Воспоминания Петра Петровича Жакмона
Прежде, чем я коснусь событий, совершившихся в 1860-х годах, как во всей России, так и в Оренбургском крае и, следовательно, имеющих исторический интерес, должен сказать несколько слов о себе.
В 1862 году, будучи офицером армии и занимая должность репетитора французского языка в Оренбургском Неплюевском кадетском корпусе, я женился на дочери оренбургского дворянина Соболева, Ольге Фёдоровне. Мать моей жены, Любовь Львовна Соболева, была родной сестрой жены писателя Владимира Ивановича Даля, которому жена моя приходилась родной племянницей.
Родители моей жены были землевладельцами в двух уездах: Оренбургском, и Барском, Уфимской губернии. Наступила горячая пора освобождения крестьян от крепостной зависимости. Воля всем вскружила головы, и всем хотелось испробовать свои силы и слиться в единое целое с земледельцами.
Но "скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается". Под влиянием наплыва "новых идей", я через год после свадьбы вышел в отставку и уехал вместе с молодой женой в имение тестя моего Соболева, за 120 верст от Оренбурга, в сельцо Тепловку, лежавшее в соседстве с башкирскими землями и богатым имением землевладельца Землянского.
Про него рассказывали, будто бы он был женат на двух родных сестрах, и, чтобы не быть разведенным со второй женой, мать ее принуждена была принять очистительную присягу в том, что его вторая жена приходилась ей не родной дочерью, а приемышем. Сам Землянский слыл в Оренбурге за большого чудака, хотя и был очень умен.
Он выгодно пристроил замуж всех своих четырех дочерей за людей, занимавших видные должности в Оренбургском крае, но ловко провел всех своих трех зятьев, дав в приданое за дочерьми очень небольшую часть обещанного, и только четвёртого зятя ему не удалось провести, и тот его перехитрил.
Так же, как и раньше трем зятьям, он обещал четвертому зятю, что выдаст ему 25 тысяч рублей после венца; будущий зять ничего на это не сказал, зная из прошлых примеров, что получит очень небольшую сумму денег, а потому прибегнул к следующей хитрости: в день венчания, когда ему нужно уже было ехать в церковь, он преспокойно уселся в своей квартире, в халате, в мягкое кресло, выжидая дальнейших событий.
Между тем в церкви все уже было готово к венчанию, и когда шафера приехали к жениху, то пришли в ужас, увидав, что он даже и не думает одеваться. При этом жених просил их передать будущему тестю, что до тех пор не пойдет в церковь, пока не получит обещанных отцом невесты 25 тысяч рублей.
Когда шафера доложили об этом старику, то он пришел в страшное бешенство, а потом стал торговаться с будущим зятем, предлагая то 10, то 16, то 20 тысяч рублей, но жених оказался кремнем и, ссылаясь на то, что не желает уступить ни одной копейки из женина капитала, настоял на своем, и, только получив полностью все 25 тысяч рублей, оделся и поехал к венцу.
Землевладелец Соболев, на дочери которого я женился, любил деревню до страсти и, живя в ней круглый год, вложил в хозяйство всю свою душу и не жалел своих трудов для земли.
Занимаясь хозяйством в своем и женином имении, он находил еще свободное время, чтобы в качестве опекуна управлять лесной кананикольской дачей, заключавшей в себе 120 тысяч десятин строевого леса, и когда владелец этой дачи, камер-юнкер Александр Петрович Загряжский, встретил однажды затруднение в деньгах, то тесть мой выгнал ему из пней чистого дегтя на 40 тысяч рублей и отослал ему эти деньги в Петербург.
Другое поместье, которым управлял тесть мой, было имение Николая Егоровича Тимашева, родного брата бывшего министра внутренних дел, Александра Егоровича Тимашева.
Со смертью оренбургского генерал-губернатора, генерал-адъютанта А. А. Катенина, место его к 1859 году занял генерал-адъютант Александр Павлович Безак.
А. А. Катенин, человек светский и придворный, и притом очень доброго сердца, сумел соединить в одно целое все оренбургское общество. На его "вторниках" собирался весь чиновный Оренбург и все офицерство казачьего войска. Годы этой жизни были самые оживленные и самые веселые.
Супруга А. А. Катенина, Варвара Ивановна, урожденная Вадковская, была очень милая и любезная хозяйка, очаровывавшая всех гостей своим ласковым приемом и любезностью.
С вступлением в должность генерал-губернатора Александра Павловича Безака общественная жизнь в Оренбурге совершенно изменилась, и еженедельные дружеские вечера заменились только официальными приемами и балами в высокоторжественные дни.
