Итак, в середине декабря 1941 года наш полк летит на фронт. Маршрут Тамбов, Тула, Москва-Тушино. В Тушино мы, летчики и техсостав, впервые увидели и "пощупали" Мессершмитт-109. Там на поле стояли трофейные мессершмитты, почти все целые и исправные. Говорили тогда, что их захватили штук шестьдесят в исправном состоянии. Так погнали фрицев от Москвы, что они не успели даже взлететь. Так ли то было, не знаю. Но то было так.
Вот там-то, в Тушино, ради любопытства осматривая их, я увидел на многих мессерах фюзеляжи, которые были заклёпаны и залатаны от пробоин от наших зениток и наших лётчиков. И от того как-то было приятно на душе, вид тих пробоин поднимал дух.
Некоторые из наших старших товарищей из командования полка пробовали на них подлетнуть по коробочке, а однажды мой комэска Баяндин приказал мне лететь с ним в паре, сопровождать комполка Антонца Павла Андреевича. Вначале смысл вылетов был непонятен, а догадался лишь тогда, когда мы вернулись обратно на аэродром.
Первым взлетел мессершмитт, кто, я не знал. Через несколько минут взлетели мы, потом мессер взял курс к линии фронта и за ним по курсу и мой комэска. До линии фронта шли от мессера с хвоста на расстоянии, не приближаясь. Когда мессер прошёл передовую, комэска сделал разворот и барражировал невдалеке от передовой до тех пор, пока минут через 20-25 мессер не вернулся, за ним опять, держа расстояние, пошёл комэска. Только тогда я понял. Комполка Антонец П.А. на мессере сходил в разведку в тыл врага, а я с комэской его прикрывал.
Насколько помнится, комполка таким образом ходил в разведку раза три. Помню, что потом кто-то из командного состава при первой попытке, делая посадку, планируя с парашютирования сломал мессеру ноги (шасси).
В январе 1942 года полк перебазировался на аэродром, оборудованный прямо на льду озера Тростянское, около деревушки Онуфриево. Взлёт и посадку делали на лёд. "Яки" были на лыжах.
Вот что пишет мне в своём письме от 7 января 1978 года бывший оружейник нашей части, ныне подполковник в отставке Василий Ионович Кретов: "Честно говоря, все мы опасались, что лёд лопнет и полк окажется на дне. И особенно то наглядно ощущалось, когда к самолёту подкатывали либо бензозаправщик, либо водомаслозаправщик". Но, как будто помнится, всё обходилось благополучно. Я же по своей молодости, наивности не придавал тому значения и в памяти ничего по этому поводу не сохранилось. А вот само озеро Тростянское и деревушка Онуфриево (о названии которой мне напомнил В.И. Кретов) в памяти сохранились. И вот почему.
Вечером после боевых вылетов, как обычно поужинав и выпив свои положенные сто грамм, мы, летчики и техники, возраст которых не превышал 20-21 года, садились в кружок в определённое свободное до сна время, балагурили друг над другом. Кто побасенку расскажет, с юмором, кто якобы правду слышал. Так вот, в один из вечеров кто-то из ребят рассказал правдоподобный случай. В часть нашу несколько раз приходила бабушка и приносила молочка и всё приговаривала: "Соколики, принесла вам молочка от моей коровушки". И всё говорила в конце: "Спасибо вам за мою коровушку". И каждый раз рассказывала: "Когда погнали фрицев, то они, фрицы, забрали мою коровушку и стали её уводить, а наш соколик летел и застрелил фрицев, а я коровушку увела домой".
Рассказывала братва много небылиц, шутили друг над другом. И вот так однажды разговор по очереди зашёл о "похождениях" каждого с девчонками. Разговор шёл откровенный. И вот очередь дошла до меня. Я смутился и мне стало неудобно за себя, я признался, что мне ещё не представился такой случай. Меня подняли на смех, приговаривая: ты может завтра погибнешь, не попробовав. Мне кто-то из братвы предложил в первый же свободный вечер сводить меня в эту деревушку (теперь я уже знаю – Онуфриево) и там на одной из девичьих вечеринок дать мне "вывозной".
Так я впервые познал счастье мужчины, после того как братва подняла меня на смех. На второй день никто уже об этом "вывозном" не пошучивал, начался боевой день, всё встало в строгие рамки будничной боевой жизни части.
