3880 подписчиков

«Ботаники» в шинелях. Ученые в рядах народного ополчения в годы Великой Отечественной войны.

9 марта9 мар

14 мин

Народное ополчение… Отечественная история знает немало примеров того, как граждане добровольно объединялись для защиты своей страны, дома, семьи…

Но что заставляет человека без воинской выучки и соответствующего опыта взять в руки оружие и встать на пути безжалостного врага?.. Уникальное единение духа, когда общая беда становится твоей? Глубокое чувство достоинства, не позволяющее осквернять все, что тебе дорого? Гражданский долг? Любовь к Родине? Понятно, что это почти всегда происходит, как говорили раньше, в тяжелую годину. Можно вспомнить и монголо-татарское иго, и ополчение Минина и Пожарского, и войну 1812 г., и, конечно, Великую Отечественную. Сотни, тысячи людей тянулись на призывные пункты, чтобы внести свой вклад в разгром заклятого врага. Эти люди, как правило, не подходили для службы в рядах регулярных сил. Но и оставаться в такой момент дома они считали для себя неприемлемым.

Предлагаем вашему вниманию первый из серии очерков о народном ополчении.

Наряду со всеми в рядах народного ополчения сражались и представители научной интеллигенции. Недаром образ ученого-«очкарика», столь трогательно и нелепо смотрящегося в военной форме, так часто встречается в советском кинематографе. А ведь массовое участие ученых и преподавателей вузов Москвы и Ленинграда в ополчении – это еще один феномен той поистине народной войны.

Уникальность этого явления заключается в том, что московские и ленинградские ученые – часто носители выдающихся научно-теоретических и общекультурных знаний – выступили на защиту страны в качестве простых бойцов в составе подразделений, формировавшихся на базе своих институтов и факультетов. Несмотря на то что народное ополчение само по себе хорошо известный институт мобилизации населения в годы войны, в истории мировой науки трудно найти аналоги подобного самопожертвования тысяч интеллектуалов.

ДОБРОВОЛЬНАЯ МОБИЛИЗАЦИЯ

Народное ополчение формировалось на добровольной основе из числа граждан, не подлежащих первоочередному призыву по мобилизации. Вступить в его ряды могли мужчины в возрасте от 17 до 55 лет. Наибольшее количество ополченческих соединений было сформировано в Москве, Ленинграде, Киеве, Харькове, Ростове-на-Дону и Сталинграде.

К идее организации добровольных формирований руководство СССР обратилось в самые первые дни войны. Уже 24 июня 1941 г. было принято постановление Совета народных комиссаров о создании добровольческих истребительных батальонов для охраны объектов в тылу и борьбы с диверсантами и десантами противника. Причем часто различные подразделения типа коммунистических батальонов, отрядов партийно-советского актива и групп самообороны формировались по инициативе «на местах». В ответ на многочисленные обращения снизу ЦК ВКП(б) 2 июля 1941 г. возложил на местные партийные органы задачу по созданию народного ополчения, что было закреплено постановлением Государственного комитета обороны от 4 июля 1941 г. № 10 «О добровольной мобилизации трудящихся Москвы и Московской области в народное ополчение».

Примечательно, что, подбирая название для добровольческих формирований из гражданских лиц, советское руководство обратилось к русским историческим традициям, что не прошло незамеченным для многих участников событий. Вот как об этом вспоминал заведующий организационно-инструкторским отделом Ленинградского горкома партии Л. М. Антюфеев, непосредственно занимавшийся формированием Ленинградской армии народного ополчения (ЛАНО): «…зашел разговор о точном названии армии. Ее называли и армией добровольцев, и народной, и особой, и добровольческо-коммунистической. <...> Лишь спустя два-три дня я впервые услышал от А. А. Жданова слова “народное ополчение”. Он сказал, что необходимо поддерживать и развивать боевые традиции русского народа, который в Отечественную войну 1812 г. создал народное ополчение, разгромившее вместе с армией войска Наполеона». (Ополченцы. Рассказывают участники обороны Ленинграда. Л., 1975. С. 16.)

Дивизии именовались по районам. Правда, вскоре для ускорения формирования соединений в дивизии стали сводить полки разных районов. Полки, батальоны и роты набирались на крупных предприятиях и учреждениях. Не стали исключением и ведущие вузы и НИИ – в каждом из них были организованы комиссии для приема заявлений добровольцев. В результате возникли уникальные воинские подразделения, состоявшие из молодых ученых определенных специальностей, педагогов, архитекторов и т.д.

