В марте 1763 родился граф Федор Васильевич Ростопчин, Московский главнокомандующий во время Отечественной войны 1812 года.
До этого он занимал много разных постов и поприщ, в частности, при Павле I почти два года возглавлял Коллегию иностранных дел. Хотя и был совсем незнатного происхождения – сын помещика Орловской губернии, отставного майора.
Ростопчин вообще долгое время пользовался большим фавором у Павла. А все началось еще в молодости. Уже тогда он проявлял чудеса ловкости и изобретательности. В этой связи вспоминается анекдот об ордене Святой Анны 4-й степени. Отец Павла Петровича, гроссмейстер голштинского ордена Святой Анны, во время царствования укоренил эту награду в России. Но Петр III правил всего полгода и законодательно не оформил орден российским - он оставался как бы личной собственностью императора.
А по-настоящему русским орден Святой Анны стал в 1797 году после указа императора Павла в введении его в Капитул российских орденов. Павел вообще трепетно относился к ордену Анны. Во-первых, потому что орден был связан с его отцом, Петром III, память о котором сын в свое царствование культивировал. А, во-вторых, а, может быть, и во-первых – имя Анны носила красавица Анна Петровна Лопухина, в которую Павел был без памяти влюблен и которая вскоре стала его фавориткой.
Однажды романтичный Павел Петрович, тогда еще цесаревич, изготовил маленькие ордена Анны, которые надо было привинчивать к эфесам шпаг с внутренней стороны – дабы не вызвать гнева матушки Екатерины. Наследник наградил этими знаками своих ближайших придворных — Свечина и Ростопчина. Те, конечно, поблагодарили Павла, но крепко задумались. Страшно было. Свечин все-таки привинтил знак к эфесу, но постоянно прикрывал его рукой или перчаткой. А хитрый Ростопчин бросился к своей тетке Протасовой, доверенной фрейлине императрицы. Та рассказала об этой истории Екатерине. Императрица сказала, смеясь: «Ах он, горе-богатырь! Мог бы и лучше чего придумать! Скажи своему Ростопчину, чтобы носил свой орден и не боялся, а я этого не буду замечать».
Ростопчин вернулся к Павлу со знаком ордена, который открыто привинтил на внешней стороне эфеса.
Павел испугался: «Мать увидит! Ты себя погубишь!»
На что Ростопчин смиренно ответил, что готов погубить себя ради цесаревича, чем растрогал Павла до слез...
А еще Ростопчин прославился как литератор. Он писал хлесткие памфлеты, которые имели большую популярность. В частности, во время первых войн с Наполеоном он выпустил «Мысли вслух на Красном крыльце», в которой резко высмеивал галломанию русских дворян. Это – размышления старого дворянина Силы Андреевича Богатырёва, изобилующие всевозможными остроумными замечаниями. Например: «во французской всякой голове ветряная мельница, госпиталь и сумасшедший дом»... «Прости Господи! уж ли Бог Русь на то создал, чтоб она кормила, поила и богатила всю дрянь заморскую, а ей, кормилице, и спасибо никто не скажет? Ее же бранят все не на живот, а на смерть. Приедет француз с виселицы, все его наперехват, а он еще ломается, говорит: либо принц, либо богач, за верность и веру пострадал; а он, собака, холоп, либо купчишка, либо подьячий, либо поп-расстрига от страха убежал из своей земли. Поманерится недели две да и пустится либо в торг, либо в воспитание, а иной и грамоте-то плохо знает»...
В те времена ростопчинское едкое высмеивание французомании было понятно и поддерживалось во всех слоях общества.
Характерный анекдот о том времени. Ростопчин сидел в одном из парижских театров во время дебюта плохого актера. Публика страшно ему шикала, один Ростопчин аплодировал.
— Что это значит? — спросили его, — зачем вы аплодируете?
— Боюсь,— отвечал Ростопчин, — что как сгонят его со сцены, то он отправится к нам в учители.
Но известен Ростопчин прежде всего тем, что был главным начальником Москвы в 1812 году. И еще известен тем, что якобы во время вступления Наполеона отдал приказ поджечь древнюю столицу. Ростопчин потом всю оставшуюся жизнь оправдывался, написал даже сочинение «Правда о Московском пожаре».
На Западе, конечно, ни на йоту не сомневаются, что это русские «варвары» подпалили свою столицу. А кто же еще?! «Великий» Наполеон никак не мог!..
Хотя, не вдаваясь ни в какие подробности, ни слушая ничьих авторитетных мнений, истина понятна и очевидна: оставленный без присмотра бежавших москвичей огромный город, большей частью деревянный, не мог не загореться. Москва и от копеечной свечки сгорала! А тут: пустой город, в который вошли разношерстные толпы вояк, сброд, согнанный Наполеоном со всей Европы. Так что в любом случае пожар Москвы – это прямое следствие наполеоновского вторжения.
Интересно, а что было бы, если бы во время взятия русскими войсками Парижа в 1814 году произошло то же самое, что с Москвой в 12-м? Ничего бы сильно не поменялось: просто патентованные европейские историки писали бы о том, что русские сожгли не одну, а две столицы. И долго бы потом рассуждали о русском варварстве…
Ростопчина еще обвиняли в том, что он бросил на растерзание толпе купеческого сына Верещагина, арестованного за распространение наполеоновских прокламаций. Это случилось накануне оставления Москвы. И, собственно, Ростопчину лишь вменялось в вину то, что он привлек к расправе над предателем народ.
Граф успел застать декабрьские события 1825 года на Сенатской площади, и саркастично заметил: в Европе обычно сапожники делают революции, потому что хотят сделаться господами. А у нас господа захотели сделаться сапожниками…
