Если вы не видели начало этого цикла, то рекомендую начать с него.
Записки отельера. Непредсказуемый
~~~~~~
История третья. «Не враги»
Они приезжали к нам ежегодно второго июля. Когда я увидела их впервые, то мысленно ахнула: как же таким старым людям удалось добраться до нас. Но, заглянув в паспорта, поняла, что не такие уж они старые — им было около семидесяти лет. Просто годы, в которые они росли, не способствовали долголетию. Эти годы оставили отпечаток на многих людях в виде седых волос в двадцать лет, глубоких морщин и потухшего взгляда. Я говорю про Вторую мировую войну.
Не знаю, где были они в то страшное время, но, судя по всему, им пришлось нелегко. Об этом говорили их худые, словно прозрачные тела (а ведь прошло уже много лет!), отсутствие нескольких зубов, шрамы на лице. Женщина хромала и ходила с тростью, её муж то и дело морщился и дотрагивался до виска — таблетки от головы явно были бессильны.
Но то, как они смотрели друг на друга, как поддерживали, как бережно обращались к друг другу неизменно окатывало моё тело тёплой волной нежности.
Марта — вероятно, некогда пышнотелая белорусская красавица, а ныне худая, прихрамывающая старушка. О том, что когда-то она была в теле я, конечно, могла только догадываться. Об этом мне подсказывала большая голова на тонкой шее (так и хочется воскликнуть «Как она её держит?»), и широкие ступни, и очертание грудей, которые я однажды увидела, когда Марта спустилась в холл в футболке без нижнего белья. Сквозь белую ткань я отчётливо видела длинные, вероятно, до пупка, груди. И мне кажется, что когда-то эта грудь была пышной, влекущей. Вполне возможно, что всё что всё это плод моего воображения. Память доставала с антресолей изображения белорусских женщин, и они накладывались на образ стоя́щей передо мной Марты.
Демьян — муж Марты — внешне выглядел типичным евреем. Если волосы жены были жидкими, сквозь куцую косу было видно кожу головы, то шевелюре мужчины можно было позавидовать. Густые, с благородной проседью, но ещё не превратившиеся в серый пепел. Демьян не стригся коротко, оттого волос завивался в кудри. Большие, словно навыкате глаза, с чётко очерченным валиком нижнего века. Большой нос с удлинённой спинкой и горбинкой от переносицы, и тонким кончиком стремящемся вниз.
Удивительно, но чета носила скорее белорусскую нежели еврейскую фамилию — Иваненко. Возможно, Демьян взял фамилию жены. Это было бы вполне логично, учитывая, события века.
Итак, они приезжали к нам второго июля. А третьего числа к ним присоединялся ещё один гость — Натан. Национальность Натана мне было сложно определить. Скорее всего, что-то славянское. Он был невысок, спокоен, а в глазах его жила бесконечная печаль.
В этот день Марта Иваненко спускалась в холл рано утром. Брала газету и подолгу изучала её. Иногда она вставала, шла в кафе, возвращалась оттуда с наполовину наполненной чашкой чая — при её хромоте налить чай до краёв означает расплескать всё по дороге. Мы не сразу сообразили, но позже поступали так всегда — приносили чайник в холл. Мы знали, что Марта может просидеть здесь несколько часов, всякий раз оборачиваясь на звук открывающейся двери. Почему она не садилась лицом к двери мы не понимали. Она ждала Натана. И её лицо всякий раз озарялось вспышкой искреннего счастья, когда он входил в Отель.
— Натан, дорогой! — она вскакивала и делала несколько неуклюжих шагов: после длительного сиденья мышцы затекали.
Затем она брала трость и спешила к нему навстречу. Хотя необходимости спешить не было — Натан в несколько шагов преодолевал расстояние до Марты.
— Мартушка, ты совсем не изменилась! Хорошеешь с каждым днём!
— Ты пока оформляй документы, я пойду сообщу Демьяну. Он с утра мучается головной болью, но от такой новости у него разом всё пройдёт.
— Не спеши, Марта, береги себя.
