Продолжение рассказов Александры Осиповны Смирновой
У Смирновых собрались: Пушкин, князь П. А. Вяземский, С. А. Соболевский, Мятлев (Иван Петрович), барон Барант (Проспер де) и другие лица. Зашел разговор "о демократии".
Пушкин сказал: Во все времена были деспоты-республиканцы. Якобинцы более деспоты, чем все короли.
Соболевский: Ярлык тут решительно ничего не значит.
Пушкин: По моему мнению, "демократия", в том виде, как ее понимают, только слово - не более.
Барант: Вы хотите сказать?
Пушкин: Объяснять это очень долго.
Смирнова: Слово за вами, объясняйте.
Пушкин: Так вы желаете, чтоб я произнес речь, или сымпровизировал бы "essay на английский манер", или целую статью на слово "демократия"?
Барант и остальные просили его сказать речь, а Алина Дурново сказала по-русски: "Он определит гораздо лучше, чем все эти болтуны в палатах". Мари Эльмпт, ярая поклонница ума Пушкина, тихонько шепнула Смирновой: "Он в 10 минут передумает больше, чем другие в 10 дней".
Пушкин: Мир разделен на две части: на аристократов и демократов, так как они одинаково существуют в монархиях и в республиках. Следовало бы условиться относительно смысла, какой придается словам "аристократия" и "демократия", и даже вместо аристократии я предпочел бы слово "олигархия", что более точно.
Понятно, что названия эти лишены всякого действительного смысла в древних и восточных монархиях, где были лишь государи, неограниченные и деспотические, или касты, как в Индии: Ксеркс, Аттила, Тамерлан имели лишь "рабов и царедворцев"; в этих монархиях "граждан" не существовало.
Итак, слова "олигархия" и "демократия" появляются там, где были "граждане". Но как жизнь древних, в Греции и Риме, была основана на рабстве: то, хотя народ и посещал Форум, я не вижу истинной демократии в этих республиках, так как часть граждан была в рабстве, и от него надлежало освободиться, чтобы сделаться чем-то вроде гражданина, да и то, с очень ограниченными правами.
Афины считаются городом демократическим, и этому приписывают влияние этого города "на мир мысли", в этом думают найти "тайну" его гения.
Это заблуждение: и в Афинах были рабы, что противно демократическому равенству. Афины даровали миру мыслителей, философов, из коих один Аристотель не имеет в себе ничего демократического, а другой – Платон, противник безусловного равенства, так как он идеалист, который желает "изгнать из своей республики искусство и в то же время создает идеальный и эстетический мир" (его республика построена на правде и разуме, воплотившихся в идею красоты, а это прямая противоположность демократическому идеалу).
Кроме того, век Фидия, век Праксителя и Апеллеса, век Перикла, Алкивиада и Аспазии не имеют в себе ничего демократического. Это литературно-образованное Афинское общество, по существу своему "общество аристократическое".
Все их творения, начиная с Гесиода, этого пастуха-жреца, до Гомера, "рапсодии героической жизни", до последних поэтов, драматургов и ораторов, не представляют ничего похожего на современный демократический идеал. Это наименее буржуазная среда, какая только существовала на свете.
Все эти греки " умственные олигархи". Они не особенно жаждут видеть простой народ сравненным с людьми, которые правят на агоре. Только это - граждане; а простолюдины изгнаны из их советов. Кроме того, умственно развитое и аристократическое меньшинство граждан никогда не будет демократическим, так как учение это прямая противоположность тому, которого придерживается демократия.
В учении этого меньшинства сказывается "идея избранности", ограниченное число; у них господствуют способности, которые всегда в меньшинстве, в демократии же преобладает число, количество вместо качества. В Греции первое место принадлежит голове, а не членам и желудку.
Все древние республики, равно как и итальянские, придерживались одинакового принципа: "Демократия предполагает правление в руках не только большинства, но всех", - логически говоря, таково должно быть учение демократов, но в применении оно невозможно.
Олигархия предполагает правление в руках ограниченного числа, но с собраниями, с избранными, с избирателями; тотчас возникает борьба двух партий и если верх возьмет большинство - меньшинство уже не имеет более голоса в управлении народом, и оно побеждено.
