Баба Стеша месила тесто, а дед Дмитрий, сидя на диване, который сделал своими руками, ударился в воспоминания.
— Ех, такую бы дежу замесить раньше, в довоенные годы или послевоенные.
— А что, разве меньше месили? Ещё больше дежа была.
— Да, дежа та просторнее была, только в ней было чернее и квоклее тесто, а сейчас смотрю, тесто белее твоих рук.
— А месить-то, дед, все тяжелее и тяжелее, нам-то и двух лепешок за глаза, но ведь детям-то гостинец надо всучить, приедут! Как тут без хлебушка?
Баба Стеша месила долго, руки все медленнее, медленнее стали сновать в деже, но все больше и больше пот выступал на висках и на лбу, а ситцевая кофточка на спине стала влажной и прилипла в лопаткам.
— Дед, вот руки устали месить, и спина затекла, а язык как помело — не устает, а вот если бы он уставал почаще и отдыхал от болтовни, сколько бы людей спас от ругани и пересудов, от грехов одним словом.
— Да, вот если бы бог сделал так: кто соврал, наговорил на человека, которого потом ни за что ни про что осудили, обидели,— и язык бы трубочкой свернулся и изо рта вывалился, и каждый бы видел этого брехуна.
Дед Дмитрий ещё не договорил, как баба Стеша громко засмеялась, представив такую картину. Она, наклонясь над дежкой смеялась и от смеха не могла закончить свою работу. Потом все же, словно открыв второе дыхание, собрав все силы в свои кулаки, перестав смеяться, приказным тоном сказала деду:
— Иди и делами займись, дай мне без греха хлеб выместить. А то начнем вспоминать свою жизнь и наплачемся, и насмеемся. Не до этого сейчас.
Дед Дмитрий молча встал и пошел во двор. Когда вернулся, то в дежке хлеб уже поднялся.
— Что-то ты долго управлялся!
— Да пока с Василием поговорил, да с Петром побеседовал, пока их накормил и их квартиры почистил, время и прошло. Пойду-ка я новости посмотрю, с правительством поспорю, а ты потом кликни завтракать!
— Да, критиковать вы все готовы, а забыли, как раньше мякинный хлеб ели, и какой сейчас? Вот по деже и надо судить, то есть сравнивать жизнь.
Но баба Стеша боялась, что дед остановится и продолжит спор, подтолкнула его в спину к выходу из кухни и закрыла дверь. Дмитрий заворчал, а Стеша продолжила:
— Иди, иди поговори с ящиком, глядишь язык в трубочку и свернётся, — и опять засмеялась.
Баба Стеша при воспоминаниях своей жизни часто плакала, но могла тут же и улыбнуться, ведь вспоминала не только тяжёлое время, но и обязательно светлые, веселые, забавные истории. Иногда казалась, что ничего важного в том событии нет, но она так преподнесет, так растолкует, что оказывалось в самом малом пряталось важное и значимое. Каждое воспоминание было отрезком их тяжёлой жизни, и все эти отрезки, если склеить, образовывали длинную цветную ленту: где-то с черными оттенками, а где-то и с яркими. У каждого человека ленточка жизни разная по длине и по расцветке.
Наконец-то управившись с хлебом, посадила его в печь и позвала деда Дмитрия завтракать. Они не спеша ели и опять вспоминали прошлое. Было замечательно то, что они никого не обсуждали. И если соседка приносила какую-то новость и начинала анализировать и делать поспешные выводы, то Дмитрий спрашивал:
— А ты там была? Нет! А зачем тогда мелешь, от себя выдумываешь? Не хочу слушать.
Поэтому соседка, прежде чем рассказать новость, всегда спрашивала:
— Сам-то, Стеш, где?
И убедившись, что его дома нет, распускала язык, который по-хорошему, должен был свернуться в трубочку. Баба Стеша как обычно слушала новости с удивленным выражением лица, как всегда в конце рассказа соседки восклицала:
— О Господи, что творится-то, что творится!
Но для «вороны», которая приносила новости было обидным то, что Стеша внимательно сначала выслушает, поохает, а потом скажет:
— А я не верю, там не была, своими глазами не видела, ушами не слышала, а сказать все можно, каждый прибавит и от истины останется с горошину, а наговорят с короб.
Тут же теряла интерес к новостям и предлагала попить чай. Когда уходила баба Моря,то хозяйка крестилась и говорила:
— Своих грехов не откинуть, а тут ещё чужие цепляются. Не буду осуждать и переговаривать.
Но не успела так проговорить, как дед Дмитрий в дверях показался.
— Ну, на сей раз что ворона принесла?
Бабу Стешу распирало рассказать новости, но хотела показать себя безразличной, нисколько не заинтересованной к новостям.
— Я там не была, судить никого не буду и знать ничего не хочу.
Дед Дима смеясь говорил:
— Нет уж, вы с Морей хорошие судьи и прокуроры. Так приукрасите, так размалюете, что от истины макового зерна не остаётся. Вам, если кто на язык попадется, то вы в сто шуб его
оденете, потом разденете.
Стеша на хозяина не обижалась за правду, она прекрасно понимала, что осуждать, не видя человека, не побывав в его шкуре — грех, но с другой стороны — заочно в его шкуре можно побывать и проанализировать его поступки, осудить, ведь можно не бояться, что язык в трубочку свернётся, у Мори-то не сворачивается.
Телевизор, который подарил внук, висел на всю стену, но дед Дима не любил такой большущий экран, он говорил, что кажется, артисты ходят по дому, вот прямо рядом.
— На что мне тут нужен лупоглазый Киркоров? А Волочкова того и гляди заедет копытом. Другое дело, кто-то умный рядом посидит, но где их взять?