Марта, прихрамывая, поднималась на второй этаж. Было слышно, как ударяется клюка о пол, как открывается дверь номера. Спустя несколько минут они спускались вдвоём: Демьян и Марта. Их глаза сверкали от счастья. Они подолгу обнимались с Натаном, словно не могли поверить, что это он перед ними. А затем компания дружно поднималась наверх. Одной рукой Марта держалась за перила, с другой стороны её поддерживал Натан.
Мы думали, что Натан — брат Марты. Но почему они встречаются здесь, в гостинице? Почему не в семейном кругу? Для чего такие сложности в их возрасте? Как водится, у всего есть свои причины, но они нам были пока не ведомы.
Чуть позже они спускались на обед, затем шли в сад. И казалось, что хромота Марты уже не так сильна. А Демьян вовсе не походил на человека, страдающего мигренью. Кажется, они только и делали, что разговаривали. После ужина они поднимались в семейный номер Иваненко, и Натан выходил оттуда после полуночи. Слегка пошатываясь, возможно, от усталости, а возможно, из-за действия алкоголя, который они распивали в номере. Что это был за напиток нам неизвестно — у нас они его не покупали, а пустых бутылок мы не находили.
Точно так же проходило четвёртое июля. А пятого июля компания уезжала. Мы всегда тепло прощались с ними, потому что от них самих исходило невероятное человеколюбие, дружелюбность и искренность. Мы обещали, что к следующему их приезду те же самые номера будут оставлены для них. И обещание своё держали.
Так происходило из года в год. Пока однажды Марта не приехала одна. У неё был потухший взгляд. Взгляд, в котором не осталось даже маленькой искорки, способной разжечь желание жить.
— Я похоронила их обоих, — сообщила она на стойке регистрации, хотя у администратора язык не повернулся спросить об этом старушку: всё и так было очевидно. — Друг за другом они оставили меня одну. Сперва ушёл Натан, Демьян держался как мог. Ради меня держался, хотя я видела, как он страдает от ужасных головных болей, как ест через силу. Лишь бы один день быть рядом со мной, чтобы мне было легче. Его хватило на два месяца.
— Примите мои соболезнования, — администратор положила ладонь на руку старушки.
— Не снимайте бронь с номера Натана. Пусть у меня остаётся иллюзия, что мы снова вместе. Я оплачу.
— Хорошо.
— Почему господь забрал их раньше меня? — Марта повернулась и медленно побрела в свой номер.
На следующее утро она спустилась в холл. Официант принёс ей чайничек с чаем. Марта принялась ждать, но уже не оборачивалась на звук открывающейся двери. Она знала, что тот, кого она ждёт не войдёт в эту дверь никогда. Она просто соблюдала дань.
Ближе к обеду, старушка вздохнула глубоко и печально, а затем пошла в свой номер.
— Попробую вздремнуть до ужина, — сообщила она.
Я проверяла свободные номера второго этажа, когда открылась дверь её номера.
— Вы не могли бы побыть со мной немного? — жалобно попросила она. — Никак не могу привыкнуть к тому, что Демьяна нет. Ни разу я не была здесь в одиночестве, и теперь мне ужасно холодно.
— Да, конечно, — я закрыла свободный номер и прошла к Марте.
Если бы не плащ, висевший на крючке, и небольшая сумочка, то можно было подумать, что в номере никто не живёт. А ещё постель, разобранная наполовину, выдавала присутствие гостя. Вторая половина осталась нетронутой.
Марта проковыляла к кровати, села на уголок и сложила руки на коленях. Я села рядом и накрыла её ладони своими. Мы сидели молча несколько минут, а потом она начала рассказывать:
— С Демьяном мы познакомились, когда я была ещё совсем девчонкой. Мне едва пятнадцать исполнилось, а ему шестнадцать. Но влюбились мы в друг дружку мгновенно. Не знаю, каково оно у других происходит, но с ним я сразу поняла — мой! Молодыми были, глупыми, — взгляд Марты потеплел, — целый год присматривались к друг другу, всё ходили вокруг да около. Не понимали, что происходит, ведь опыта жизненного никакого. Но потом признались в чувствах, и уже не расставались. А потом эта война, проклятущая... Мы жили в Витебске... Сами знаете, как Беларусь пострадала от фашистов.