А. П. Безак, человек мелочный и скупой, погрузился весь в письменные дела, задавшись, исключительно, идеей гражданского благоустройства обширного Оренбургского края. И в самом деле, на долю его пало разрешение многотрудных земельных споров в этом крае.
Освобожденные от крепостной зависимости крестьяне не осели еще в то время на землях и отказывались принимать надел у помещиков, а помещики в свою очередь предпочитали наличные деньги выкупным свидетельствам, уступая охотнее свои земли переселенцам, нежели своим бывшим крепостным.
Между тем, с каждым днем росло переселенческое движение крестьян и "общее шатание".
Как сейчас, помню следующий типичный случай в области переселенческого движения: ходоки-крестьяне, одной из малоземельных внутренних губерний прибыли в Оренбургскую губернию и, узнав, что есть "свободная земля на участке землевладельца Шихобалова", оповестили о том своих односельчан и, взяв с них, за свою находку, приличную сумму в вознаграждение, начали водворять их на этом участке, завели дворы и стали распахивать под посевы хлеба по 30 и более десятин на душу, а также вместе с переселенцами стали производить самовольную рубку леса.
Таким образом, на Шихобаловском участке возник целый поселок, в котором насчитывалось более 50 дворов. Так прошло несколько лет, пока сам владелец Шихобалов проживал за границей. Но вот он вернулся в Россию и был очень удивлен, когда увидел на своей земле целый поселок водворившихся на ней без всяких земельных прав переселенцев.
Возникло дело "о самовольном захвате Шихобаловского участка", и в один печальный день, всех этих переселенцев выдворили при помощи уездной полиции с занятых ими мест и препроводили в Оренбургскую губернскую тюрьму. Ходоков и переселенцев рассадили по казематам, а несколько десятков баб с ребятишками стали жить около наружной тюремной стены, оставаясь на возах, запряженных тощими лошаденками, которых кормили купленными на базаре на последние гроши охапками сена.
Плач баб и ребят привлекал к стенам острога сердобольную публику, которая подавала подаяние женщинам и детям деньгами и хлебом и покупала сено голодавшим лошадям. Пока шел суд, несчастные кочевники изнывали около острожной стены от холода и душевных мук.
Кончилось дело тем, что "ходоков, которые ввели в обман крестьян, совершив подлог в виде фальшивой дарственной записи, сослали в Сибирь", а "разоренных крестьян-переселенцев препроводили обратно на родину".
К числу реформ, совершившихся в 1860-х годах, во время управления Оренбургским краем А. П. Безака, следует отнести и введение нового положения среди оренбургских киргиз, расширившего права этих инородцев в выборе должностных лиц, охраняющих интересы кочевников на более законной почве, нежели те вековые традиции, которые были основаны больше на обычаях и привычках.
К несчастью, султаны-правители, киргизские старшины и вообще люди, близко стоявшие в то время к киргизам, были плохо ознакомлены с русской грамотой и "ложным толкованием" нового положения вызвали среди киргиз волнения и беспорядки, едва не окончившиеся убийством чиновника оренбургского областного правления, командированного в степь для введения нового положения.
Пришлось прибегнуть к военной силе, и во многие аулы были посланы военные команды. Беспорядки эти, однако, были вскоре прекращены, причем вместо оружия были пущены в ход только розги, и одни лишь киргизы, оказавшие открытое сопротивление властям, были сосланы на поселение. Вообще эти беспорядки не вызвали никаких осложнений в администрации края.
В 1862 году прибыли в Оренбург три итальянца: Меац, Гаваци и граф Литта, прося разрешения оренбургского генерал-губернатора "отправиться в степь с тем, чтобы пробраться в Бухару, где в виду открывшейся в Италии болезни на шелковичного червя, они замышляли устроить свою филатуру и обучить бухарцев усовершенствованному методу воспитания шелковичного червя и разведения коконов", прося при этом А. П. Безака дать им для проезда в Бухару конвой из нескольких вооруженных конных казаков.
Но А. П. Безак, приняв очень любезно итальянцев, прекрасно изъяснявшихся по-французски, сообщил им, что "не имеет ничего против их поездки в степь, но не считает себя в праве дать им конвой из казаков, так как на это надо испросить высочайшее разрешение, и такая посылка может иметь характер "военной миссии", на которую он правительством не уполномочен, а что если они не боятся, то могут ехать на свой страх даже и в Бухару, но сам он этого плана не одобряет, потому что, зная коварство и вероломство азиатов, не может ручаться за то, что бухарцы выпустят их живыми из своих владений".
