятся, а артель небедная, расплачивается хорошо с хозяевами. Барин похвалил Катерину за сметливость, жалование добавил.
Нет, неплохо она жизнь устроила. А то, что барин охальничать стал с первых дней её появления в доме, так она не одна такая. Кого ни спроси, все сказывают, что так случается везде, где девушки молодые в господские домах горничными трудятся. Кто же из мужчин красивую девку пропустит? Некоторых, правда, выгоняют, когда обрюхатят. Это плохо. Но дальновидная Катерина уже обговорила нескромный такой вопрос с мамашей. Случится, что родит – к ним в дом отдаст, но приплачивать из своего жалования будет. По правде говоря, Никита Иванович ей нравился: человек видный, благородного роду, хозяйственный, не жадный. И руку ни разу не поднимал на неё, хоть трезвый, хоть выпивши. Жалко, что дома редко бывает из-за своей морской службы.
Видно Катеринины мысли Никите передались, за обедом он тоже подумал о ней. Жениться чин по чину, стало быть, ему уж не суждено. Да, и на ком? Где найти такую девушку, которая бы спокойно ждала мужа из морей по году-два, а то и больше? Про петербургских барышень он и не думал, испорченные они здесь столичной жизнью. Бывая порой в родной Новгородчине, Никита заезжал к соседям-помещикам. Женихом его считали выгодным, вот и хотели получше представить своих дочек, перезревших в невестах. Встречались и смазливенькие, но умом редко кто из них блистал. Спросишь для любопытства, чего, барышня, читать изволите? А в ответ, да ничего! Неинтересное то занятие – чтение. Привычнее с кумушками язычками чесать. Словом, требовательному человеку невесту подходящую не сыскать. А мужчина-то он здоровый. Моряк, но не монах же… Вот и завел себе Катерину. Как дальше дело пойдет – поглядим. Родит ребеночка, дак решим, как вырастить и выучить. На улицу не выставим. Эх, ладно об этом.
– Катерина! Вина крепкого принеси!
Вскоре после обеда Никита, вновь облачившись в форменное платье, отправился на службу в Адмиралтейство.
На следующее утро в квартире объявился младший брат Никиты Алексей. Определив Шермака в конюшню поблизости, он вошел и приказал горничной приготовить обед. Алексей догадывался о связи Никиты с девушкой, но факт их особых отношений никоим образом его не занимал. Катерина интереса для него не представляла. Горничная, да и горничная! Расторопная, аккуратная, немногословная, что еще от прислуги надо?
Сел за накрытый стол в столовой, сытно пообедал и удалился отдыхать в свою комнату. Походя, задержался перед картой, висевшей на стене. Кинул взгляд на европейские страны, на столицы: Вену, Берлин, Париж, Стокгольм. Раньше для него были простыми точками на карте, а теперь о каждом большом городе появились собственные воспоминания.
Впрочем, вспоминать долго можно, а его к вечеру Петруха к себе в полковую квартиру приглашал, скоро ехать нужно. Сегодня с братом они верхами быстро одолели дорогу в две с половиной сотни путевых верст от Полужья до Петербурга. Отдыхали один раз на постоялом дворе в Любани, сами пообедали и жеребцов покормили. В городе их пути разошлись: Алексей на Васильевский остров поскакал, а Петр повернул в Семеновскую слободу. Но пригласил приехать к нему: офицеры-семеновцы пиршество устраивают. Алексей после расставания с полком связи с однополчанами не прерывал, потому согласился без раздумий. Это завтра ему надо на службу в Коллегию иностранных дел к графу Безбородко прибыть, а сегодня стоит и гульнуть. С этой мыслью начал собираться.
Шермака седлать не стал – устал коняга после дальней дороги. Вышел из дома на Большой проспект и окликнул дремавшего в экипаже извозчика. Тот, обрадовавшись седоку и предстоящему заработку, лихо помчался к мосту через Неву. Единственная постоянная переправа через реку именовалась Невским плашкоутным мостом, наведенным от Меншиковского дворца на правом берегу до здания Сената на левом. В том месте на площади Алексей взгляд не мог оторвать от бронзовой фигуры Петра, конь которого взлетел на вершину огромного дикого камня. Застыл на круче, готовый перепрыгнуть Неву, а царь дланью распростертою на свою столицу показывает.
Дальше экипаж, подпрыгивая на булыжниках мостовой, покатил по Вознесенскому проспекту к набережной реки Фонтанки, откуда уж рукой подать и до «Семенцов», как жители Петербурга именовали район расквартирования Семеновского полка.
Извозчик остановил, где ему было сказано, и Алексей услышал голос брата:
– Алехан! Мы тебя здесь заждались! – крикнул Петруха. Он стоял в группе молодых офицеров, о чем-то увлеченно говоривших, активно жестикулируя при этом.
Всею большою компанией молодежь двинулась в расположение полка. Слева от Загородного проспекта открывались ряды добротно срубленных деревянных домов, похожих один на другой. Они были предназначены для солдатских казарм, офицерских квартир и прочих полковых надобностей. Всего домов по нескольким улицам насчитывалось более двухсот. Издали виднелась островерхая главка полковой церкви во имя Введения Богородицы. Первый дом по Загородному был отведен под штабную канцелярию, которая занимала весь второй этаж. Под нею на первом этаже помещалась столовая, большое помещение, вмещавшее до полутора сотен обедавших одновременно. На стене в почетном месте висел поясной портрет Петра Великого, император на холсте был изображен в зеленом кафтане с синим «семеновским» воротником.
Кухня находилась в подвальном помещении под столовой, откуда солдаты-официанты разносили к столу готовые блюда.
Братья Соковнины вошли в столовую, когда уже воцарилась праздничная обстановка. На многих местах за общим столом сидели офицеры. Пустыми были места лишь во главе стола, где по традиции располагались старшие офицеры и командование. Стены зала были украшены флагами, гирляндами, царскими вензелями. Гремела музыка оркестра, рядом с которым строились солдаты-песельники. Звучали полковые марши русских лейб-гвардейцев. Петр усадил Алексея рядом, и братья увидели, как входит начальство: заместитель командира полка подполковник Бутурлин, три майора, командиры батальонов, и несколько капитанов, из тех, кто долго служил в полку. Они расселись чинно, оставив свободным кресло командира – генерал-аншефа Салтыкова,
видного царедворца, воспитателя юных великих князей Александра и Константина, внуков императрицы. Его кресло под полковым знаменем так и осталось не занятым, он в расположении полка появлялся крайне редко. Приглашены были и офицеры-ветераны, оставившие службу. Их посадили рядом с полковым командованием. Следом за ними с разговорами и шутками заняли места офицеры помладше – от капитанов до подпоручиков. За дальним концом стола помещались сержанты, которых по их дворянскому происхождению также допускали на офицерские праздники.
Шум сразу стих, когда поднялся Бутурлин и провозгласил здравицу в честь государыни-матушки. Присутствовавшие дружно встали, прокричали троекратное «ура» и сдвинули бокалы с шампанским. Началось традиционное полковое празднество, поводом которого была очередная годовщина победы в битве русской армии со шведами у Лесной осенью 1708 года. Великий Петр называл ту победу «матерью Полтавской победы». Солдаты в белых куртках разносили блюда для застолья: студень с хреном, жареных гусей, копченых поросят, начиненных гречей, тушеную капусту в фарфоровых супницах, на жаровнях печень, приготовленную по-немецки большими кусками с луком, капусту кислую, редьку тертую, грибы соленые, бруснику моченую, прочую закуску для большого стола. Специально назначенные официанты только и успевали наливать в опустошенные бокалы шампанское.
По команде зазвучал хор песельников. Прежде всего, в наступившей тишине они исполнили марш лейб-гвардии Семеновского полка:
«Семеновцы были всегда впереди,
И честь дорога им как крест на груди.
Погибнуть для Руси семеновец рад,
не ищет он славы, не ищет наград…».
Собравшиеся выслушали стоя. После марша полились походные солдатские песни.
Через некоторое время разрешено было выходить из-за стола. У входа в столовую загудело множество голосов. Офицеры и сержанты кучками выбирались на свежий воздух. До Алексея долетали отрывки фраз:
– Нынешний праздник Дню полка не уступает…
– Ну, уж ты загнул! 4 декабря-то и командир Николай Иванович Салтыков присутствуют, и императрица иной раз пожаловать вниманием может.
– Точно говоришь! Когда, случалось, что государыня у нас, то и гостей со всей лейб-гвардии не счесть было…
– Зато сево дни годовщину славной баталии чествуем. Шведов в крови умыли, такое не забывается!
– Дело к тому идет, похоже, что снова со шведом схлестнуться придется.
– Ты о чем?
– Не слыхивал разве, что король свейский Густав осмеливается государыне нашей матушке предерзкие письма слать? От такой переписки до войны совсем недолго.
– Это как же так? Они же, вроде, кузен с кузиной, в родстве состоят, хотя и не близком. Разве можно родственнику на родственника задираться?
Алексей от фраз таких задумался. Он сам привозил из Европы перехваченные письма важных персон, в которых сообщалось о возможности открытия боевых действий Швеции против России. Сведения эти содержались в строгом секрете, чтобы противная сторона не ведала, о чем читает Екатерина в рабочем кабинете. Теперь же о возможном начале войны с задиристым соседом открыто рассуждают полковые офицеры. Видимо, далеко дело зашло…
Он разыскал брата, который о чем-то договаривался с товарищами.
– Петруха, что дальше делать будешь?
– А что, Алехан, праздник продолжается! За столом еще посидим, а позже вон, с тезкой моим, Петрухой, князем Куракиным и Антохой фон Дервигом к актеркам прокатимся. Летом новых хористок набрали, прелесть девушки. Я к Дашеньке Смородиной так и присох. Поедешь с нами?
– Нет! С вами отправишься, так до утра можно проваландаться. А мне поутру со свежей головой в Коллегию явиться требуется. Так что, домой я уеду, прощевай, Петруха!
– Ну, гляди, Алехан, было бы предложено. Бывай здоров! Заезжай, коли время появится.
На следующий день Алексей свежий, отдохнувший, одетый в партикулярное платье появился в Коллегии иностранных дел. В то время она занимала особняк на набережной Невы, тогда именовавшейся Исаакиевской, в честь деревянной Исаакиевской церкви, той, что была снесена при строительстве монумента Петру Великому.
Илья Дроканов. Редактировал Bond Voyage.
Продолжение следует.
Все главы романа читайте здесь.
==========================
Желающим приобрести авантюрный роман "Одиссея капитан-лейтенанта Трёшникова" обращаться kornetmorskoj@gmail.com
В центре повествования — офицер подводник Дмитрий Трешников, который волею судеб попал служить военным советником в Анголу, а далее окунулся в гущу невероятных событий на Африканском континенте. Не раз ему грозила смертельная опасность, он оказался в плену у террористов, сражался с современными пиратами. Благодаря мужеству и природной смекалке он сумел преодолеть многие преграды и с честью вернулся на Родину, где встретил свою любовь и вступил на путь новых приключений.
===================================================