Я кивнула. Печальные страницы истории, но их уже не переписать.
— Демьян — белорус, но у его прабабки одна четвёртая кровь была еврейской. И случилось так, что эта кровь будто вся на Дёмушке и сконцентрировалась. Ну ведь вылитый еврей он! — воскликнула Марта.
А я поняла, почему у четы фамилия Иваненко — никаких ошибок, они белорусы. Марта продолжала:
— Немцы тут же взяли его в плен. И как бы он ни пытался доказать, что не еврей, не помогло. А я же, наоборот, наполовину еврейка!
Я удивлённо вскинула брови. Вот никогда бы не подумала.
— У меня мать — еврейка, и хотя фамилию я носила отцовскую, и внешность унаследовала его, но часть крови во мне текла еврейская. И отца, и мать убили в первый же день, на моих глазах. Меня взяли в плен. А я знала, чем грозит попасть девушке к фашистам. Я ведь кровь с молоком была... Вот тогда я и сообщила им сама, что еврейка, доказательства привела. Решила, если уж помирать, так может быть рядом с Демьяном.
Сейчас уже и не упомнить, куда нас отправляли, и почему не убили сразу, как случалось со многими. Но оказались мы в Озаричах. Демьян ругал меня на чём свет стоит. Говорил, что может быть у меня, ещё были бы шансы выбраться из плена. Может быть, фашисты пощадили бы меня. На что я ему неизменно отвечала: ежели тебя, не еврея, не пощадили, то я-то чем заслужу это. Но нам увидеться-то удавалось редко, а не то чтобы поговорить... Место ведь такое, — старушка поёжилась, а глаза её вспыхнули страхом. — До сих пор удивляюсь, как мы выжили в том аду...
Она замолчала, вспоминая те страшные времена. Стало понятно отчего у Демьяна всегда болела голова, а сама Марта хромала. Отчего они оба выглядели на десять лет старше, чем есть на самом деле. Всё это последствия тех страшных лет. Там, в концлагере, один год шёл за десять.
— А потом появился Натан, — голос старушки трогательно дрогнул. — Воистину пути господни неисповедимы. Натан — еврейское имя, а был он немцем. Отчего ему дали такое имя, неизвестно. И спросить было не у кого: родных не осталось. Как бы страшно ни звучало, но Натан бы эсэсовцем.
От удивления я даже вздрогнула. Этот милый мужчина, всегда вежливый, с кроткой улыбкой на губах, и вдруг солдат фашисткой армии!
— Но он был другим, я уверяю вас! В те годы... В те годы каждый выживал как мог. И поверьте, среди них тоже были те, кто против фашизма. Те, кто потерял всех близких, те кто не хотел ни войны, ни убивать. Но все они были напуганы. Так же, как и был напуган Натан. Ему было двадцать лет, а его привели убивать людей. И он не мог ничего с этим поделать. Разве только умереть самому. Но он понимал, что это произойдёт в муках, и ему было страшно... Не дай бог кому-то испытать тот животный страх, который испытывали мы все. Он сковывает, парализует, он подчиняет всю жизнь. Страх и голод. Это невозможно объяснить, не испытав. Кажется, что здравый смысл должен взять верх, но нет... Там работали совсем другие законы.
Марта снова замолчала.
— Не знаю как Демьяну удалось сдружиться с Натаном. Наверное, они почувствовали, что родственные души. Так же как мы с ним с первой секунды полюбили друг друга. Именно благодаря Натану, наверное, мы и выжили. И не только мы, но и другие люди тоже. Он рисковал жизнью, но подкармливал нас, доходяг. Умудрялся приносить в казарму лишний кусок хлеба, а уж там мы его делили на несколько частей и рассасывали. Бывало, когда фрицы праздновали что-нибудь, а случалось это часто, он, пользуясь тем, что бдительность снизилась, приносил чуть больше еды. Но он рисковал! Очень рисковал! Ведь и среди заключённых были предатели. Поэтому о проделках Натана знало только несколько человек.
— Немцы были жестоки, — руки старушки затряслись, я сжала её ладонь сильнее. — Сейчас вспоминаю, что они творили, и не верится, что люди могут быть такими... нелюдями. Как назвать не знаю, потому что животные так не поступают. Когда Натану приходилось кого-то бить, а ему приходилось, то он старался делать это вполсилы. Так чтобы не покалечить, не изуродовать. А как он переживал из-за этого! Сколько слёз пролил уже после. Сколько раз стоял на коленях в храме, вымаливая прощение. Всегда говорил, что он трус, что надо было самому удавиться, но не участвовать в этом кошмаре. А мы с Демьяном убеждали, что ежели бы не он, то погибших было бы больше. Как минимум мы с Дёмой погибли бы от голода или побоев.
— А ещё Натан помогал нам встречаться. Вы не думайте, что там люди перестают любить. Конечно, основное сводится к тому, чтобы выжить. Но всё же на донышке души каждого теплится надежда и любовь. Мы были молоды, мы не насытились друг другом до того, как попасть в ад. Не знаю как, но Натану удавалось организовать для нас свидания. Короткие, на пять минут. Но что это были за пять минут! Поцеловать губы любимого, подержать его за руку, прижаться к нему. Да ради этого стоило жить! — Марта чуть покраснела и продолжила рассказ — Натан подкидывал нам разные вещицы, которые имели значение в концлагерях: украшения, сувениры. И мы выменивали их на еду. Это было опасно, ведь везде были эсэсовцы и предатели. Но именно благодаря этому мы выжили. Мы и другие заключённые, кому мы доверяли.
Марта встала, открыла тумбочку и достала бутыль с золотистой жидкостью.
— Давайте помянем моих мужчин? Одна я не могу...
Она разлила по рюмкам, которые взяла с тумбочки напиток.
— Это медовуха. Я готовлю её сама по рецепту бабки Демьяна. Много что утеряно в этом мире, а вот рецепт сохранился...
Мы, не чокаясь, выпили.
— Натан и Демьян сдружились. И это было сложно, особенно для Натана. Уж сколько раз он просил прощения у Дёмы, за то, что не вмешивался, когда его бьют. Но вмешаться означало выдать себя, а это, в свою очередь, голод для нас, и без того недоедавших. Это смерть в мучениях.
Марта разлила ещё медовухи.
— Как бы себя ни казнил Натан, но именно благодаря ему мы остались живы, — вновь и вновь повторяла она. Словно говорила не мне, а Натану. — И Демьян всегда говорил ему, что бог не зря не покарал тебя, как других эсэсовцев... Ведь когда нас освободили, многих солдат убили на месте, без суда и следствия. Натана в тот день в Озаричах не было, и это спасло ему жизнь. Мы убеждали его, что это в благодарность за его доброту... Но всю жизнь он каялся, всю жизнь казнил и винил себя за малодушие. А было ли оно таковым? Нам ли, грешным, судить? Бог рассудит... Каждый год мы приезжаем... — она запнулась, — приезжали сюда. Третье июля – день освобождения Минска от немецко-фашистских захватчиков. Это наш общий праздник, поэтому мы приезжали именно в это время. Ехать к Натану в Европу мы боялись. Мы после Озаричей вообще всего боялись. А к нам ему приезжать было опасно. Поэтому выбрали этот отель. Натан несколько раз хотел сам обратиться в полицию, чтобы его судили, как других. Но мы его отговаривали. Каждый выживал как мог, и, наверное, каждому было за что казнить себя. За то что молчали, за то, что не восстали против. Но эта такая машина, которую остановить под силу разве только другой машине. Такой, как Советский Союз...
Она устало вздохнула, разлила медовуху в третий раз.
— Я утомила вас своими разговорами... Давайте ещё по одной, и я лягу отдыхать.
Мы снова не чокаясь, выпили.
— Храни вас бог от того, что пережили мы, — прошептала она напоследок.
Каюсь, я боялась, что на следующее утро мы не увидим Марту. Но она спустилась, тепло попрощалась с нами со всеми и уехала из Отеля. На следующий год со второго по пятое число июля два номера в Отеле оставались пустыми. Как дань. Как память.
~~~~~~
Непростой получилась эта история. Пишите комментарии, мне важно услышать ваше мнение.
Хорошего дня и вкусного кофе ☕