Помощник командира по политчасти N-ского подразделения народного ополчения проводит смотр личного состава одного из подразделений. Ленинград, июль 1941 г.

Например, 3-я гвардейская дивизия Ленинградского народного ополчения формировалась на Петроградской стороне, и около четверти ее состава дали вузы этого района – Электротехнический им. В. И. Ульянова (Ленина), Инженеров сигнализации и связи, Первый медицинский им. И. П. Павлова, Педагогический им. М. Н. Покровского, Химико-фармацевтический. 265-й отдельный пулеметно-артиллерийский батальон формировался в Ленинграде из студентов и сотрудников физкультурного Института им. Лесгафта, Института инженеров железнодорожного транспорта, Консерватории, Института точной механики и др.

При этом ленинградские райвоенкоматы часто удовлетворяли заявления о зачислении в ополчение, поступившие от известных ученых – например, таких, как директор Института головного мозга Академии наук профессор Г. С. Рогинский, математик, доктор физико-математических наук А. М. Гешелин, доктор географических наук С. Н. Недригайлов и др. Так крупные ученые – как и многие другие выдающиеся деятели культуры и искусства (композитор Д. Д. Шостакович, дирижер Е. А. Мравинский, актер Н. К. Черкасов и др.), – не имевшие военных специальностей, стали рядовыми бойцами дивизий народного ополчения. Со временем значительная часть из них были отозваны профильными организациями, в которых они могли принести гораздо большую пользу делу защиты страны своими знаниями и талантами. Однако судьбы многих из них, и особенно более молодых ученых, аспирантов и студентов, оказались тесно связаны с народным ополчением. Например, известный математик А. М. Гешелин стал помощником начальника разведки дивизии!

Формирования ЛАНО приняли боевое крещение на Лужском оборонительном рубеже, где попали в окружение и впоследствии были пере- или расформированы.

В Москве в июле 1941 г. были сформированы первые 12 дивизий ополчения, которые по мере формирования направлялись на фронт. В Институте философии Академии наук СССР в ополчение вступили 25 человек из общего числа в 60 сотрудников, среди них был будущий академик Б. М. Кедров, служивший артиллеристом. В 1-ю дивизию записались преподаватели и научные работники московских вузов: горного, стали и сплавов, нефтяного, текстильного и ряда институтов Академии наук. Судьба этого формирования трагична: как и многие другие дивизии Московского народного ополчения, оно попало в окружение под Вязьмой, из которого вышли только тыловые части и штаб.

Москвичи записываются в ряды народного ополчения. Москва, 1941 г.

5-я дивизия Московского народного ополчения формировалась во Фрунзенском районе столицы. На призыв руководства страны с энтузиазмом откликнулись студенты и преподаватели Московского государственного педагогического института, 1-го и 2-го медицинских институтов, Института иностранных языков, Института тонкой химической технологии и других научных и образовательных учреждений района. В результате в состав дивизии вошли многие видные представители московской интеллигенции. Так, например, известный скульптор Евгений Вучетич и другие известные деятели науки и культуры были некоторое время рядовыми ополченцами дивизии Фрунзенского района, которая на 35–40% состояла из людей с высшим и средним образованием. Дивизия также попала в окружение под Вязьмой и почти полностью погибла при отступлении в районе Спас-Деменска в октябре 1941 г.

5-я Фрунзенская дивизия Народного ополчения г. Москвы. Прием в партию на фронте. Сентябрь, 1941 г.

Уже 25 июня 1941 г. ушла на фронт первая группа студентов, аспирантов, профессоров, преподавателей и сотрудников МГУ, в основном для пополнения командного и политического состава Красной армии. Добровольцами МГУ была укомплектована 8-я (Краснопресненская) дивизия народного ополчения, из 8 тысяч человек которой тысяча были добровольцами Московского университета, среди них будущий академик Г. Г. Черный, служивший наводчиком орудия в ополчении. Многие сотрудники и студенты исторического факультета были зачислены в ее 975-й артиллеристский полк. В августе 1941 г. дивизия была переименована в 8-ю стрелковую дивизию, однако боевой путь нового соединения также был очень коротким – уже в начале октября она погибла в вяземском «котле».