С озера Тростянское полк перешёл ближе к линии фронта на аэродром Горетово, а затем к весне в Глазово. Помнится, тот и другой были размещены на площадках в лесном массиве. Чтобы он был хорошо виден нашим лётчикам с воздуха, для ориентировки была на снегу из измельчённого кирпича выложена посадочная полоса. Когда мы шли к линии передовой и перелетая её, посадочная была видна не так хорошо, но всё же различима – знакомая красная полоска.
Но однажды со мной случился курьёзный случай. Не то я ходил в разведку, не то выполнял другое какое-то задание, и вот при возвращении на свой аэродром неожиданно повалил шапками заряд снега (это было в конце февраля или в начале марта 1942 года), и эту ориентировочную полосу я потерял. От передовой до нашего аэродрома были считанные минуты полёта. По времени я должен был быть над аэродромом, но заряд снегопада был такой, что ничего не было видно, всё слилось. Я стал делать по кругу коробочки, но ничего не увидел. Как после мне рассказали, с земли мне давали сигнальные ракеты. Но и их я не мог увидеть. Боясь уйти от аэродрома, я решил делать вынужденную посадку. Выбрал место, выпустил шасси. При приземлении лыжи стали зарываться под снежный покров, машину тянуло на нос, а хвост задирало, и чтобы не скапотировать, я начал её рывками выдёргивать мотором (вырывать лыжи из-под снега). Наконец всё же справился с обстановкой. Самолёт встал. Выскочил из машины по колено в снег. Огляделся кругом: тишина, ни души. От напряжения тишина и незнакомое место показались зловещими, а вдруг рядом враг, и я насторожился, вытащил пистолет, спички, приготовился выстрелить в бензобак и поджечь самолёт в момент опасности, а затем уйти к опушке леса. Вдруг метрах в ста со стороны хвоста самолёта откуда-то, как из-под земли выросла фигура человека в очках и шапке с опущенными ушами. При виде этого человека меня бросило в жар, по его виду, и особенно по очкам, я принял его за фрица. Хорошо что, помнится, он крикнул мне первый и это исключило роковое намерение.
Я попросил его подойти ближе, спросил, что это за место. После ответа по карте в планшетке я определил своё место нахождения, примерно в глубине за своим аэродромом км. 15-17.
*
Снежный заряд как внезапно выпал, так внезапно и исчез. Небо очистилось. Решаю, не смотря на рыхлый глубокий снег взлететь и идти на аэродром. Пробую запустить мотор. Винт не проворачивается. Оказалось, в баллоне нет давления воздуха. Была повреждена система, по-видимому тогда, когда пролетал над передовой, пулемётно-зенитным огнём. Оставалось одно – слить воду из радиатора, чтобы не разморозить мотор.
*
Товарищ в очках – это был какой-то пехотный интендант, звания не помню, рассказал, что в км. 4-5 готовится аэродром для базирования штурмовой части Ил-2. С помощью его я решил обратиться туда. На базу я добрался пешком. Там переночевал, а рано утром командование в моё распоряжение дало автостартер для запуска самолёта через храповик редуктора мотора и масловодозаправщик с горячей водой. Но меня опять ожидала неудача. К самолёту близко было подъехать невозможно, из-за вырытой и занесённой снегом траншеи, мною не замеченной. Пришлось у самолёта оставить охрану и опять возвращаться на базу. А когда я рассказал, что в стороне от самолёта видел неубранные замёрзшие трупы убитых, то командование базы предложило с заправкой и взлётом воздержаться. Да и сам я усомнился в успехе взлёта по рыхлому снегу. Самолёт мог не оторваться. Попросил минёров и каток для укатки полосы взлёта.
Пока минёры прощупывали указанную мною полосу, я тем временем стал думать вот над чем: каток с помощью трактора удалось прогнать через заснеженную траншею, завалив её брёвнами, а вот как загнать автоводовоз и автостартер к самолёту. Стал вдоль траншеи осматривать и выбирать подходящее место. Думал об этом, а в голове невольно вырисовывалась картина боя на этом месте. Кругом трупы убитых, полузанесенные снегом, некоторые были в неестественных позах, с оскаленными зубами, на замерзших и запорошенных снегом лицах выступала щетина. В березовом околке, между стволами деревьев, валялись стреляные и неиспользованные артиллерийские гильзы, шелковые мешочки с порохом, какие-то детали. Минеры что-то тоже там находили, прощупывая полосу, но это меня уже не интересовало.
