Не стану уверять, что непосредственное понимание текста «Евгения Онегина» стало очень затруднённым сегодня. Ибо Ю. М. Лотман 40 лет тому назад сказал куда резче, признав, что оно «было утрачено уже во второй половине XIX в.». Он даже напомнил слова А. Вольского, который в книге «Объяснения и примечания к роману А. С. Пушкина “Евгений Онегин”» предпринял первую попытку прокомментировать роман:
«В Евгении Онегине более, чем в каком другом произведении, мы встречаем массу непонятных для нас выражений, намёков...».
Было это в 1877 году, то есть уже тогда быт онегинской эпохи тихо-мирно отошёл в историю. Надо ли удивляться забвению реалий того времени нашими современниками!
Пушкинист Сергей Михайлович Бонди, один из инициаторов и вдохновителей «Словаря языка Пушкина», уже в середине прошлого века говорил о необходимости выпуска более популярного словаря, объяснявшего понятия, значение которых во многом утрачено. Читателям Пушкина требовалось разъяснять, что «восстаньте, падшие рабы» — не означает призыв к восстанию; тогда как «позор» означал «зрелище», а лампада — «источник света, светильник». Можно добавить, что, например, слово «рухлядь» Пушкин зачастую употреблял в утраченном ныне значении «домашний скарб, утварь, пожитки», лишённом какого-либо уничижительного, пренебрежительного смысла. Слово «зáмок» у Пушкина вовсе не подразумевает роскошный дворец, это скромный деревенский господский дом, который внешне выглядит во вкусе умной старины.
В преамбуле к ставшей своеобразной классикой работе «Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий» Юрий Михайлович Лотман писал:
«Большая группа лексически непонятных современному читателю слов в «Евгении Онегине» относится к предметам и явлениям быта как вещественного (бытовые предметы, одежда, еда, вино и пр.), так и нравственного (понятия чести, специфика этикета, правила и нормы поведения) и социального (служебная иерархия, структура общественных отношений и пр.). При этом недостаточно объяснить, что означает то или иное название, существенно указать, являлась ли та или иная вещь модной новинкой или обломком старины, какую художественную цель преследовал Пушкин, вводя её в свой роман, и т. д.
<…>
Пушкинский текст в «Евгении Онегине» построен по… принципу: текст и внетекстовой мир органически связаны, живут в постоянном взаимном отражении, перекликаются намёками, отсылками, то звуча в унисон, то бросая друг на друга иронический отсвет, то вступая в столкновение. Понять «Евгения Онегина», не зная окружающей Пушкина жизни — от глубоких движений идей эпохи до «мелочей» быта, — невозможно. Здесь важно всё, вплоть до мельчайших чёрточек».
Существенная деталь: открывший сегодня роман в стихах встречает в «Евгении Онегине» слова, которые сделались непонятными современному читателю, и слова, непонятность которых входила в авторский расчёт и которые уже в пушкинскую эпоху требовали комментариев (это отчасти и вызвало наличие авторских примечаний к роману). Пушкин, конечно, мог бы заменить незнакомые или малоизвестные читателю слова более обыденными, но такой подход противоречил его художественной задаче. Поэтому современный читатель должен осознавать и различать слова, которые были необычными в онегинскую эпоху, и те, что приобрели это качество позже.
Онегинский текст изобилует цитатами, намёками и реминисценциями; иногда источник их прямо обозначен, иногда автор не назван по имени, но указан совершенно недвусмысленно. При этом для части читателей намёк был принципиально недоступен расшифровке, а для другой, например, узкого круга лицейских друзей — понятен до очевидности.
Принятое Пушкиным построение текста создаёт особый образ читательской (сегодня принято называть «целевой») аудитории, которая удивляет своей неоднородностью. На минутку представим даже не то, кто из современников читал «Евгения Онегина», а сколько таковых было в стране с населением в год публикации Главы первой» 53 миллиона человек, а в год завершения романа в стихах — 57 миллионов.
Так вот: тираж Главы первой «Евгения Онегина» — 2400 экземпляров — не был распродан. В первые две недели распродали 700 экземпляров — это подарило Пушкину надежду на финансовый успех, так как все главы романа он издавал исключительно на собственный страх и риск, не переуступая никому права издания. Но дальнейшее распространение книги застопорилось: за март продано было всего 235 экземпляров, а за последующие четыре месяца — только 161 экземпляр. Поэтому тираж Главы второй и всех последующих составлял 1200 экземпляров.