ИНТЕЛЛЕКТУАЛ НА ВОЙНЕ

Выжившие ополченцы-интеллигенты в своих мемуарах описывают различие в уровне физической подготовки ополченцев, набранных из различных культурных сред: например, при объединении в одну дивизию различных частей добровольцы из подмосковных районов оказывались людьми физически более закаленными по сравнению с московскими студентами, которым было несколько тяжелее выносить тяготы военной службы. Часто отмечается резкое различие в культурно-образовательном уровне рядовых бойцов и их командиров.

В мемуарах участников народного ополчения отмечается, что в неразберихе начала войны часто не учитывалось, где доброволец высокой образовательной или научной квалификации мог бы принести больше пользы – на своем рабочем месте или в окопах. Ведь многие ученые вступали в ополчение на положении рядовых бойцов. Иногда это приводило к различным казусам, когда их уровень квалификации становился известным командованию лишь случайно. Так, например, произошло с рядовым Московского ополчения Петровским, который до войны был заведующим ведущей в стране лабораторией по проблемам ртути и к тому же имел воинское звание военного инженера второго ранга запаса. Лишь когда командованию дивизии понадобился химинструктор роты, выяснилось, что в ее составе служит известный ученый-химик, который в результате был назначен на должность заместителя начальника химической службы дивизии…

Однако самым спорным остается вопрос о боеспособности частей народного ополчения, набранных из не обученных военному делу людей, например тех же представителей интеллектуальных профессий. С одной стороны, очевидно, что дивизии Московского и Ленинградского народных ополчений и другие добровольческие формирования имели слишком мало времени на подготовку, что не могло не сказаться на их боеготовности. С другой стороны, в период боев лета и осени 1941 г. столь же тяжелые потери несли и кадровые войска Красной армии.

Применительно к добровольным защитникам города на Неве лучше всего об их боеготовности сказал компетентный враг, которому довелось лицом к лицу встретиться со вчерашними штатскими. Начальник оперативного отдела штаба 6-й танковой дивизии граф Иоганн Адольф фон Кильмансегг среди причин неудачного наступления на Северную столицу отдельным пунктом выделил следующий момент: «Дивизии противостояли войска, составленные отчасти из ленинградских гражданских лиц, которые компенсировали недостаточную обученность еще большим ожесточением». (Wolfgang Paul. Brennpunkte. Die Geschichte der 6. Panzerdivision (1. leichte) 1937–1945. Krefild, 1977. S. 126.)

Московское ополчение также внесло свой вклад в оборону столицы – оно помогло регулярной Красной армии сковать под Вязьмой танковые силы немцев, проявив поразительную для невоенных людей стойкость в боях на дальних подступах к Москве. Если говорить о чисто военном смысле этой бесценной жертвы, то сегодня он понятен: в результате было выиграно драгоценное время, необходимое для организации Можайской линии обороны. Кстати, впоследствии многие поредевшие в боях дивизии Московского и Ленинградского ополчений были переформированы в регулярные стрелковые части и продолжили свой боевой путь.

Народные ополченцы Москвы получают оружие. Москва, июль 1941 г.

К сожалению, до сих пор не собраны статистические сведения об участии ученых и преподавателей вузов в народном ополчении и в сражениях Великой Отечественной войны в целом. Исследователям еще предстоит ответить на вопрос, сколько всего воевало ученых на фронтах последней мировой войны и сколько из них вернулось к научной работе после Победы.

Из воспоминаний доктора философских наук Захара Каменского:

Каменский Захар Абрамович (1915, Луганск – 1999, Москва) – доктор философских наук, профессор, специалист в области истории философии и методологии философского познания. В 1941–1949 гг. работал в Институте философии (1941–1942 гг. – фронт). В 1957–1968 гг. – заведующий редакцией философии в издательстве «Советская энциклопедия». С 1968 г. – старший научный сотрудник Института философии РАН. Похоронен на Новодевичьем кладбище.

…В конце июня 1941 г. в Институте философии состоялось общее собрание, на котором было объявлено, что желающие мужчины могут вступить в народное ополчение. Подавляющее большинство мужчин в тот же день сделало это, и только старшие по возрасту и чинам сотрудники либо были отозваны в распоряжение ЦК ВКП(б), либо образовали группу Института, которая переезжала в Алма-Ату. Нашелся, правда, один «рядовой» научный сотрудник, который публично, на том самом собрании, заявил, что на войну не пойдет, так как его теоретические работы имеют большее значение, нежели то, что он сможет сделать на войне. Мы были шокированы антипатриотическим предательством: с ним никто не разговаривал.

