Деревенское кладбище производит странное впечатление. С одной стороны, за уютной оградкой, рядом с крошечной часовней (в ней стоят вышитые самодельные иконы и ящик с песком для свеч) могилы кажутся аккуратными клумбами с блёклыми цветами, а кресты - подпорками к ним. Памятники похожи один на другой, а ниже по склону ютятся столетние кресты в виде покосившихся домовых крыш. Спокойствие и умиротворение. Но за пару минут чтения фамилий на надгробиях душу сковывает страх. На сельском кладбище от силы десяток фамилий, словно одна большая семья закопана здесь по немыслимым обстоятельствам. Старики, мужчины, женщины, подростки, дети… Череда железных и самодельных деревянных крестов, талый снег, выцветшие ленты на венках. Давно они здесь? Время исчезает. Ты переносишься в другой мир, который становится ярче с новым воспоминанием. Каждая могила ухожена и обустроена, у каждого креста одинаковая горстка конфет. Были люди и нет.
Таня по-хозяйски рассказывает. Здесь двоюродный брат деда мужа, здесь бабушка, здесь сосед. У каждой оградки своя история и Таня щедро ею делится. Вот старик забавно вздёргивал к небу палец и учил маленькую Таню резать сало. Смешным тонким голосом он велел делать это то-о-оненько, чтоб оно таяло во рту. А вот его дочь, с ней Таня мыла полы в бабушкином доме, копалась в огороде, бегала на танцы в клуб. Ох, будь она сейчас жива, жизнь бы совсем другая была!, говорит Таня. Потом стоит, задумчиво смотрит на фотографию красивой молодой женщины. Она улыбается, запрещает плакать о себе. Она тогда, когда-то, говорила «не надо меня жалеть». Тогда все начинали жалеть маленького сына.
Идём дальше, снег крупным сахаром сыпется и шуршит под сапогами. Вот Танина тётка, ах, как она готовила! Уж она бы нам всем показала, да! Таня целует портрет, здоровается, что-то шепчет. Ещё минута и она перевоплотится, изменит голос, изобразит покойницу и обязательно расскажет что-то смешное. Ей вспоминается, как тётка накормила свою внучку аж до искр из глаз, как она заливисто смеялась над мультиком про Винни Пуха, как повесила в спальне картинку Фрекен Бок из советского мультика…
С трудом Таня поднимает глаза на могилу отца. Совсем недавно она установила на памятник новую фотографию, там папа в любимой клетчатой рубашке, в кепке, на фоне пышного цветения яблоней. Глаза его незаметно улыбаются и Таня, ну ей-Богу, встаёт на разном расстоянии от креста, на разных направлениях и уверяет: где бы она ни была, папа смотрит. Коронным своим прищуром.
«Тогда яблони зацвели, ну просто невозможно, все в цветах этих были, аромат непередаваемый… Отец уже не ходил почти, всё лежал. Я бегом, тачку в саду схватила, пальто туда бросила, кричу, садись, пап! Усадили мы его, привезли под эти яблони, муж сфотографировал… По минутам помню. А потом уже всё, полугода не прошло. И он мне сниться стал. Мама как-то перед праздником пишет записку в церковь, она же обязательно за всех молится и всех поминает. Написала аж семьдесят человек! Сидит, кого ж, говорит, я забыла… Вроде всех. А на следующий день снится мне отец, вот в этой рубашке, да на своём диване. И с улыбкой такой, всепрощающей, говорит: поминать будете? Так не забудьте, новопреставленный Геннадий. И я проснулась. А он перед глазами всё стоит, палец поднял, в самую крепкую память врезался! Звоню маме, а она мне: моя вина. Семьдесят человек написала, а его забыла. Прям на пустой диван смотрела, а так и не вспомнила. Словно и не верила, что именно его теперь нет.
Я ему всегда тут рюмку наливаю. Вот, удобно, она на столе, я её наливаю, а потом могилу обхожу и там родне тоже наливаю. И каждый раз, вот каждый раз думаю: ну мало же тебе рюмки! И так через оградку его вот наклоняюсь, и около креста наливаю ещё. Тут он мне снится. Стоим возле дома, цветы в палисаднике все в цвету. Он в силах ещё, довольный такой, просит поднести рюмку. Я ему даю, он выпивает, затем берёт бутылку, и льёт за оградку палисадника. Вот теперь, говорит, мне хватит. Вот теперь мне хватит.»
Талая земля жирным слоем липнет к сапогам. Здесь она вообще плодородная, палку воткнёшь и зацветёт через час. Таня ведёт в деревянную часовню у кладбища. Раньше большие вековые ивы росли в старой части погоста и там всегда царила тень. Можно было уйти, спрятаться от внешнего живого мира и немного поговорить о том, о сём. Ивы спилены, укромное место в маленькой часовне.
Из окна льётся янтарный свет на икону, словно прям перед ней горит сотня свечей. Стоим пару минут, возвращаемся в мир живых. Выходим на робкое мартовское солнце, оно бликует в каждом памятнике, в каждой снежинке. Крестимся, прикрываем калитку.
Вот теперь мне хватит.
