Я обещал рассказать о легендарных личностях нашего полка – Марке Соломоновиче Наносе и Владимире Петровиче Беляеве. Рассказываю.
Марк Соломонович по должности числился вольнонаемным слесарем-коммунальщиком, то есть отвечал за отопление, водопровод, канализацию и прочие хозяйственные прелести в полку. Но об этой, официальной своей ипостаси он вспоминал нечасто. Редко вспоминал. Скажу больше, за три года службы в полку я видел его при исполнении своих непосредственных обязанностей только один раз. Тогда я, собственно, и узнал, к своему удивлению, кем по своей официальной, штатной должности является Марк Соломонович. Лет ему было много, за семьдесят. Ходил он всегда в пиджачке, рубашке с галстуком, немного, впрочем, подзаношенных.
Кстати, расскажу о том случае, когда я узнал об официальных обязанностях Марка Соломоновича. Наш полк являлся учебным и, соответственно, главной задачей считалось обеспечение непрерывного и качественного учебного процесса. Как в любой уважающей себя воинской части, постоянно возникали отвлекающие от размеренного течения жизни потребности – караулы, дежурства, наряды, различные поломки и неприятности. Естественно, из и без того короткой учебной программы подготовки младших командиров и специалистов это время выпадало, поэтому нам приходилось постоянно изыскивать возможности его наверстать.
Но это еще не все. Регулярно требовалось отправить одного -двух солдат на какие-то разовые работы – на склад что-то переложить, что-то перевезти, перенести, подкрасить и так далее и тому подобное. Чтобы сохранить хоть какую-то целостность и последовательность в обучении, на каждый день назначался так называемый «дежурный взвод» с тем, чтобы если уж дергать солдат, то хотя бы из одного подразделения, а командир потом должен восполнить пропуск не с каждым солдатом индивидуально, а со всем своим взводом, что, согласитесь, вполне логично.
Как-то в один из летних дней дежурным подразделением являлся мой взвод.
Часть солдат распределили еще с вечера, а поутру начали выдергивать дальше, то одного, то двух. Конечно же, остававшиеся не сидели сложа руки. Я затеял ремонт огромного, во всю стену класса, электрифицированного стенда, демонстрировавшего различные режимы работы систем одного из видов специализированной техники. Наличествовавшими силами стенд со стены сняли, к ревизии и ремонту приступили два моих «зама по технической части», как я их называл – солдаты Рабкин и Раппопорт. Да-да, не смейтесь, именно так – Рабкин и Раппопорт. Бойцам было года по 23-24, они закончили Московский институт кинематографии по специальности «инженер кинооборудования» или что-то в этом духе. Неразлучные друзья загремели в армию – может, кафедры у них военной не было, может, по другой какой причине. Ребята были технически исключительно грамотные, толковые, скромные, очень дружные, и для меня оказались просто находкой.
А солдат тем временем продолжали вызывать. Естественно, двух своих «замов» я приберегал до конца, надеясь, что до них очередь не дойдет. Напрасно надеялся. После некоторой паузы, уже перед обедом, прибежал посыльный из штаба полка: «Двух человек к штабу, в распоряжение Наноса, срочно!». А оставшиеся два человека у меня – это только Рабкин и Раппопорт. Что делать, собирайтесь, говорю, и дуйте к штабу. Сам пытаюсь разобраться в схеме дальше. Проходит минут десять-пятнадцать – опять посыльный: «Марк Соломонович сказал, что вас командир полка вызывает, срочно к нему в кабинет».
Что делать, помыл руки, промахнул щеткой сапоги, фуражку на голову и вперед. Залетаю к командиру и вижу вводящую меня в ступор картину: сидит в своем кресле командир с весьма озадаченным видом, у двери стоят два моих бойца, и рядом с ними готовый лопнуть от ярости красный до лиловости Марк Соломонович.
Я не успел доложить о прибытии, как Нанос завопил:
- Товагищ полковник, я ж вам говогю, он специально это сделал, смотгите, какая у него гожа довольная!
Я стою, вообще ничего не понимаю. Командир, правда, спокойно, с любопытством, спрашивает:
- А вы, товарищ лейтенант, зачем именно этих солдат Марку Соломоновичу отправили?
- Товарищ полковник, у меня сегодня дежурный взвод, к обеду всех солдат разобрали, ребята мне были нужны, я приберег их стенд ремонтировать – они электротехники по образованию, думал, больше уж никого не затребуют. А тут вызвали еще двух – а мне больше некого, только они и оставались.
Командир на секунду задумался, внимательно посмотрел то на меня, то на моих бойцов, потом рассмеялся (как-то облегченно, как мне сразу показалось) и распорядился:
- Марк Соломонович, идите решайте ваши вопросы с ротой обеспечения. Вы, товарищ лейтенант, свободны, рядовых своих забирайте. Все.
Мы тихонько выскользнули из кабинета под возмущенные вопли Наноса.