…. В ночь с 3 на 4 июля из этой школы мы отправились пешим строем по Можайскому шоссе на формирование. Мы шли с привалами чуть ли не всю ночь, пока не достигли намеченной позиции в подмосковном лесу. Здесь мы построили шалаши и поселились в них. Вскоре было объявлено, что мы образуем артиллерийское подразделение 76-миллиметровых пушек в составе 3-го полка 21-й дивизии народного ополчения Киевского района г. Москвы.

…Мы были отданы под начало молоденького, лет 19–20, лейтенанта, только что окончившего военное училище. Это было странное зрелище: группа уже немолодых и дипломированных людей – кандидат химических наук Б. М. Кедров, кандидаты философских наук М. М. Григорьян, З. А. Каменский, Л. А. Коган, Б. Г. Софронов, П. С. Трофимов, будущий ученый секретарь Института философии П. Е. Вышинский и другие – и 20-летний лейтенант, даже и свое дело знавший лишь в учебном порядке. Мало того, что он был весьма смущен различием возраста и ментальности своей и своих подчиненных. Дело осложнялось еще и тем, что он не мог нас толком учить и тому, что знал, так как пушек-то у нас пока не было.

…Теперь уже приходилось рыть не игрушечные, а настоящие позиции, и делать это нам, белоручкам, привыкшим держать в руках не саперные лопаты, а перья и сидеть за письменным столом, было ох как трудно! Не выдерживали поясница, ладони, а кое у кого и сердце. Не помню точно, когда мы «осели» на относительно постоянном расположении где-то недалеко от Смоленска. Наступила пора некоторого предгрозового спокойствия. Смешно сказать, но в сентябре 1941-го я получил продовольственно-вещевую посылку, в ней «Эстетику» Гегеля, о которой просил. Хороша была эта картина: советский солдат бежит в атаку на немцев, а в его мешке лежит том сочинений великого немца!

…. Но вскоре этому затишью пришел конец...

2 октября 1941 г. мы приняли первый бой. Помню солдат, расположившихся по полю в одиночных окопах. Я смотрел на них как на смертников, потому что одного немецкого танка было достаточно, чтобы уничтожить их. Фронт прорвали. Большая часть оказалась в окружении, другая, где был и я, стала отступать к Москве…

В заново сформированной дивизии я отправился под Каширу… В течение всего дня 29 или 30 ноября мы лежали на снегу и ждали команды. К концу дня она была дана, и мы бросились на деревню, откуда немцы весь день вели автоматный огонь. Когда мы ворвались в деревню, немцев там уже не было, но были буквально горячие их следы. В избах были брошены котелки с не остывшей еще пищей, походная посуда, всякий скарб... С этого дня началось наше контрнаступление.

…Это уже была совсем другая армия, молодая и вооруженная (кстати, под Каширой я впервые увидел и услышал «катюшу» – не песню, а ракетную установку). Так начался заключительный этап моей военной «карьеры». Мы наступали, как я опять-таки сам представляю, в направлении Кашира–Серпухов–Таруса, но не заходя в города, а по деревням. Здесь я увидел страшный лик войны. Мы шли по деревням, которые были полностью выжжены. Страшное это зрелище – сгоревший дом, от которого осталась куча пепла и почерневший от пожара остов кирпичной печки с кирпичной же трубой. И еще более страшное – целая деревня таких домов. Ничего живого не оставалось – ни людей, ни скота, ни птицы.

…Утром 26 декабря в наступательном бою я был ранен в кисть левой руки, она превратилась в сплошное кровавое месиво. Я перевязал руку, а перевязку обмотал теплой портянкой. Был морозный солнечный рождественский день. Я спустился в подвал, где скапливались раненые. Никакой медицинской помощи не было, санинструкторы не поспевали за наступлением… Когда стемнело, мы, группа раненых, отправились в тыл, в медсанбат. Там мне оказали первую помощь, а затем отправили в госпиталь, где установили, что я был ранен разрывной пулей. Меня отправили в госпиталь в Серпухов, а оттуда в Москву. После пяти месяцев лечения признан инвалидом и снят с воинского учета.