Понимаю, в это трудно поверить, однако, легко проверить внимательным чтением самого пушкинского романа. Насколько типичной была семья Лариных? Скорее всего, среди других особо не выделялась. Отец Татьяны, напомню:
…был добрый малый,
В прошедшем веке запоздалый;
Но в книгах не видал вреда;
Он, не читая никогда,
Их почитал пустой игрушкой.
Мать Татьяны вроде бы была «от Ричардсона без ума». Не потому, что сама его читала:
Но в старину княжна Алина,
Её московская кузина,
Твердила часто ей
о Ричардсоне*. Из каким соображений она отдала ему предпочтение? Чем-то фамилия приглянулась? Всё куда проще. Сравнивая своего жениха, будущего мужа, с героем романа, она вздыхала по Грандисону:
Который сердцем и умом
Ей нравился гораздо боле:
Сей Грандисон был славный франт,
Игрок и гвардии сержант.
* Ричардсон — английский писатель, родоначальник «чувствительной» литературы XVIII и начала XIX вв.
Сестра Ольга тоже ничего не читала. Даже стихи своего суженого Ленского.
В подтверждение две пушкинские строки:
Владимир и писал бы оды,
Да Ольга не читала их.
Единственная читающая в семье — Татьяна:
Ей рано нравились романы;
Они ей заменяли всё;
Она влюблялася в обманы
И Ричардсона и Руссо.
Одна беда:
Она по-русски плохо знала,
Журналов наших не читала,
И выражалася с трудом
На языке своём родном.
Цифры пушкинских тиражей говорят сами за себя: именно столько находилось в России почитателей, любителей, любопытствующих читателей у поэта на тот момент. Последняя деталь существенна, так как его читатели — это и интимные друзья, и вовсе незнакомые люди, не только современники, но и отдалённые потомки. Причём в одних случаях текст предельно понятен лишь тому, кто лично знал автора и все особенности его судьбы, а в других — лишь тому, кто смотрит на произведение из глубин будущих веков. Самый масштаб создания не был понятен даже наиболее прозорливым читателям 1820—1830-х годов. Тогда как перед потомками со временем открывались потенциально скрытые смыслы, ускользавшие от внимания современников. Но одновременно пласт непонятной лексики быстро расширялся.
«…супруг лукавый, // Фобласа давний ученик» — это что, надо читать какой-то гривуазный французский роман Жана-Батиста Луве де Кувре, который жил во второй половине XVIII века, «Приключения кавалера Фоблаза», чтобы вникнуть, почему Пушкин сравнил некоего неназванного супруга с героем книги?
«…иная дама // толкует Сея и Бентама» — кого-кого?
«…запущенный сад, // приют задумчивых дриад»— это птички или растения такие?
«Усеян плошками кругом // Блестит великолепный дом»— это про что?
«Торкватовы октавы», «автомедоны наши бойки», «…где Мельпомены бурной // Протяжный раздаётся вой» «И столбик с куклою чугунной // Под шляпой с пасмурным челом, // С руками, сжатыми крестом» — читать такое и лезть постоянно в энциклопедический словарь или щёлкать клавишами, допытываясь у Интернета, — за что такие муки? Ну, узнáю я сегодня, кто и что такое «сильфиды», «армида», «аониды», «ипокрена», так ведь завтра уже забуду за ненадобностью. И останется в памяти одно выражение Белинского про то, что пушкинский «Евгений Онегин» — «энциклопедия русской жизни», далёкой-далёкой, в которой люди разговаривали на непонятном языке, чтобы понять который, надо лезть в энциклопедию, то есть в Википедию. Однако сказать, что Пушкина давно надо читать со словарём, недостаточно, потому что в его романе масса случаев, когда даже обширный комментарий Набокова, написанный для иностранцев, помочь не в состоянии.
Уважаемые читатели, голосуйте и подписывайтесь на мой канал, чтобы не рвать логику повествования. Не противьтесь желанию поставить лайк. Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1—139) — самые первые, с 1 по 28, собраны в подборке «Как наше сердце своенравно!», продолжение читайте во второй подборке «Проклятая штука счастье!»(эссе с 29 по 47)
Нажав на выделенные ниже названия, можно прочитать пропущенное:
Эссе 104. Пушкин: «Мой брат по крови, по душе»