Я отправил бойцов в класс, а сам подошел в дежурку, спросить, что же все-таки случилось. Дежурным был как раз мой приятель Володя Анисимов.
Он встретил меня ржанием на полштаба:
- Товарищ лейтенант, прежде чем записываться в антисемиты, нужно выучить биографию своего начальства!
Оказывается, перестал работать слив в туалете штаба. Дежурные своими силами нашли соответствующий колодец, открыли люк, увидели, что забилась труба, позвонили Марку Соломоновичу. Тот нехотя, с пятого звонка, пришел, в костюме и в галстуке, заглянул в колодец, удивился происходящему и попросил предоставить ему в помощь пару солдат: ну не ему же лезть в эту дурно пахнущую яму. Опять же папочка в руках.
А когда прибыли Рабкин и Раппопорт, он, только взглянув на них, почему-то удивился еще больше, молча схватил их за руку и потащил к командиру, попутно отправив посыльного за мной якобы от имени командира пока.
Ну а дальше вы все уже знаете.
Тут, наверное, требуется небольшое пояснение: полк наш неофициально в Киевском корпусе назывался «еврейским» - в нем только Бухманов было человек пять, имелся даже свой Бронштейн (в миру замполит нашей роты с взятой уже в его бытность в полку фамилией Беляев). Заведующая полковым продмагом Эмма Евгеньевна была негласной главой еврейской общины Чернигова. Кстати, я пишу это с уважением и безо всякого сарказма – ее муж-отставник был в прошлом летчиком, летал на Ту-16, его сбивали над Вьетнамом, комиссовали после не очень удачного катапультирования.
И командир, несмотря на фамилию Затолокин, тоже был евреем. Отличный мужик и командир, каких поискать. Теперь, я думаю, вам понятна степень возмущения Марка Соломоновича и его стремление как можно скорее поделиться своей яростью с командиром полка.
Вернемся же к этой легендарной личности – к Марку Соломоновичу. Дело в том, что он, как та профактивистка из «Служебного романа», считал своим истинным предназначением не борьбу с протечками и засорами, а общественную деятельность – он носил гордое звание председателя квартирной комиссии части. То есть все решения о наделении кого-нибудь жилой площадью предварялись обязательным решением этой самой общественной жилкомиссии. Именно поэтому Марк Соломонович ходил всегда в костюме, галстуке, с папочкой, и вообще мнил себя вторым-третьим человеком в полку.
Лично я после того случая с моими киноинженерами сталкивался с Наносом пару раз. Один случай я уже описывал, для тех, кто не читал, расскажу еще раз.
В январе 1988 года я женился (дома у себя, на Кубани, жена у меня местная) и в начале февраля прибыл из отпуска в полк.
В первый же день меня вызвали к командиру части, где командир полка полковник Затолокин поздравил со свадьбой, поинтересовался, все ли прошло нормально, после чего объявил о подарке от части – однокомнатной квартире. При этом, помню, он сказал присутствовавшему здесь Марку Соломоновичу фразу, смысл которой я по молодости не уловил:
- Марк Соломонович, я попросил бы вас вечером доложить мне, что ключи товарищу старшему лейтенанту вручены. Вы меня поняли? И без ваших штучек, пожалуйста!
Помню, Марк Соломонович как-то сразу сник, прямо погрустнел лицом.
Но ключи и ордер через час мне вручил, впрочем, с довольно кислой физиономией. Наверное, был расстроен тем, что ничего выморозить с меня за решение квартирного вопроса не получалось.
Но проложим логическую дорожку к другому яркому представителю еврейского сообщества нашего полка – замполиту моей роты Владимиру Петровичу Беляеву (ранее носившему историческую фамилию Бронштейн – говорят, поменял зачем-то, правда, это было до меня, за что купил, за то, как говорится, и продаю). Внешне Петрович был очень похож на любимого всеми Никулина – и лицом, и фигурой, и повадками. Местами очень строгий (но когда он начинал разносить кого-нибудь перед строем, народ почему-то едва сдерживал смех, настолько комично у него это получалось, а он только еще больше заводился от этого), лет сорока трех-сорока пяти, как мне помнится, возрастом. Дослуживал уже последние годы.
Однажды его разнос закончился особенно эпично. Полк располагался почти в центре города, и окна нашей казармы выходили на оживленнейшую улицу Щорса (сегодня это проспект Мазепы, к сожалению). Вдоль расположения полка проходил широкий тротуар под березками, поэтому летом здесь любил прогуливаться народ.
И вот как-то вечером помощник дежурного по полку приводит в канцелярию роты с КПП заплаканную девушку лет шестнадцати с разъяренной мамой. Лица, прически и блузки обеих залиты какой-то черного цвета мерзко пахнущей суспензией. Я, как училищный художник-оформитель в прошлом, сразу уловил, чем их залили. Кто-нибудь помнит запах протухшей черной туши? Тот, кто ощутил его хотя бы раз, не забудет никогда. Я даже не знаю, с чем его сравнить, настолько он мерзок, вонюч и прилипчив. Что характерно, так пахнет именно черная и никакая иная тушь.