И шел тогда дед Дима в свою спальню и включал маленький телевизор. Вся жизнь стариков состояла из воспоминаний. Могли одно и то же рассказывать, только с разной интонацией, несколько раз, а уж как дом строили, то эта тема была излюбленной, потому что та радость,когда они построили дом, опять их накрывала с головой, они словно вчера забили последний гвоздь в доску и с нетерпением ждали батюшку, который освятит их большой, красивый терем.
Конечно, были и плохие воспоминания. Баба Стеша упрекала в каких-то нанесенных обидах мужа, но тот быстро переводил разговор на другую тему:
— Интересно, а когда приедут дети, а какие они молодцы? А ведь это твоя заслуга, Стеш, ты такая добрая, терпеливая, и их воспитала как надо, а я их не видел, работа и работа…
Мог не попасть в нужное направление, так как Стеша могла сказать:
— Да, это моя заслуга, а я не знала, где ты чкался, тебя и дома никогда не было, а я и с хозяйством, и в колхозе и с детьми.
— Как это я чкался? Я работал!
И понеслись опять обиды. Дед Дима лежал и думал: «Во дурак, похвалил на свою голову, теперь вспомнит и святых и грешных». И когда уставал от ее упрёков, начинал храпеть, вроде как ему безразличны ее речи, и он, якобы, под них уснул, но баба Стеша знала ход конем и говорила:
— Да сколько ты потрудился, сколько ты на своих плечах потаскал — одному богу известно! А какой ты честный, совестливый, дети все в тебя!
Дед Дима тут же храпеть переставал, не мог же он улыбаться и храпеть одновременно.
Как-то дед Дима смотрел телевизор: показывали, как мужчина в возрасте дарит супруге подарок, и так деду захотелось купить что-то Стеше своей. Он даже не помнил, когда последний раз ей что-то дарил. Вспомнил, как купил первый телевизор, шкаф, диван, но это же покупки для семьи, не для нее. Еще вспомнил мешок сахара, как притащил с работы, но опять — это для детей, а вот чтобы для своей Стеши подарок был куплен — он не припоминал.
Дети их баловали, старики ни в чем не знали нужды, но деду до боли в сердце хотелось самому подарить Стеше подарок, чтобы она обрадовалась до слез. И вот ходил дед Дима и все время думал, что же ей подарить. На ум ничего не шло, так как чего ни коснись, все у нее было. Шкафы были набиты вещами с этикетками. Как-то спросил жену:
— Стеш, а что бы ты хотела, чтобы дети купили, что тебе не хватает?
На это она ответила:
— Ну здоровье-то не продается, а остальное у меня есть.
Дед Дима все равно насчёт подарка затею не оставил.
…Тут как-то старший сын пригласил их на парад победы в областной центр. Бабка сразу отказалась, а вот отец с радостью решил убить двух зайцев и парад посмотреть, и подарок купить. Повесив на свой пиджак медали и ордена, он засмеялся возгласам жены:
— Ну чем не Брежнев, ну чем не герой?!
А потом вдруг заплакала. Да и дед Дима погладил награды, проглотил комок слез.
Ну вот наконец-то он в городе, наконец-то выберет подарок, вот только какой?!
Первым делом дед Дмитрий рассказал сыну о своей мечте. Виктор очень уважал и любил своих родителей, любой их каприз выполнял незамедлительно, и на просьбу отца ответил:
— Батя, магазинов полно, обязательно твою мечту купим.
В том-то и дело, что вы меня опередили, чего ни коснись — у нее все есть.
Из очередного магазина дед Дмитрий выходил без настроения, и вдруг увидел манекен на витрине, на плечах которого был красивейший полушалок. Именно в таком он увидел Стешу первый раз. Конечно, тогда, пятьдесят лет назад, он был другим, но деду казалось, что Стеша так же набросила на плечи, и такими же яркими цветами он сиял. Полушалок был кашемировым и в руках Дмитрия плавал. Приложив к своей щеке платок, Дмитрий Петрович забыл, где находится. Продавец засмеялась:
— Не бойтесь, он не колючий и не грубый, это же ткань нежная, мягкая, неуловимая. Дмитрий весь сиял, он представлял, как Стеша накинет на плечи, застесняется, засияет и тут же заворчит:
— Нашел молодку, цветов на лугу меньше, чем на платке, увидит Морька, засмеет, скажет в молодости не носила
такой, а теперь на старости сбрендила.
Дед Дмитрий как будто слышал такие слова Стеши, улыбался.
…Хозяйка встречала хозяина ворчанием:
— Уехал и провалился, сходил на парад и айда домой, а тебя нет и нет, я уже все новости от соседки по десятому кругу обсудила, десять раз на дорогу вышла, а ты, наверное, проводил сам парад.
Дмитрий весь сиял, выкладывал на стол гостинцы от сына, благо, он сам пакеты не нес, сын проводил отца со своим водителем, и в завершение вытащил из пакета полушалок. Нежно набросил на плечи Стеши и приготовился слушать ее ворчание.
— Ох, чего ты думал, такую красоту на мои старые плечи, ох на лугу меньше цветов, ох, а какой теплый, а какой мягкий,а какой же он большой и красивый, а куда мне, и когда же мне его носить? Ну, старый, это же ты купил, сын с головой-то дружит!
Стеша ворчала, а сама все плотнее в него куталась и, не снимая с плеч, присела на диван. Начались воспоминания, слезы, смех, вернулись в прошлое. Тихо зашла соседка, посмотрела на счастливые лица соседей и тихо ушла. Стеша сидела и чувствовала тепло платка, нет, не платка, она чувствовала тепло души, рук Дмитрия, она чувствовала себя самой счастливой и молодой.
Наталья Артамонова