После того как взлетная полоса метров шести-семи была укатана и готова для взлета, проканителились и никак не могли пригнать автостартер (трактор, затащив каток через траншею, сразу же вернулся на базу). Пришлось всем миром вручную подкатывать самолет носом к траншее так, чтобы заводное устройство автостартера доставало храповик редуктора винта. Кое-как заправив радиатор горячей водой прямо через траншею с помощью удлиненного шланга и таким образом запустив мотор с помощью автостартера, я вылез из кабины и попросил опять присутствующих, предварительно показав и рассказав, чтобы избежать несчастного случая, где можно подойти к самолету с работающим мотором, и сам стал помогать оттаскивать самолет (с работающим мотором на малом газу) хвостом вперед от траншеи. После чего попросил всех уйти с взлетной полосы, развернулся и, прогрев двигатель, стал делать разбег для взлета. Но что это? Мотор работает на полных оборотах, а скорость не набирается, вижу и чувствую, что если даже и оторвусь от земли, то в лес. К тому же пятачок лесной прогалины, на который я сел, до того был мал, что требовал риска, чтобы как-то оторваться и не задеть деревья.
Когда прекратил разбег, развернулся и стал рулить к месту взлета (разворачивался опять же с помощью красноармейцев), то обнаружил, что лыжи почему-то прихватывает. Дорулив, развернулся, не выключая двигателя, вылез из кабины, и понял причину неудачи взлета. Пока мы возились, время ушло. Солнышко стояло в чистом небе прямо над головой. Время было конец февраля, плохо укатанный снег от солнечных прямых лучей чуть немного подтаял, и лыжи при взлете прихватывало. Решил рискнуть еще раз взлететь, но тоже без успеха. Интуиция подсказала больше не рисковать. Дело могло обернуться катастрофой, я рисковал врезаться в лес.
Так в этот день мне не удалось взлететь, и оставив охрану у самолета, вернулся опять на базу, где договорился о повторной попытке взлета в ранние часы утра.
И так на третий день рано утром, захватив с собой человек 15 красноармейцев, автоводовоз и автостартер, повторив вчерашние муки с заправкой и с запуском двигателя, с помощью людей развернул самолет от траншеи, тоже с запущенным мотором, попросил их подержать самолет за хвостовое оперение и консоли, пока я прогрею мотор на полном газу.
Когда приборы показали норму, подал знак людям отойти. Ну! Была не была! С уверенностью, что взлечу, даю полный газ. Машина оторвалась, прямо перед носом надвигается лес. Еле удерживая самолет от падения на крыло, на малой скорости вспух над макушками леса, груз напряженности свалился с плеч, уж очень, мне показалось, слишком медленно набирала скорость на взлете машина, и все же задел за макушки леса. И так всем чертям назло я в воздухе, запела душа. Набрав скорость над лесом, развернулся, сделал коробочку над местом вынужденной, делаю крутой вираж со снижением, поблагодарил красноармейцев за оказанную помощь, несколько раз над ними махнув крылом, и взял курс на свой аэродром.
Так через 5-6 минут с неубранными лыжами был над своим аэродромом. Приземлился и, не успев еще вылезти из кабины, вижу, бежит ко мне главный инженер полка Шиманский Михаил Харитонович. Тут же прибежала братва из техсостава и другие летчики. Им я и рассказал свою историю. В свою очередь мне рассказали, что когда я уже был над аэродромом, мне сигналили ракетами, но из-за сильного снегопада, который, как иногда называют, валил шапкой, я их не видел и аэродром проскочил.
Рассказали мне об известии с соседнего истребительного полка, произошедшем в ту же пору при снежном заряде, когда и я возвращался с задания. Оказывается, одновременно и параллельно и с их аэродрома вылетел на задание старший лейтенант на ЛаГГ-3. И при плохой видимости при посадке погиб.
Комэска Баяндин
Баяндин часто прибавлял крепкое словцо, в чём и мы были грешны. Потому что была злость, ненависть и ярость к фашистам.
Моя задача состояла в том, чтобы в случае воздушного боя при атаках мессеров с Фокке-Вульфами прикрывать комэску, отвечающего и за свою группу, и за прикрытие Илов (Ил-2).