Короче говоря, мама с дочкой, весьма импозантно выглядевшие (обе), прогуливались себе по аллейке вдоль здания нашего батальона, когда с высоты третьего этажа из окна какая-то сволота вылила на них флакон этой самой протухшей черной туши. И теперь плачущая девчонка и ее рассерженная до невозможности мамаша (что по-человечески вполне понятно, впрочем) ищут справедливого возмездия. А для начала они хотели бы посмотреть этой наглой скотине в глаза и разодрать ей, этой скотине, рожу.
Владимир Петрович (скорее всего на него подействовали внушительные внешние данные мамаши) развил бурную деятельность. Немедленно была построена рота, и после гневного трехминутного вступления негодяям было предложено сдаться добровольно. Строй ответил тишиной. Никто не шелохнулся. Петрович, раздосадованный таким явным неповиновением, да еще прямо на глазах симпатичных представителей лучшей половины человечества, разошелся не на шутку. Он взывал к совести, стыдил и угрожал, рвал и метал, грозил удержать стоимость испорченных предметов одежды в десятикратном размере со всей роты без рабору– строй хранил молчание.
Тогда Петрович сменил тактику и предупредил, что сейчас же загонит всю роту на кросс до тех пор, пока злоумышленники или не капитулируют сами, или их не сдадут неравнодушные товарищи. Тем, кто скажет имя облившего несчастных девчат этой дрянью, были обещаны преференции и различные нематериальные, в виде особого благорасположения самого капитана Беляева, блага.
Ну, раз пошел такой деловой разговор, дело сразу сдвинулось с мертвой точки. Писарь роты откуда-то из третьего ряда бодрым голосом (индульгенция-то уже была прилюдно выдана) отчеканил:
- Так это ж вы, тащ капитан, вылили. Вы хотели какой-то журнал подписать, я дал вам тушь и перо, вы открыли, понюхали, заматюкались и вылили в окно. Еще и меня обматерили.
Фиаско было полнейшим. Самое любопытное заключается в том, что Петрович, судя по всему, свою персону в качестве виновника происшествия вообще не рассматривал, и совершенно искренне пытался выяснить, кто же этот гад, столь злостным образом испортивший милым дамам их томный вечер. Дальше они как-то договаривались о сатисфакциях уже без свидетелей, в каптерке. Но выглядели они после переговоров по-разному: дамы явно довольными, а Петрович был красный, как свежесваренный рак.
Теперь вы имеете общее представление об участниках дальнейших событий, можно продолжать.
И вот однажды Марк Соломонович засобирался на историческую родину – в Израиль. Нам, полковой молодежи, этот факт был не то, чтобы неинтересен; не знаю, просто мысли наши реяли в совершенно других сферах.
Но Петрович, будучи Бронштейном, упустить открывавшиеся в этой связи возможности не мог. Как-то так получилось, что я присутствовал как при начале, так и при окончании этой истории.
Стою я возле штаба, и прямо рядом со мной Петрович «случайно» сталкивается с нашим особистом, майором Сависько Иваном Ивановичем. Почему слово «случайно» я закавычил, спросите у меня вы? Да потому, что он, Беляев, его явно ждал и в три прыжка подскочил к Ивану Ивановичу, едва тот вышел из штаба.
- Иван Иванович, вы слышали? Такое горе, такое горе… Марк Соломонович в Израиль уезжает!
Иван Иванович остановился, в уголках глаз зажглись насмешливые лучики:
- Да вы что? И что, надолго?
- Зря вы, Иван Иванович, смеетесь. У меня к вам деловое предложение. У Марка Соломоновича шикарная трешка в центре, он ее полку сейчас будет сдавать. У вас двушка неплохая, тоже в центре, а я в однокомнатной живу, аж на Пухова (это не то, чтобы глушь какая-то, новый микрорайон в Чернигове, но далековато от полка). Давайте вы меня поддержите, чтобы я в вашу квартиру зашел, а я вас, чтобы вам Марка Соломоновича квартиру отдали? Ну как, договорились?
- Хорошо, Владимир Петрович, я вас поддержу.
- Отлично, Иван Иванович.
И высокие договаривавшиеся стороны разошлись каждый по своим делам, причем Петрович, заручившийся столь весомой, как он полагал, поддержкой, аж подпрыгивал при каждом шаге.
Примерно через неделю я так же случайно оказался свидетелем подведения итогов их спецоперации.
Снова дожидавшийся особиста Петрович кинулся навстречу, прямо в неглубокую, впрочем, лужу:
- Ну Иван Иванович, ну как же так-то? Вы же обещали меня поддержать? А квартира-то ушла!
На что Иван Иванович ответил, безмятежно улыбаясь:
- Так а я и сейчас вас поддерживаю, Владимир Петрович.
И пошел дальше. А капитан Беляев так и остался стоять посреди лужи…