Между тем "истинная демократия не может логически давить меньшинство", если она только верна своему учению. Аристократия, т. е. дворянство по крови, наследственное, связанное с владением землей, просто произошла от семейных патриархов, от главы каждой семьи. Понятие о семье, об отце - главе дома, понятие "аристократическое по существу".
Во все времена были избранные, предводители; это восходит до Ноя и Авраама. Существует одно основное положение: это, что "миром управляла мысль"; "разумная воля единиц или меньшинства управляла человечеством". В массе, "воли разъединены", и тот, кто овладеет ею, сольет их воедино.
Роковым образом люди, при всех видах правления, подчинялись меньшинству или единицам; так что слово "демократия", в известном смысле, представляется мне бессодержательным и лишенными почвы. Великая революция, мне кажется, это доказала.
Барант. А между тем это было торжество демократии, равенства.
Пушкин. Только в одном смысле: по отношению "к торжеству третьего сословия над дворянством и королевской властью", к уничтожению привилегий. Но провозглашение "прав человека" было, собственно для народа, лишь фразой; точно также как и бившие на эффект слова: "ступайте и скажите королю, что мы здесь волей народа!" и проч.
Это была даже ложь, так как генеральные штаты созвал король, а отнюдь не народ, в полном составе, да и никакая хартия не предоставляла народу этого права. Единственные права были: привилегии дворянства, духовенства, льготы городов и третьего сословия, буржуазии, что еще не составляет народа.
Народ тогда получил земли, конфискованные у дворян, которые раздавались и даже продавались народу, буржуазии. Но если исчезли десятина и некоторые из видов налога на соль, народ, однако везде еще удручен налогами и даже в сильной степени; всегда будет существовать "налог на собственность", да и все оплачивается: мостовые, освещение, вода, право въезда в города, ввоз товаров из других государств, дороги.
Для народа, который воображает, что у правительства всегда есть деньги, требования государственной казны, налоги, - всегда представляются "притеснением", так как он не хочет понять, что "это одна из доходных статей государства, с помощью которых приводится в движение вся машина".
Чем сложнее машина, тем дороже она стоит, и истинно-демократическим делом было бы упростить пружины, чтобы снять бремя с людей, дворян, буржуа и простолюдинов, так как "за поддержание машины платят все".
Барант. Это, вне всякого сомнения, и эта демократическая мера была бы даже мерой консервативной.
Пушкин. Вот почему она кажется мне полезной. Демократия, чтоб быть логичной, не должна конфисковать имения граждан; так как права человека предполагают равенство, то, продавая имения, попавшие под секвестр, прегрешали против равенства по отношению к части граждан. Прекрасно поступили, провозгласив "права человека", но на практике с ними недостаточно соображались.
Соболевский. Однажды, когда мы говорили о равенстве, Мериме мне сказал: "Для двух третей лиц, которые об этом толкуют, это значит: я хочу быть выше тех, кто выше меня поставлен". Только и всего.
Барант. Это довольно верно.
Пушкин. У греков было равенство в известном смысле; у них "люди и мысли были равны", они были истинными властелинами, а между тем афиняне изгнали Аристида. Народ редко рассуждает, а когда он правит, он постоянно действует под влиянием своих страстей.
Ни народ, ни рабы не имели в Риме и в Греции истинных прав гражданства; в Риме жрецы, всадники, Patres Conscripti были олигархами, и милитаризм логически приводил к цезаризму.
Впрочем, везде были консерваторы, реакционеры, демагоги, трибуны, и эти демократы, или так называемые "защитники народа", проповедовали также реакционные принципы, так как "народ по временам может быть отличным ретроградом", как например наши староверы, которые не что иное, и это именно в народной среде.
Народ вообще консервативен. Наши города, в старину, несколько уподобляются итальянским городам, в Новгороде и Пскове избирали предводителей и судей, и избранные бояре управляли избравшими их; на них даже ходили жаловаться в Москву; бояре вели и торговлю, как итальянские патриции в Венеции, Генуе, Флоренции.
Барант. Эпизод Этьена Марселя один из самых любопытных, так как этот буржуа отнюдь не демократ.
Пушкин. Третье сословие никогда не было демократично, оно было только анти-аристократично; они часто держали сторону короля против крупных вассалов, эти гг. буржуа.
Мятлев. Однако буржуазная демократия низвергла королевскую власть.