Ходили на прикрытие Ил-2, пикировщиков-бомбёров Пе-2. Сопровождали до цели и от цели до их аэродрома, прикрывая посадку Илов, до тех пор, пока их не растащат по капонирам. Пока все Илы усядутся, а время шло, и бывало, горючее на исходе, и темнота захватывала. На свой аэродром, были случаи, садились и в тёмную.
Ребята, прилетев с задания, уже были умыты и готовились к ужину со ста граммами. А мы с комэской только возвращались.
Однажды уже в районе аэродрома я садился с выработанным топливом. Встала "палка" и я, не дотянув до посадочной, сел, перетянув в опушку леса.
*
Сопровождали, прикрывали Петляковых. Вылеты были рано утром, часа в четыре, в пятом. Пока Пешки над нашим аэродромом делали круг, мы звеньями успевали подняться и, набрав высоту выше их, шли над ними до цели. На цель ходили ломаным маршрутом. Помню, всегда Пешки бомбили станции, набитые фашистскими эшелонами. Начинало ярко светить взошедшее солнце, а над эшелонами врага бомбовые разрывы, и какое ликование, восторг от извергавшихся огненных фонтанов. И тут только начинали бить зенитки врага. От разрывов снарядов белые пучки. Оглядываясь назад, видишь, они сливаются в небольшие облачка. Жарко в это время было, а гимнастёрки были просоленные.
И сейчас вот, вспоминая, больше волнуешься, чем тогда. Молодость, наивность, самоуверенность, да иногда и бравада, казалось, значимостью.
Что могу сказать о своем "буйном" комэске – Баяндине.
В 1942 году я чаще всего летал с ним в паре, ходили на прикрытие Пе-2 и Ил-2.
Перед вылетом он всегда мне говорил: "Смотри… в бога мать, за моим хвостом". Говорил он это беззлобно, по привычке больше, и я за "бога мать" не обижался. И вообще не имел привычки обижаться, воспринимал это, как должное. Уважал долг и дисциплину, приказ командира. Следил за его хвостом и был всегда начеку, зная, то что командиру время на осмотр мало дано. Ему надо больше следить за прикрытием Илов и за маршрутом, чтобы не сбиться с курса на цель. Был он беспокоен и не всегда доверчив к подчиненным, особенно к "технарям". Были случаи, когда он на них что-нибудь да свалит. Например: однажды, слетав на моей машине, кричит на меня: "в бога мать", почему не докладываешь о том, что мотор барахлит. Зная то, что с мотором все хорошо, я заглянул в кабину, оказывается он, по-видимому, механически включил высотный корректор и не выключил его. Я ему доложил о корректоре, он что-то буркнул в ответ.
Что беспокоен, то беспокоен был комэска, бывало, на отведенных ночлегах соскочит среди сна и давай гонять охрану ночлега за то, что те дремали на посту. Гремит: "в бога мать", даже мы просыпались.
Хамоватый был, но к делу. Однажды говорит: Бронский, поехали за гимнастерками и бриджами, к черту эти просаленные и просоленные х/б. Поехали. Нам стали отказывать, тогда мой комэска залез на этот примитивный прилавок в складе и кричит: "в бога мать, застрелю, морда", а у того действительно морда лоснилась от жира. Так все же морда-интендант выдал нам по паре обмундирования, я так и летал в нем до конца своей гибели. Был случай, когда он блуданул (наша задача с ним состояла еще и в том, чтобы сопроводить и прикрыть посадку Илов. Их аэродром был, помню, глубже в тыл от нашего. Когда возвращались, наступила темнота. И он блуданул, кинувшись в сторону Волоколамска. Аэродром наш был или в Горетово или Глазово под Гжатском. А потом комиссар полка все допытывался: скажи, Бронский, ты его привел. Сказать это я считал подлостью).
По-видимому, все это от напряжения сил, от переутомления. Терялся ли он, подкрадывался ли в страх, сказать не могу. Скорее всего терялся в отдельных случаях. А о недостатке в погоне за чинами и мертвыми душами (за счетом сбитых фрицев) я узнал позже только от Вас. Но эту струнку и я замечал раньше за ним еще в 1941 году. А летал я с ним в паре на сопровождение Пе-2, эти вылеты мне всегда были по душе, потому что к цели всегда подходили на рассвете, и бомбовые удары по скоплению на ж.д. станциях были удачными и эффективными. Я всегда в душе злорадствовал, когда мат.часть и души оккупантов взлетали на тот свет.
Предыдущая часть:
Другие рассказы автора на канале:
Продолжение:
