К большому моему сожалению, любовника царицы Клеопатры, Марка Антония (а речь сегодня именно о нем) в поп-культуре принято изображать харизматичным, привлекательным - но быдланом с тремя извилинами в голове. Причем первая извилина отвечает за преданность Цезарю, вторая за страсть к Клео, третья - от военной фуражки.
При этом факты говорят о том, что несмотря на беспутную молодость, Антоний вовсе не был белой вороной в рафинированном сенаторском сословии. Он происходил из знатной семьи, его дед (или прадед) был известнейшим римским оратором, Антоний учился в Греции риторике и философии (причем чуть ли не в то же время, что и Марк Брут). В общем, вопреки мнению голливудских сценаристов, Антоний вполне в состоянии был отличить салатную вилку от десертной. Если бы, конечно, в Древнем Риме существовали вилки.
Но вернемся к извилинам Антония, и в особенности, к первой извилине.
Несмотря на то, что в плане карьеры Антоний был обязан Цезарю многим, если не всем - все же особой преданности, на которую напирают в кино, я не вижу.
Не известно, был ли Антоний посвящен в заговор, но полагаю, что убийцы Цезаря имели основания считать, что у них не будет слишком уж серьезных проблем с Антонием.
Оправдались ли их надежды? Давайте посмотрим вместе.
На заведания Сената, состоявшееся на следующий день после убийства, Антоний с Лепидом прошествовали под аплодисменты поддерживающей Цезаря толпы. Стараясь соответствовать ожиданиям фанатов Лысого, они требовали наказания убийцам.... Однако, не сказать, что принятая в итоге амнистия их очень уж сильно расстроила.
Посмертный статус самого покойного их волновал куда больше. Антоний был в тот момент консулом, и был им волею Цезаря. Разумеется, ему хотелось и дальше оставаться консулом - но теперь уже с одобрения Сената. Вообще, думаю, Антоний в тот момент смекнул, что легко может оказаться первым человеком Рима, причем не имея за спиной отягчающих обстоятельств. Ни развязанной гражданской войны - как у Цезаря. Ни убийства и клятвопреступления - как у заговорщиков.
Поэтому никаких псов войны, как у Шекспира, ради мести за Цезаря, Антоний не спускал. Он убедил засевших на Капитолии заговорщиков разойтись по домам. При этом на следующий после убийства день он ужинал с Кассием. (а Лепид - с Марком Брутом) Очевидно, были даны некие гарантии и достигнуты некие договоренности.
Но уже спустя пару дней Антоний показал, что ему не стоило доверять. Похороны Цезаря он превратил в настоящий спектакль.
601Антоний читал свою речь с торжественным, грустным лицом и, голосом выражая эти настроения, он останавливался на том, как чествовали Цезаря в народном постановлении, называя его священным и неприкосновенным, отцом отечества, благодетелем и заступником, как никого другого не называли. При каждом этом названии Антоний взором и рукой обращался к телу Цезаря, как бы в подтверждение истины своего слова, указывая на действительность. 602При каждой из этих характеристик он слегка вскрикивал, смешивая плач с негодованием. Антоний говорил:
"Отдадим последние проводы этому святому в мир блаженный и запоем в память его установленное печальное песнопение». Сказав это, Антоний поднял одежду, как одержимый, и, подпоясавшись, чтобы освободить руки, стоял у катафалка, как на сцене, припадая к нему и снова поднимаясь, воспевал его сначала как небесного бога и в знак веры в рождение бога поднял руки, перечисляя при этом скороговоркой войны Цезаря, его сражения и победы"
Народ, которому по завещанию Цезаря, пообещали "хлеба" (по 300 сестерциев), теперь и зрелищ получил сполна.
В прошлой статье я рассказывала, что Цицерон нашел речь Марка Брута, выступавшего на народной сходке несколькими днями раньше, слишком холодной. Однако не думаю, что и перфоманс Антония ему понравился - наверняка, Цицерон посчитал его слишком вульгарным. Но факт есть факт, гиперэмоциональность снова победила холодную логику.
Толпа пришла в неистовство и начала громить город.
Однако и тут Антоний поступил не так, как от него не ожидали. Вместо того, чтобы возглавить толпу и сжечь дома заговорщиков (вместе с ними), Антоний начал бороться с беспорядками. Некого проходимца, лже-Мария, который пытался устроить засаду на Брута(или Кассия), Антоний схватил и приказал казнить, сбросив с Тарпейской скалы. Подельников из его шайки распяли на крестах. Ну и тд.
В общем, несмотря на разгул насилия, удивительное дело - но ни один волос не упал ни с головы Брута, ни с головы Кассия. (с остальных голов тоже) Заговорщики прожили (вряд ли спокойно, но прожили) в Риме еще месяц, и только тот факт, что в городе собиралось все больше легионеров, узнавших о смерти Цезаря, заставил их убраться из Рима. От этого периода осталось письмо Децима Брута.
Децим Брут1 своему Бруту и Гаю Кассию привет.
1. Узнайте, в каком мы положении. Вчера вечером был у меня Гирций; разъяснил, каковы намерения Антония, — разумеется, самые дурные и совершенно не заслуживающие доверия. Ведь он, по его словам, и не может передать мне провинцию2 и не считает, что для кого бы то ни было из нас безопасно быть в Риме: так велико возбуждение солдат и черни. Вы, я думаю, понимаете, что и то и другое ложно, и верно то, что разъяснил Гирций, — он3 боится, что для него, если мы будем располагать даже небольшой опорой для поддержания своего достоинства, не останется никакой роли в государстве.
2. Будучи в этом затруднительном положении, я решил потребовать свободного посольства4 для себя и для остальных наших, чтобы получить какой-нибудь почетный предлог для отъезда. Он5 обещал исходатайствовать это; однако я не уверен, что он исходатайствует: столь велика наглость людей и гонение на нас. А если они и дадут то, чего мы добиваемся, все-таки, полагаю я, очень скоро нас признают врагами или лишат воды и огня6.
3. «Так каков, — говоришь ты, — твой совет?». Следует покориться судьбе; полагаю, следует уйти из Италии, переселиться на Родос7 или в какую-нибудь другую страну. Если положение будет лучше, мы возвратимся в Рим; если малоблагоприятным — будем жить в изгнании; если самым дурным — прибегнем к крайним средствам.
4. Быть может, по этому поводу у кого-либо из вас возникнет вопрос, почему нам лучше ждать крайнего срока вместо того, чтобы предпринять что-нибудь теперь. Потому что нам теперь негде удержаться, кроме как у Секста Помпея8 и Басса Цецилия9, которые, как мне кажется, с получением этого известия насчет Цезаря10 станут более крепкими. Мы присоединимся к ним вполне своевременно, как только мы будем знать, сколь они сильны.
Из этого письма можно понять:
А) с каким глубоким презрением они относились к черни. И сколь неожиданна (даже для Децима) оказалась любовь этой самой черни к Цезарю.
Б) становятся ясны мотивы Марка Антония. Конечно же, ни о какой мести за Цезаря он и не помышлял. На Лысого ему было совершенно наплевать. Спектакль на похоронах он устроил, просто чтобы выкурить заговорщиков из города.
Антоний хотел власти. Но респектабельной власти. Не той, что получают на штыках голодранцев, гладиаторов и рабов (основной контингент устроителей беспорядков). Избавившись от назойливого присутствия Брута и Кассия, Антоний тут же присвоил и их политическую программу - ну там где про общенациональное примирение и все такое.
Вероятно, он рассчитывал, что изолированные от Сената, заговорщики не опасны и будут сидеть смирно.
Однако, позволив Дециму, Марку Бруту и Кассию уехать из Рима... Как мне кажется, Антоний совершил большую ошибку. Он дал им повод. И дал им оперативный простор.
Антоний, видимо, слишком полагался на кажущуюся законопослушность и догматичность Марка Брута. Он не подумал, что заговорщики могут легко скипнуть план В "дорожной карты Децима" - это там, где про добровольное изгнание. И сразу приступить к плану С. К крайним мерам.
Продолжение тут