Пушкин. Не в Англии. Демократия была ни при чем в представлениях Гемпдена (Джон) и Кромвеля. Один Мильтон написал свое "Defensio Populi", но все эти люди английской революции "вовсе не поклонялись равенству".
Во Франции часть аристократии была более демократична, чем третье сословие; народ, у которого не было ни хлеба, ни земли, примкнул к ней, так как он не отличается добродушием, когда голоден, а между тем движение в Вандее возникло в сельской среде.
Кадудаль (Жорж) был крестьянин. Низшее духовенство было демократическим потому, что епископы были так богаты; все тот же "экономический вопрос", и он все более и более будет причиной всякой новой революции. Третье сословие восторжествовало в 1789-м году, и из него образовалась буржуазная аристократия.
Привилегии уничтожили в 1789-м году, - первый шаг в деле равенства или демократии, но шаг призрачный, так как исчезла одна феодальная аристократия; то, что ее заменило, отнюдь не проникнуто равенством, хотя бы и считалось демократическим.
Князь Вяземский. Значит с твоей точки зрения, Пушкин, "демократия лишь звук пустой"?
Пушкин. С моей точки зрения, чтоб быть демократом, недостаточно не иметь частицы "де" и генеалогического древа. Это, мне кажется, факт. В известном смысле это "отвлеченное выражение"; оно перестает быть отвлеченным, когда признаёшь, что "народ имеет до некоторой степени право выражать свои желания, свои потребности и избирать своих уполномоченных". Наше вече, наши земские соборы пользовались этим естественным правом; значит, нравы были демократические.
Барант. У вас был совет аристократов?
Пушкин. Да, боярская дума. Но его созывали в особых случаях. Эти "русские форумы" не управляли страной, и дума также не управляла: она служила целям административным, так как в то время у нас не было бюрократии. Более древние, удельные князья, заседавшие в думе, не имели политических прав.
Барант. Там заседали по праву рождения?
Пушкин. Да; но цари сажали туда также лиц, послуживших государству на войне или в посольствах, а также думских дьяков, равно как и простых дворян, так как это были образованные люди того времени. Как видите, система была смешанная. Михаил Романов посадил в думу мясника Козьму Минина в награду за его заслуги.
Барант. Он возвел его в дворяне?
Пушкин. Ничуть. Петр Великий первый государь, возводивший у нас в служилое дворянство.
Барант. Петр Великий был, кажется, большой демократ?
Пушкин улыбнулся. Да, "порядочный", но дума умирала естественной смертью: там постоянно "спорили из-за мест", и старший брат Петра даже сжег знаменитые разрядные книги, так как там заседали по старшинству, и бояре, которых сажали в думу цари, садились ниже прочих. Петр был "демократом" в широком смысле слова.
Он понял, что люди выдающиеся, люди талантливые часто также выходят из массы и что "гений проявляется во всякой среде". "Эти избранные" и составляют умственную аристократию, так как они уже вышли из своей среды; в этом смысле "неравенство, значит, - не полное", так как эти люди возвышаются над своей природной средой.
В сущности, говоря, "неравенство есть закон природы". В виду разнообразия талантов, даже физических способностей, в человеческой массе нет единообразия, следовательно, нет и равенства. Был у нас один поэт, самый первый, он был также и научным гением: это Ломоносов, сын крестьянина, архангельского рыбака.
Князь Вяземский. Ты думаешь, что народ, масса, через 100 лет сможет играть роль третьего сословия и что большинство будет образованным?
Пушкин. Нет, никогда не бывает умственно-развитого большинства ни среди аристократии, ни среди буржуазии, ни среди народа сельского или городского, как "не бывает в школе большинства прилежных и умных учеников".
Но, в сущности, революции, все перемены к добру или худу, всегда затевало меньшинство; толпа шла по стопам его, как панургово стадо. Чтоб убить Цезаря, нужны были только Брут и Кассий; чтоб убить Тарквиния, было достаточно одного Брута. Для преобразований в России хватило сил одного Петра Великого.
Наполеон, без всякой помощи, обуздал остатки революции и, как ни говорите, г-жа Тальен сломила Робеспьера. Быть может, это было предопределено роком, им уже тяготились; но все же единицы или крайне незначительные большинства совершили все великие дела в истории.
За этими людьми шли, их поддерживали; но "первое слово" всегда было сказано ими. Все "это является прямой противоположностью демократической системе, не допускающей единиц", этой естественной аристократии, которая ведет за собой массы, управляет ими, направляет их.
Впрочем, слова: "аристократия", "дворянство", "олигархия" имеют различные значения, и всякий придает им то, какое соответствует его понятиям. Не думаю, чтоб мир мог увидеть конец того, что исходит из глубины человеческой природы, что, кроме того, существует и в природе, конец неравенства. Но очевидно, что несправедливые неравенства должны исчезнуть; впрочем, "перед законом все равны", хотя у нас известные наказания и не существуют для дворянства.
С другой стороны, с тех пор как Петр Великий стал давать дворянство, государи могут и лишать дворянства.
Пушкин обратился к Баранту: Известна ли вам формула древнерусской присяги? Она также очень характерна.
Барант. Нет, мы так мало знаем историю России до Петра Великого.
Пушкин. "Да будет мне стыдно", подразумевалось: "если солгу, если я нарушу свою клятву".
Мицкевич в своей поэме о наводнении (здесь "Дзиады") думал, что конь, на котором сидит Петр Великий в статуе Фальконе в "Медном всаднике", долженствующий изображать Россию, ринется в пропасть и разобьется; но я не такой "дурной пророк", как он: она удержится на ногах, эта отлитая из меди лошадь.
Пропасть нас поглотит лишь в том случае, если мы не совершим того, о чем я мечтаю с Лицея, - не освободим крепостных, не возвратим им прав гражданина и собственности. Остальные "виды свободы" придут потом, в силу вещей.
Я на днях спорил с X., который воображает себя либералом и под предлогом, что "мужик варвар, находит, что освободить его нельзя", и хочет сделать из него вечного несовершеннолетнего, вместо взрослого человека. Где ж тут либерализм?
Н. М. Смирнов заметил: Х. жалуется, что самодержавие его тяготит, а сам деспот. Первое дело: освободить Россию от крепостного права. День, когда Государь подпишете указ, будет лучшим днем моей жизни.
Тогда Вяземский сказал: К. говорил мне, что Польское восстание этому помешало; что его величество (здесь государь император Николай Павлович) тогда этого желал.
Пушкин со вздохом сказал: Ненавижу я "придворное" дворянство. С ним-то Государю всего труднее будет справиться в деле освобождения: оно всегда будет восставать против реформ. Пропасть наша заключается в том, что мы еще слишком завязли в привычках прошлого; побеждать приходится не политические идеи, а предрассудки, и самый узкий из всех - это верить, что единообразие есть порядок, безмолвие - согласие и что истина не выигрывает при обсуждении мнений.
Петр разрушил только развалины и предрассудки, которые крепче всяких принципов, так как в его время у его противников не было никаких понятий политического порядка. Да, Петр был революционер-гигант; но это гений, каких нет, тем более великий, что со времени его смерти прошло 110 лет, со времени рождения 163 года, а у него были идеи, которые опередили его время на целый век.
Жалким был бы я русским патриотом, если б сетовал на него за то, что он отнял у боярства некоторые права, которыми часто дурно, очень дурно пользовались, хотя нередко не щадили себя и приносили большие жертвы стране.
Я роюсь в архивах; там ужасные вещи; действительно, много было пролито крови, но уж рок велит варварам проливать ее, и история всего человечества залита кровью, начиная от Каина и до наших дней. Это, быть может, неутешительно, но не для меня, так как я имею в виду будущность тех, кто мыслит и в то же время любит.
В сущности, мы еще в Европе варвары или язычники, но когда-нибудь мы сделаемся людьми цивилизованными и христианами; только мы-то, в России, слишком молоды и страстны, чтобы быть всегда справедливыми. Одни обзывают меня "демократом", другие "аристократом".
Я, "ни то, ни другое", так как в России все это лишь слова, лишённые положительного содержания. У поляков была военная аристократия на немецкий лад, и она погубила Польшу. Во всяком случае то, что полезно в Лондоне, еще вредно в Москве.
Другие публикации:
- Мы не можем надеяться, что Россия вернулась к либеральным мыслям императора Александра (Из депеш барона Баранта)
- Раздраженному состоянию Императора приписывают внезапный приказ о высылке убийцы Пушкина (Из депеш барона Баранта)