Несмотря на такое предупреждение, Меац, Гаваци и граф Литта, взяв себе проводника-киргиза, ходившего несколько раз с караванами в Бухару, решили все-таки попытать счастья. Таким образом, в первых числах мая 1862 года Меац, Гаваци и граф Литта выехали из Оренбурга в двух дорожных тарантасах, запряженных каждый тройкой лошадей, при чем при них находился проводник-киргиз.
Итальянцы имели при себе запас коконов и шелковичного червя в разных периодах его развития, а также все необходимое для устройства образцовой филатуры. Они имели также хорошо снабженные фотографические аппараты и всевозможные заграничные консервы для путевого продовольствия.
Будучи вооружены револьверами и стилетами, они не опасались случайных нападений в пути, тем более что двое из них обладали большой физической силой. Погода стояла прелестная. Наши путешественники благополучно проследовали через Каракумские пески, нигде не встречая препятствий на пути своего следования, но, когда, они достигли границ Бухарского ханства, на одной из остановок проводник их, киргиз, неожиданно скрылся, успев при этом захватить не только свое имущество, но даже и верхнее платье одного из итальянцев.
Будучи хорошо вооружены, Меац, Гаваци и граф Литта решились продолжать путь в Бухару и осуществить в ней надежды и планы задуманного ими далёкого путешествия.
В один летний день, присоединившись к небольшому русскому каравану, следовавшему из города Троицка Оренбургской губернии, они въехали в город Бухару, столицу бухарского эмира. Еще дорогой итальянцы сняли свое европейское платье и явились в костюмах персиян, не скрывая, однако, своей национальности и объявляя, что прожили некоторое время в Персии, и действительно они очень свободно изъяснялись на персидском языке.
Но в Бухаре этот язык был мало понятен придворным эмира, в числе которых было не много образованных людей, а потому итальянцам пришлось изучать местное наречие. Выучившись изъясняться по-бухарски, наши три иностранца стали хлопотать о том, чтобы им разрешено было представиться эмиру. Прождав неделю, они наконец удостоились чести предстать перед светлые очи повелителя Бухары (здесь эмир Музаффар).
Тогда русское правительство не имело еще своего представителя в Бухаре, и вообще из русских никто еще не проживал постоянно в Бухаре. С караванами приходили русские приказчики, представители крупных оренбургских торговцев, которые вели торг с Азией, а именно приказчики: Деевых, Мякиньковых, Ключаревых и Дюковых.
Но приказчики эти не заживались в Бухаре долее двух-трех дней и, сдав товары, получив деньги и навьючив верблюдов канаусами и сушеными фруктами, а подчас и хлопком, спешили вернуться обратно в Оренбург или в Троицк.
А потому итальянцы, прибыв в Бухару, не могли ни в каком случае рассчитывать, если бы им оказаны были притеснения, на какую либо помощь местных властей. При приеме итальянцев, бухарский эмир, выразил через переводчика, несколько знакомого с персидским языком, свое удовольствие по поводу прибытия в его страну просвещенных иностранцев и надежду, что они принесут пользу своему и его государству.
Доверие к итальянцам заметно возросло после любезного и, по-видимому, ласкового приема, оказанного им эмиром. Пользуясь благоприятной минутой дружеского к ним отношения местного населения, Меац, Гаваци и граф Литта устроили в Бухаре образцовую филатуру и стали обучать бухарцев-шелководов всем приемам воспитания и выхаживания шелковичного червя, который, до них, воспитывался "примитивным способом при помощи животной теплоты", при чем женщины выхаживали коконы, нося их теплоты ради между грудями.
В часы досуга, чтобы позабавить бухарцев, итальянцы пускали в ход свои фотографические аппараты и снимали карточки и поясные портреты с самих бухарцев, их жен и детей. Эта забава, доставляя удовольствие бухарцам, в то же время возбудила среди местного населения и недоверие к иностранцам. Это недоверие еще сильнее возросло, когда итальянцы, не довольствуясь фотографическими снимками знакомых им бухарцев, принадлежавших к разным классам народа, и составив из этих снимков интересную коллекцию, принялись фотографировать виды Бухары и ее окрестностей.
Приближенные эмира тотчас же донесли ему, что, без сомнения, иностранцы не кто иные, как шпионы, имеющие целью составить подробные планы и карты Бухарского ханства, с тем, чтобы представить их своему королю и завоевать все ханство или предать его в руки русского правительства.
Такое нелепое предположение возникло на основании поверья, укоренившегося в народе, что "Бухара сделается достоянием иностранцев в тот день, когда будут срисованы и нанесены на бумагу все ее города и жилые места". Долго эмир не сдавался на просьбы своих министров, но наконец в июле того же года подписал указ "об арестовании живущих в его пределах трех итальянцев, как государственных преступников, посягающих на целость и независимость Бухары".
Весть об аресте Гаваци, Меаца и графа Литта получилась в Оренбурге только через несколько месяцев после заключения их в тюрьму и притом дошла не официальным порядком, а частным путем, через приказчиков торгового дома Ключаревых. Потомственный почетный гражданин Семен Яковлевич Ключарев, не раз ходивший с караванами в Хиву и в Бухару и освободивший немало русских из хивинского плена явился первым к генерал-губернатору А. П. Безаку и сообщил ему "об аресте и заключении в тюрьму трех итальянцев-шелководов".
Как только А. П. Безак получил через Ключарева уведомление "о задержании и заключении в тюрьму в Бухаре итальянцев", тотчас же сделал, согласно высочайше предоставленных ему особых прав, распоряжение о "секвестрировании имущества и воспрещение торговли всем проживающим в Оренбурге по коммерческим делам подданным бухарского эмира".
По сведениям городской полиции и городского управления, их насчитывалось в то время более тысячи человек, причем многие из них имели свои дома в Оренбурге и свои лавки на Гостином и на Меновом дворах. Те же из них, которые оказали сопротивление властям, были арестованы и отправлены в Оренбургский тюремный замок. Для этих арестованных было отведено особое помещение с отдельным двором, носившее наименование "азиатского каземата", в котором все было приспособлено к обиходу азиатских народов.
Арестованные бухарцы не на шутку испугались, причем среди них циркулировал слух, что "им угрожает смертная казнь в том случае, если бухарский эмир решится лишить жизни трех итальянских туристов шелководов".
В виду такого печального положения, арестованные бухарцы просили начальство прислать им в тюрьму ахуна оренбургской соборной мечети для молитвословий в виду наступавшей грозы, а также, чтобы посоветоваться с ахуном, что "им следует предпринять, чтобы получить желаемую свободу".
По прибытии в тюрьму, ахун совершил моление, а потом сочинил им коллективное прошение на имя эмира Бухары, в котором и "просил его, чтобы он освободил трех арестованных им итальянцев и дозволил бы им вернуться на родину, так как в противном случае, им, бухарским подданным, заключенным в тюрьму за сопротивление властям, угрожает не только лишение всего имущества, но даже и лишение жизни".
Это коллективное прошение было подписано всеми бухарскими подданными, проживавшими в те времена в Оренбурге. Прошение было скреплено подписью и печатью соборного ахуна и вручено одному из верных киргиз, джигиту, который должен был день и ночь скакать в Бухару, меняя лошадей в каждом попутном ауле.
Несмотря на отсылку надёжного киргиза-джигита в Бухару, проживавшие в Оренбурге подданные эмира жили под страхом смертной казни, и многие из них отказывались от пищи, проводя большую часть времени в молитве, и нередко офицеры, стоявшие в карауле, слышали в азиатском каземате плач и воздыхания. Бухарские лавки на азиатском Гостином и Меновом дворах, представлявшие собою в обыкновенное время ярмарочный торг, были теперь закрыты и запечатаны и охранялись часовыми.
Татары, торговавшие со степью, рассказывали, что "джигиту, посланному с прошением к эмиру, киргизы в каждом ауле давали бесплатно самых лучших лошадей, кормили досыта джигита, а ночью привязывали к седлу веревками, чтобы он, задремав, не свалился". Не могу припомнить в точности, во сколько дней джигит домчался до Бухары.
Слышно было только, что, приехав в Бухару, он не мог без посторонней помощи слезть с лошади, а его сняли, и через несколько дней он умер.
Через месяц после его отсылки Меац, Гаваци и граф Литта въезжали уже в Оренбург и, остановившись в номерах одной из лучших гостиниц, явились в тот же день к Безаку, и вечером того же дня заключенным в оренбургскую тюрьму бухарцам была возвращена свобода, секвестр над имуществом бухарцев был снят, и многие из них на другой же день выехали из Оренбурга, кто в Москву и в Нижний, а кто и на родину.
Свободой своей они обязаны были оренбургскому генерал-губернатору, генерал-адъютанту А. П. Безаку.
Другие публикации:
Путь роты Самарского ополчения в Санкт-Петербург (Из воспоминаний партионного офицера Петра Петровича Жакмона)
